Фрау Брюнер обрадовалась хлебу, но газета ей была ни к чему. Для нее новость – то, что ее муж Густав поймал в силки десять куропаток. Она сидела у огня, на котором поджаривались на вертеле эти маленькие создания.
– В прошлом году ваш папа показать Густаву как делать петлю.
Она держала птичку за обмякшую шею, выдирая перышки и складывая в мешок, чтобы сделать одеяло для малыша. Наступила только первая неделя сентября, но по ночам уже на траве выступала изморозь, и на склонах горы Соприс уже забелел снег.
– Бедняжки, – сказала Дороти на следующей неделе, передав мне еще больше хлеба. – Скоро в этих палатках станет жутко холодно. Как они переживут зиму?
Но наблюдались признаки того, что бастующие не продержатся долго, что стачка завершится провалом, потому что карьер и фабрика продолжали работать без них. Слышались лязг и гудение из цехов, и видно было, как камень спускают вниз на вагонетке.
В «Рекорд» мы написали о политике компании продолжать деятельность:
ЛАГЕРЬ ШТРЕЙКБРЕХЕРОВ
Лагерь штрейкбрехеров открылся в соседнем городке Руби. Там взращивают целый выводок предателей: чернорабочих, надсмотрщиков, неумех, дуболомов, стукачей, ищеек и прочих мерзавцев. Это лишь вопрос времени, когда эти нежелательные элементы попадут по железной дороге в Мунстоун. В Комитет труда поступают постоянно жалобы на то, что компания приманивает этих тупиц обещанием платить 2 доллара в день, а по приезде предлагает всего доллар. Новые рабочие мало что знают про добычу камня и его обработку, и теперь компания поставляет мрамор не такого хорошего качества. Не забывайте: «Сегодня штрейкбрехер – завтра забастовщик».
Штрейкбрехер. Слово царапало, как запекшаяся корка на ране, а мои раны отказывались затягиваться. Джейс Паджетт, по всей видимости, отрекся от данного мне обещания. Отречение казалось заманчивой идеей. Я бы удалилась в монастырь, существуй хоть один без монахинь. Место, где я перестала бы пережевывать мысли о своем романе и сбежала бы от всех этих «пинкертонов» и штрейкбрехеров.
Так называемые команды на замену стали прибывать на третьей неделе стачки, их привозили поездами по ночам. Дэн Керриган пришел в «Рекорд» и сообщил о начавшемся вторжении.
– Кучка иностранцев доставлена из Цинциннати, и еще несколько цветных прибыло из Техаса. Шериф соорудил для них целый охраняемый загон.
– Боулз начнет их обучать, – сказала К. Т. – И отслеживать перебежчиков.
– Среди нас не будет перебежчиков, – с угрозой в голосе произнес Керриган. – Ни один человек не пересечет линию пикета. – Белки его глаз покрылись красными прожилками.
– На этом этапе творятся мерзкие вещи, – заметила К. Т. – В Викторе «пинкертоны» разбили печатные станки. В Криппл-Крик бросили редактора за решетку.
– Им было бы на нас наплевать, если бы мы не печатали… – вмешалась я в разговор.
– Мы будем печатать, – резко обернулась ко мне К. Т. – Ясно?
Ее грубый тон уязвил меня. Я отвернулась к сортировочному лотку и не заметила страха в ее глазах. Вскоре она подошла и положила руку мне на плечо.
– Прошлой весной я не дала ход истории про матушку Джонс, – сказала она. – Подумала, что с новым начальником Паджеттом мы можем достичь определенной гармонии. Но ошиблась. Теперь нужно, чтобы мир узнал о том, что здесь происходит. Моя газета не зря называется «Рекорд»[114]. Я оплачу тебе билет домой в любое время.
– Спасибо, К. Т. Я остаюсь.
«Домой», сказала она. А где был мой дом? Мама писала письма из Ратленда о погоде и ценах на пряжу. Генри устроился на лето работать на склад пиломатериалов. Она не могла удержать Кусаку на одном месте. «Молимся за тебя, – писала она. – Кюре спрашивал, не хочешь ли ты принять в скором времени обет в монастыре Монпелье».
«Я скорее умру» – этого я сообщать ей не стала. Дьявол крепко держал меня за горло. Именно так решила бы моя мать, увидев то, что я здесь писала, о подлых штрейкбрехерах и ищейках, и печатала в газете. Теперь я уже знала, что К. Т. не посланница дьявола. Ее сопротивление больше не шокировало меня. Зато вызывало отвращение упрямство полковника, не идущего на переговоры и не желавшего поднять зарплату и укоротить рабочий день. И шокировала жестокость «пинкертонов». И только мы – маленькая двухстраничная газетка – рассказывали о безобразиях, творившихся в истории городка Мунстоун.
Думаю, за этим я и осталась. Чтобы поведать о них.
Каждый вечер мы подтаскивали наборный стол к дверям, чтобы загородить ее, «если головорезы явятся за нами», как сказала К. Т. Ночами я по большей части бодрствовала в своем чулане и слышала, как она расхаживает наверху, разговаривая с котом Блевуном. В темноте я напевала мелодию, чтобы заглушить ее шаги и отогнать мысли об угрозах «пинкертонов» и замерзающих в лагере детях. Хуже всего мне мешало сплетение в моей голове двух мужчин. Джейс Паджетт стоял на берегу озера и твердил: «Я тебя помню», – потом исчезал на склонах холма, чтобы убить лося и съесть его сердце. Второй, Джордж Лонаган, посылал сентиментальные открытки с надписями задом наперед.
