– Да…
– Если, оказавшись у них в руках, ты заговоришь, с Марысей может все случиться.
– Какие же вы гады!..
И опять Ян Капаньский усмехнулся.
– Это уже не мы… Мы для тебя будем не страшны. Только ты знай: если они нас достанут… На воле остались люди Бати. Они тебя знают. И если понадобится, найдут.
– Для чего?
– Ты еще не понял? Для продолжения дела Бати после того, как нас не станет. Все просто, Мишель. Люди смертны, а «Золотая братина» вечна, и она должна принадлежать тем, кто на нее имеет право.
– Вы сумасшедшие… – прошептал Мишель.
– Я вижу, ты понял, в каком случае тебя найдут люди Бати. И тогда ты соберешь новую стаю – для повседневной работы. Вообще, Мишель, ты тянешь на стопроцентного и первоклассного вора в законе. Но послушай меня: не вставай на этот путь. Все у тебя в жизни пока идет хорошо. Моли Бога, чтобы и у нас до Неаполя не было осложнений… – Ян взглянул на наручные часы: – До отправления пятнадцать минут. Пошли!
Из бара было два выхода – на палубу и по лесенке вниз, в коридор с дверями кают. Если бы они вышли на палубу, с которой хорошо было видно оцепление вокруг пирса, события наверняка развивались бы по-другому – Ян быстро бы оценил обстановку. Но они вышли в коридор. Ян протянул руку Очкарику.
– Прошай, Мишель. Как бы ни развивались события… ты видишь меня в последний раз.
Очкарик, пожимая руку Яну, промолчал.
– Ты знаешь, Мишель, почему я оставил тебя?
– Нет. Почему?
– Ты пóляк, и я пóляк. Все! Ступай!
Господин Капаньский сильно подтолкнул Очкарика в спину, прочь от себя.
В это самое время в каюте капитана теплохода находились двое: хозяин каюты Евгений Андреевич Лебединский, крепкий высокий мужчина лет тридцати пяти, и представитель туристического бюро «Север – Юг» Анатолий Константинович Бейкин, полнеющий брюнет с толстой золотой цепочкой на шее. Было держателю основного пакета акций акционерного общества закрытого типа «Север – Юг» не более двадцати пяти лет, и на его круглом, сытом, чисто выбритом лице, благоухающем заморским мужским одеколоном «Арена», недвусмысленно прочитывалось: «Весь мир принадлежит мне». Господа сидели в мягких креслах, и перед ними стояли бутылка мартини, тоник, ваза с виноградом и персиками и два недопитых бокала.
– Что же, Анатолий Константинович, – сказал капитан, поднимаясь из кресла, – мне пора на мостик. Все у нас идет пока… стучу по дереву… все идет по графику, все пассажиры на месте, вот только что принесли проверенные списки. Вы и ваша… – капитан чуть-чуть замялся, – и ваша подруга каютой довольны?
– Все о'кей! – ответил господин Бейкин с некоторой ленцой в голосе и тоже поднимаясь из кресла.
В этот миг в дверь каюты резко постучали, и, не дожидаясь приглашения, быстро вошел первый помощник капитана, совсем еще молодой человек, воспитанник Петербургского Высшего мореходного училища выпуска этого года.
– Евгений Андреевич… – лицо молодого человека было в бисеринках пота, – к вам люди из ФСБ.
– Не пускать! – прошептал господин Бейкин, мгновенно побледнев.
Но в каюте уже появились Миров и Табадзе.
– Здравствуйте, господа! – сказал Вениамин Георгиевич. – Я следователь по особо важным делам ФСБ. Вот мои документы. – Он протянул капитану свое удостоверение. Тот быстро, но внимательно прочитал его. – Мой заместитель, Арчил Тимурович Табадзе.
– В чем дело? – спросил Анатолий Константинович Бейкин. – На каком основании?…
– На основании вот этого ордера на арест. – Миров, демонстративно не замечая господина Бейкина, который ему сразу не понравился, передал документ капитану. – Граф Оболин наверняка у вас под своей фамилией; возможно, двое, которые с ним, оформлены под другими фамилиями. У нас они Дакунин и Воротаев.
– Один момент, Вениамин Георгиевич, – спокойно сказал капитан, просматривая списки. – Да, трое в каюте люкс… Оболин, Данилов, Литовский…
– Раз Оболин есть, – перебил Табадзе, – значит, все трое наши.
– И еще… – Миров протянул капитану вторую бумажку. – Постановление прокурора о конфискации груза, который везут эти люди.
– Господа! – подал голос представитель фирмы «Север – Юг». – До отплытия теплохода пять минут.
– Что же делать, – не глядя на господина Бейкина, поскольку антипатия к этому человеку у Мирова нарастала, сказал Вениамин Георгиевич, – придется задержать отплытие. С руководством порта мы все уладили, и никаких проблем у вас не будет. Давайте поторопимся, и, думаю, минут через пятнадцать – двадцать вы отправитесь в свой круиз.
– Что от нас требуется? – спросил капитан.
– Есть один нюанс, – вступил в разговор Арчил Табадзе. – Нам необходимо еще тут, на теплоходе, вскрыть груз этих господ…
– Бомба? – прошептал господин Бейкин.
– Хуже, – усмехнулся Вениамин Георгиевич.
– Нам потребуется удостовериться, что мы не ошиблись, – сказал Арчил.
