ая мрамор и алмазы, гранит и сланец. Все эти чудесные сияющие элементы материи и природы.
Джорджа тоже больше нет с нами, он погиб в 1932 году в Бутте, штат Монтана, пикетируя жадных владельцев медного рудника. Губернатор вызвал федеральные войска, которые открыли огонь по забастовщикам. Одна из пуль попала Джорджу в сердце. «В меня первого будут стрелять», – сказал он мне однажды. Мое сердце тоже прострелили в тот день. Говорить об этом невыносимо больно, и я не стану.
Люди не любят грустные истории. Им нравятся вишневые пироги и банальные фразы. Я оставлю горе при себе, как когда-то моя мать. С годами я стала понимать ее лучше. Ее стоицизм и уроки о том, как переносить страдания. Есть горести, не облегчаемые слезами. Но мы продолжаем жить дальше, мы должны. Храбрость нужна не только на поле боя на войне. Каждый день обычные люди встают с постели и ведут невероятную борьбу за свои семьи, справляясь с горестями и трудясь ради лучшей жизни.
Примерно полгода назад, весенним днем 1934 года, я ехала в Денвере на трамвае на собрание Женского вспомогательного фонда и заметила мужчину, он взобрался по ступенькам и заплатил за проезд. Глаз у него был закрыт темной повязкой, из-за этого я присмотрелась к нему и узнала.
– Кэл? – спросила я. – Мистер Калеб Грейди?
Он устало обернулся и, кажется, не узнал меня. Другие пассажиры таращились на нас.
– Это я, Сильви.
– Надо же, мисс Сильви… миссис Падж… – осекся он.
– Миссис Лонаган. Теперь я миссис Джордж Лонаган. Как поживаешь, Кэл?
– Дела идут хорошо.
– А твоя мама? – спросила я. – Как твоя семья?
Трамвай тронулся. Кэл пробормотал извинение и пошел к местам в задней части вагона. Терзаемая желанием получить ответы, я последовала за ним. Он вскочил на ноги.
– Вы же не станете сидеть здесь, мадам, – с тревогой произнес он.
Он знал, как и я, что мэр Денвера Степлтон – член ку-клукс-клана. И губернатор Колорадо Морли, вероятно, тоже, да и половина правительства штата. Они надевали на голову колпаки и фотографировались на лошадях с мерзкими ухмылками. На своих собраниях они выступали против католиков и коммунистов, высказывались против евреев. И следили за тем, чтобы черные не селились в белых районах и не купались в общественных бассейнах. Эти люди совершали и кое-что похуже, о чем мы, белые, даже не слышали или не хотели знать, ведь тогда пришлось бы предпринимать какие-то действия против ужасной несправедливости и пытаться что-то изменить. А раз мы бездействовали, значит, не сильно отстали от варваров в белых простынях на сатанинском пути, ведущем в ад.
Калеб приподнял шляпу в знак приветствия и спрыгнул с трамвая, словно я представляла для него угрозу – впрочем, так оно и было. Но в тот момент я об этом не думала, я искала ответы на свои вопросы.
– Кэл! – воскликнула я и спрыгнула вслед за ним: мои ноги сорокатрехлетней женщины возмущенно заныли.
Он обернулся – и в тот момент оказался так удивительно похож на своего сводного брата Джейса, что я чуть не расплакалась. Круглая оправа очков, туго затянутый галстук, оттопыренные уши. Мы стояли на обочине и обменивались новостями. Он рассказал, что работает шеф-поваром в гостинице «Олбани».
– Ты еще готовишь свое знаменитое жаркое из лося?
– В этих краях лоси не водятся, – рассмеялся он. – Здесь есть только Братский орден лосей. Мы поставляем еду на их собрания.
Намек на улыбку тронул его лицо. Я улыбнулась ему в ответ, словно давнему товарищу, хотя он им никогда не был. Он ясно дал это понять, уклоняясь от разговора со мной.
– Кэл, – повторила я. – Расскажи мне, как твои родители.
Вместо ответа он вынул из бумажника две фотографии. На одной была его жена Эллен, «она преподает пианино и поет в церковном хоре». На второй три его дочери на фоне закусочной «Солнечное кафе».
– Девочки сейчас у моей мамы в округе Уэлд. Отец открыл автозаправку в Дирфилде.
– Этот город. Вам все удалось, – восхищенно сказала я. – Должно быть, вы счастливы. А появился там колледж? Ты хотел его основать. Университет Дю Бойса, правильно?
Похоже, этот вопрос причинил Кэлу боль.
– С Дирфилдом покончено. Маркус с семьей живут вместе с нами в Денвере.
Он пояснил, что Дирфилд процветал лет десять на урожаях сахарной свеклы и дынь. Но потом вместо железной дороги к ним пришла засуха, поразившая всю территорию Колорадо, а еще Техас, Оклахому и Канзас. Запад превратился в пыльную пустыню с покинутыми фермами.
– Только старики, такие как мои родители, остались там, – сказал Калеб, в глазах его промелькнуло жесткое выражение, наполнившее меня грустью.
– Мне очень жаль.
– Мы начали все заново в Денвере, – сказал он. – И основали колледж Дю Бойса. В нем уже тридцать два студента, занятия по вечерам.
– Чудесная новость, – воскликнула я. – Скажи мне, а тот – камень – все еще там? Камень Джейса, тот мрамор?
– Да.
По выражению его лица я поняла, что камень так и остался нетронутым, стал памятником лишь безрассудству.
– Он верил, что поступает правильно, – заметила я.
– А для кого он это сделал? – с жесткой улыбкой спросил Калеб. – Не для меня уж точно.