Застрял в долине до октября. Придется угостить вас горячим ромом с маслом вместо мороженого.
На той открытке была изображена долина Чистилище в Колорадо. Название словно несло в себе послание. Джордж пребывает в чистилище, Джейс в диких лесах. А все остальные находятся в тупике.
Забастовка продолжалась, сентябрь подходил к концу. Палаточный лагерь профсоюза был наполнен суетой. Женщины варили суп, вязали носки, вывешивали на просушку белье. Они организовали занятия по Библии и уроки английского. Дети приносили хворост и воду. Мужчины строили баррикады и посменно ходили наверх в город стоять в пикетной линии и петь профсоюзные песни. Они скрывались от рыскавших повсюду «пинкертонов», чтобы избежать ареста по обвинению в «нарушении границ собственности» и «бродяжничестве». Они устраивали собрания у костра. Когда ветер дул в правильном направлении, сквозь темноту пробивались звуки их аккордеонов и тамбуринов. Я засыпала под мелодии, продолжавшие звучать во сне: «Издадим боевой клич профсо-ю-ууууу-за».
Как-то утром прямо перед рассветом меня разбудили громкие крики на улице у редакции «Рекорд». Кто-то звал на помощь. Я подглядела из темноты через окно: «пинкертоны» тащили за руки двух мужчин, подталкивая их полицейскими дубинками.
– Отстаньте! – кричали арестованные, рыча и чертыхаясь. Голос одного из них был мне знаком. – Отвалите!
Это был Оскар Сетковски.
– Помогите, проснитесь! – вопил он. – Сильви!
Потасовка происходила прямо у дверей «Рекорд», и Оскар звал меня.
– Сильви!
Карлтон Пфистер и другой «пинкертон» повалили двух пленников в грязь и боролись с извивавшимся ужом Сетковски. Он плевался, царапался и чертыхался. Я мысленно подбадривала Оскара. Отлупи их. Отколошмать.
Он высвободился и рванул в темноту. Один из «пинкертонов» погнался за ним, пока Пфистер отчаянно боролся с другим парнем на улице.
– Чертов мигрантишка. Заткнись, – Карлтон ударил его по голове и сунул в рот кляп, потом потащил его по улице.
Я сидела в темноте, трясясь от ярости, когда раздался стук в дверь.
– Впусти меня, Сильви, пожалуйста, – прошептал снаружи Оскар.
Когда я открыла, он ввалился внутрь, тяжело дыша, лицо было в крови.
– Спасибо. Они гонятся за мной. А мне негде… спрятаться.
Не зажигая свет, я помогла ему вытереть лицо и сделала повязку.
– Я бегаю быстрее этих проклятых «пинкертонов». Видела меня?
– То, что они сделали, ужасно, – воскликнула я. Лицо его было покрыто синяками, изо рта шла кровь. – Прости, Оскар. Но тебе лучше бежать куда-нибудь подальше. Здесь тебя найдут. Лучше по задворкам, не ходи в сторону депо. Двигайся по восточной тропе и проберись в лагерь до рассвета.
Я дала ему старую шляпу для маскировки и вывела через заднюю дверь.
– Ты же любишь меня, правда? – подмигнул он мне. – Ты меня спасла.
– До свидания, Оскар, – попрощалась я. – Держись подальше от станции.
Но сама я пошла именно туда. Оделась и последовала за Пфистером и его дружками. Никто не заметил бы меня в темноте. Просто девчонка. Еще не добравшись до железнодорожной платформы, я услышала шум и возню: «пинкертоны» засовывали мужчин в поезд. Я стояла в тени и наблюдала.
– Отвалите!
Этот голос. И шляпа. Они снова поймали Оскара. Он извивался и крутился как угорь, чертыхаясь. Охранники засовывали людей в багажный вагон. Поезд отправился, увозя Оскара Сетковски и еще пятерых забастовщиков вниз. «Пинкертоны» отряхнули пыль с рук. Шериф Смайли вышел из билетной кассы и зажег сигарету.
Я приблизилась к нему.
– Извините. По какой причине вы арестовали этого человека?
– За болтливый рот. – Смайли выдохнул струю дыма. – И незаконное проникновение.
– Куда?
– Приказ компании. Выгонять всех прогульщиков. Железная дорога увозит их бесплатно.
– Эти люди – работники карьера.
– Больше нет.
– Оскар живет там.
– Когда судья в Гиннисоне завершит рассмотрение его дела, он сможет купить билет и вернуться.
– За восемнадцать долларов? – воскликнула я. – Как он сможет это себе позволить? Я его знаю…
– Не сомневаюсь… – ухмыльнулся Смайли. – А хочешь со мной познакомиться?
Я бы хотела знать, как тебе живется с твоей гнилой душонкой. Я попятилась, представляя, каково было бы выколоть ему глаза карандашом: его белки лопнули бы, как налитые кровью виноградины.
Трина Редмонд ждала меня у двери в ночном халате, положив руки на бедра.
– Что тут происходит? Где ты бродишь в такую рань?
– Они выслали шесть человек на утреннем поезде. Я не смогла их остановить…
– А что ты собиралась сделать, Пеллетье? Вежливо их попросить? Опиши все.