С 14-й — улетели птицы!
С 16-й ручей удрал в овраг!
И лес в леса ушел
из этой книги…
Сила семги в потоке становится силой потока.
Он продолжал читать!
Вода смотрела мальчику в глаза.
На сиротливой отмели песчаной,
забыв себя, он смутно вспоминал
себя — еще до своего рожденья.
Смотрел на убегающую воду
и радостно ее не понимал
Всепонимание трещало в них и вспыхивало по цепи. «Закоротило», как сказал бы жэковский электрик.
— Тупицы! — весело крикнул поэт и замахнулся удочкой, как на гусей.
И это было нестерпимым унижением. Их серебристые посудины, похожие на скороварки, повисли над толпой и улетучились, исчезли, как воздушные шары, когда-то он сбивал их из рогатки!
В другом конце толпы уже возник спаситель человечества.
— Я предъявил им ультиматум… Взорвать урановые склады… — долетали оттуда слова.
Его уже несли восторженные толпы. Чуть припоздавшие образовали свиту. Вокруг уже стояло оцепление.
— Туда нас не пропустят! — весело сказал поэт, оберегая удочку в ужасной давке.
— Да и нечего там делать. Лучше уеду на рыбалку, — на всю жизнь.
*
Стояла золотая осень! Мы прилетели на Мегру и целый день ловили в ямах над порогами.
— Что-то здесь не так, — сказал Марухин.
— Что не так?
— Не знаю… Но Мегра не такая тревожная. И подосиновики были ярче.
— Ярче были от страха! Лицензия, которая лежит в твоем кармане, их погасила.
— Порви лицензию, Марухин, — советует Олег и, прикрывая рот, смеется. Сентябрь — для души, а к стоматологу можно пойти и в слякоть.
У Чепелева на лице — презрение.
— Затоптали тропу. Где они были раньше, эти клерки с банковскими картами, чтобы нищему нечего было подать? Это моя река.
— Уже не твоя. Они уже на Умбе, на Поное, на Варзуге.
— Мы бежали по тундре,
по широкой равнине.
— По-тун-дре… — пел у костра Панков.
Панкова нет… Осенний ветер гонит с тундры облака. Отходишь от горелого холма, Олег, Марухин, Чепелев сидят, прижатые к пустому горизонту.
— Снизу кто-то плывет.
— Пускай плывет.
Не поворачивая голову на звук мотора, седой Марухин смотрит в никуда.
А Игорь Чепелев готовит свой салат из огурцов, крапивы, головастиков… Он не согласен с установленным пределом, и удочка — его антенна для переговоров с Богом.
— Надо взбодрить костер…
В эту ночь мне приснился счастливый Марухин.
Он сказал: — Игорь, мы никогда не умрем. Мы остаемся в «Золотой блесне»!
Послесловие
Валентин Курбатов
Колыбельная память воды…
А ведь подлинно «книга радостей и утешений». Отпилил поэт от нашей большой всеобщей потребительской ложки «ненужный черенок» реального времени и быта и поймал нас на золотую блесну. И теперь уж не только Крапивин, Олег, Марухин, все рыбинспекторы и егеря, с которыми мы только что прожили счастливую, вневременную, то есть самую живую и подлинную, жизнь, а и те, кому еще только предстоит прочитать эту едва родившуюся на страницах журнала книгу, не умрем, потому что тоже останемся в «Золотой блесне», не сумев разогнуть крючков и «сойти», да и не захотим сходить (слава Богу, теперь, после книги, и объяснять не надо, что означают эти «схождения»).
Какое счастье — мир неисчерпаем и кто-то еще садится и пишет «как ни в чем не бывало», словно ни мир, ни слово еще не сошли с ума. «Случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран…», вспомнить Кереть и Сойму, Умбу и Варзугу, позабыть парламенты и информационные войны, компьютеры и бренды и вернуться домой, стать водой вечности, ее памятью. Опять удивиться следом за Достоевским, что времени не существует, что оно есть только цифры, отношение бытия к небытию, а жизнь течет из вечности в вечность с немой музыкой, которую так хорошо переводить в слово, дотягиваться удочкой до Гомера и дивиться, как легко, сами собой слетаются гекзаметры, пеоны, дактили и амфибрахии и строка сама собой делится на строфы:
Иду по серому песку,
а золотой
все время впереди,
и я иду туда, полуслепой от блеска,
и смеюсь,
смеюсь бессильным смехом
— затянуло!
———————-——————————————
Вокруг меня клубились облака,
легенды, мифы,
я их не знал, но не любил людей.
——————-———————————————-
О чем-то я еще подумал, засыпая,
но мысль оборвалась, как леска на узле
——————————-————————————
Такую память,
ясную как осень
он сохранил до девяноста лет.
———————————-——————————
я был никто, меня зовут — Вода,
я пережил себя и возвратился…
Неповторимый вкус родной воды
запечатлен ее тончайшим осязанием…
И реки теряют географию, становясь русской Летой, полной лосося и семги — по Руси же Лета-то наша течет. И как сразу поверилось, что холод, железо крючков, боль, соль на израненные руки, сырость и тяжесть переходов — всё становится счастьем, как в пушкинском «унылая пора! очей очарованье» — так уныние или очарование? А вместе! Потому что жизнь!
Гёте когда-то говорил, что человек, побывавший в Риме, уже не может быть несчастным. Вот и тут, прочти с любого места (книга почти обязывает к прерывистому чтению, чтобы не задохнуться) — и она обнимет тебя как Млечный путь — тишиною и небом. И покажется, что и написана она таинственным светом белой ночи, когда словам возвращается их небесная полнота и они говорятся впервые, и ты по чуду слова догадываешься, что Творец — Поэт и складывает мир согласием звука и смысла. Цитаты запросятся гуськом — про лебедей, как летящие луки, про «бедный дом, где у людей, у воробьев, у галок весь гардероб — на них», про грусть вечернего света, отчего-то заставляющую вспоминать исчезнувшие цивилизации, про нас — сирот вечности, детдомовцев неба, про монахинь, которые заглядываются на себя в воде, потому что Господь не так суров, как монастырь, про Нарцисса, склонившегося над водой в самозабвении, которого спасет такое детское, из дальней дали прилетевшее материнское «Захочет есть — придет»…
Как счастливо Поэт вскрикнет посреди сна: «Сейчас проснусь и старости как не бывало, а книги все стоят…». Когда стоят на полке русской литературы такие книги — какая старость?!
Слава Богу, оказывается, мы еще не забыли, что такое счастье!
А «мушкетеры» и высокое французское дворянство на фоне «Дай пожрать!». «Валька, иди домой!» чудо как хорошо и не возвышает их, и не унижает нас, а только делает как-то стереоскопичнее.
Спасибо!
Теперь уж буду читать «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий» гомеопатическими дозами.