– Хорошо, – согласился Евгений Андреевич, – сейчас я свяжусь с начальником грузового трюма, все сделаем.
– И было бы неплохо, – добавил Миров, – если бы мы попали в каюту, которую занимают наши клиенты, без взлома двери, применения силы и прочего…
– Что-нибудь придумаем. – Капитан взглянул на господина Бейкина, выражение лица которого было, мягко говоря, невменяемое. – Анатолий Константинович, идите в свою каюту, отдыхайте.
Когда шли по коридору второй палубы к каюте люкс № 218, которую занимал граф Оболин со своими спутниками, по всему теплоходу звучал бодрый женский голос:
– Дамы и господа! Отплытие нашего теплохода задерживается на десять – пятнадцать минут в связи с тем, что фарватер занят проходящим мимо к месту своего причала научным судном «Академик Павлов»!
Действительно, на рейде медленно двигалось это громоздкое судно, и туристы, заполнившие все палубы, ринулись к противоположному от пирса борту и стали рассматривать корабль, задержавший отплытие. Никто не возмущался, у всех было замечательное настроение. Это объявление слышали по радио во всех каютах.
Трое обитателей каюты люкс № 218 (Василий Никитович Дакунин, «граф» Александр Петрович Оболин и Никодим Иванович Воротаев, он же Ян) сидели в гостиной за круглым столом, и на нем уже было все приготовлено для торжественного момента: две бутылки французского шампанского в ведерке со льдом, разделанный лангуст на длинном блюде, поднос с набором фруктов, тарелка с живописными маленькими бутербродами с черной и красной икрой, семгой и осетриной, ветчиной и сыром, украшенными зеленью. Решено было открыть первую бутылку в то мгновение, когда теплоход «Сергий Радонежский» протрубит отплытие. И вот – извольте бриться…
– Все в этой стране остается по-прежнему, – сказал «граф». – Разгильдяйство, бесхозяйственность, неразбериха, никто ни за что не отвечает. И так будет всегда, долгие, долгие века. Потому что…
В дверь постучали. Все трое переглянулись. Ян подошел к двери.
– Кто там? – спросил он спокойно.
– Прошу прощения, – прозвучал мужской голос. – Я из службы телефонной связи. Во всех каютах люкс отключились телефоны. Ищем причину. Поднимите трубку вашего телефона. Есть ли гудки?
Телефонный аппарат стоял на низком столике у иллюминатора. «Граф» Оболин поднял трубку – гудок отсутствовал.
– Гудка нет, – произнес Ян, стоящий у двери.
– Господа, разрешите мне взглянуть на распределительный щит связи. Он у вас слева от двери.
Василий Никитович Дакунин сделал знак рукой: «Впусти!» В замочной скважине повернулся ключ. В это мгновение господин Дакунин взглянул на часы – было двадцать четыре минуты одиннадцатого… Он рванулся к двери, но было уже поздно: в каюту входили Табадзе, Миров, Николай Корчной и трое его ребят – очень разных по облику, но в то же время чем-то похожих друг на друга.
– Пожалуйста, господа, – сказал Арчил Табадзе, – не делайте глупостей и не осложняйте своего положения.
Но никто из обитателей каюты даже не пошевелился – на всех троих будто напал столбняк.
– Именем Российской Федерации… – Голос Арчила звучал буднично, по-деловому и даже устало. – Я назову вас, надеюсь, подлинными именами. Василий Никитович Толмачев, Никита Васильевич Толмачев… Допускаю, что под этой вашей настоящей фамилией вы оба никогда не жили. И Ян Казимирович Капаньский… Именем Российской Федерации вы арестованы.
– Вот ордер на арест.
В руках Мирова был желтоватый листок бумаги, который он поочередно показал всем троим. Ян и Никита Васильевич по-прежнему стояли не шевелясь. А Василий Никитович Толмачев… Он отступил назад, под вечным загаром на его лице начала разливаться бледность, непостижимым, загадочным образом стали расправляться, исчезать морщины на щеках.
– Не-е-ет!.. – исторг вопль сын Никиты Никитовича Толмачева. – Не-е-ет!..
Глаза закатились под лоб, резко участилось дыхание – как у загнанной гончей собаки. Правая рука инстинктивно рванулась к сердцу, и Василий Никитович стал оседать на пол, как бы опускаться на колени.
– Батя! – бросился к нему Никита Васильевич.
Но его перехватили Сергей и Николай Корчной, заломив руки за спину и поставив лицом к стене, а затем ударами по ступням заставили широко расставить ноги.
Машина «скорой помощи» прибыла через двадцать минут. Вслед за ней – микроавтобус с бронированными стеклами. «Скорая» остановилась у трапа, который матросы опять спустили на пирс. На двух палубах теплохода возникло нервное возбуждение.
– Кому-то плохо… – слышались голоса.
– Инфаркт.
– Поэтому и задержка с отплытием.
– Все под Богом ходим.
И любопытные туристы теперь смотрели на машину «скорой помощи», ждали: интересно, кому же так не повезло? Мало кто обращал внимание на микроавтобус, который, пятясь задом, осторожно подъезжал к раскрывшимся створкам одного из отсеков грузового трюма. А там в это время уже были сняты пломбы с одного из двух контейнеров, оформленных на имя Оболина Александра Петровича, место доставки – Неаполь, и трое рабочих осторожно и с трудом извлекали фигуру чугунного льва, сидящего в позе собаки.