– Я никогда не понимала…
– Я и не жду, что вы поймете, миссис Лонаган, – тактично скрывая раздражение, произнес Калеб. – Джейс столько раз терзал мне уши разговорами о моем законном наследстве. Думаю, вы в курсе причин. Он упоминал, что разговаривал с вами об этом.
– Да, – подтвердила я.
– А что в итоге получили в наследство вы? – спросил Кэл. – И что получил я?
– Разве вам не досталось?.. – я осеклась на полуслове.
Глупый виноватый вопрос, я ведь и так знала ответ.
– Миссис Лонаган, – Калеб посмотрел мне прямо в глаза. – Мне не нравится дурно говорить о мертвых. Джейс много раз рассуждал о будущем, обещал позаботиться обо мне. Я верю, что он собирался это сделать, но отец лишил его средств. А потом Джейс умер. Об остальном догадаться нетрудно.
Я догадалась, и осознание придавило меня тяжким грузом.
– Мать всегда предупреждала меня, – добавил он. – Не слушай, что говорят Паджетты. Важно, что они делают.
– Истер говорила мне то же самое.
– Семья Грейди уехала и начала свою жизнь без них – и вот вы здесь, миссис Лонаган, бежите за мной и пытаетесь вновь пробудить прошлое. И сейчас я скажу вам то, что скрыл в ту ночь: это ваши парни из профсоюза избили меня тогда и чуть не вышибли дух. Лишили правого глаза. Парни с мраморной фабрики, избивавшие штрейкбрехеров. Я слышал имя Монаган или Лонаган. Никому не говорил. Только навлек бы на себя больше неприятностей.
Я изумленно разинула рот. Но промолчала.
– До сих пор в члены профсоюзов не принимают черных. Я пытался получить работу на металлургическом заводе в Ларимере, и мне велели на профсоюзной бирже держаться подальше, не то потеряю и второй глаз.
– Постой…
Я погружалась в пучину. Заноза подозрения превратилась в кровоточащую рану факта, разрывавшего меня изнутри.
– Мой муж Джордж не мог, он бы никогда… – бормотала я, перестав задавать вопросы. Я только отбивалась от его слов причитаниями, как делают многие, столкнувшись с горькой правдой. – Я тоже… мой отец погиб, моего мужа убили…
Калеб Грейди отвернулся и смотрел на видневшиеся вдали горные пики, а я барахталась в болоте виноватого отрицания. Я осознала, что деньги, украденные – взысканные – мною у Паджеттов, были потрачены на восстановление справедливости в моем собственном понимании, ради моего отца и его дела. Будь у Калеба Грейди эти деньги, он смог бы вести собственную борьбу за справедливость ради своей матери и благополучия своего народа. Стыд и нежелание смотреть правде в глаза, какие я испытывала в тот момент, ослепляют нас и мешают вести себя честно.
Калеб явно порывался уйти.
– Кэл… мистер Грейди… постойте. Я прошу прощения за моего мужа, если это он… Я ничего не знала.
– Все в порядке, – ответил он, заметив, как я терзаюсь.
– И я ни разу не поблагодарила вас, – добавила я, – за все, что вы сделали для Джейса. Вы так заботились о нем, когда… он слишком любил виски.
– Это точно, – рассмеялся Кэл. – Рад был видеть вас снова, мисс… миссис Лонаган.
Сунув руки в карманы, Калеб Грейди повернулся и пошел по улице, присвистывая. Вроде бы просто беззаботная песенка. Но могу поклясться, что он насвистывал гимн Армии спасения: «Вперед, христианское воинство». Известный гимн трезвости. Маршируем, как на войну. Пока короны и троны исчезают, а царства рушатся. Так там поется.
Вечером, оставшись в одиночестве у себя дома на Квебек-стрит, я вскарабкалась по складной чердачной лестнице наверх и достала старый сундук. Там, под ветхими пожелтевшими экземплярами «Мунстоун сити рекорд» и «Патриота», лежали мои записные книжки и письма, а еще книга «Финансы» со всеми ее секретами. Я села под коньком крыши и предалась ностальгии и нежным чувствам, вспоминая свою наивную юность и первого мужа. Он был совсем мальчишкой.
В обувной коробке скопились годы жизни в письмах и открытках. Большинство были от Джорджа: он посылал их во время рабочих поездок. Я сидела и вспоминала pluralia его симпатий и шуток, и то, как он заботился обо мне. Мне не верилось, что он изувечил Калеба Грейди. Но от этого случившееся не переставало быть правдой.
На следующее утро я пошла в банк и опустошила счет Анджелы Сильверини, закрыв его полностью. Выписала кассиру чек на две тысячи долларов: этих денег хватило бы на несколько лет оплатить аренду квартиры. Купить машину. Оплатить вступительный взнос в колледж Дю Бойса. Большая сумма, по моим меркам. Я отправила деньги мистеру Калебу Грейди, шеф-повару, гостиница «Олбани», Денвер.
Последнее, что сделала Princesse des Voleurs.
Уважаемый мистер Грейди,
прошу принять эти деньги из имущества Джаспера Паджетта, ныне покойного. Он много говорил о вас и о вашем законном праве на наследство. Знаю, он хотел, чтобы вы и ваша семья процветали. Если б он все еще оставался с нами, он бы об этом позаботился. Прошу выразить от меня почтение всему семейству Грейди. Передайте Истер, что я до сих пор готовлю по ее рецептам, и я все еще вспоминаю ее мудрость и все, чему она меня научила: не только о соусах и выпечке, но и об истории. И о добре и зле.