– Прочти, пожалуйста, еще раз последнее письмо от Фредди.
Целая связка этих писем лежала на столе; Лия любила читать их вслух, естественно опуская интимные подробности. Все, что оставалось, звучало, как обычные банальности, во всяком случае, для уха Хенни. Однако сейчас, когда письма стали приходить уже не из Англии, а из Франции, все это перестало иметь какое-либо значение. Главное, они приходили, свидетельствуя о том, что он жив.
– «Настроение у меня бодрое», – читала Лия (как это походило на Джеральда! Их, что, учили где-нибудь так писать?), – «и я полон оптимизма» (как может кто-нибудь быть полон оптимизма, когда вокруг него тысячами гибнут люди? Вероятно, он все еще не на передовой). «Прекрасное и удивительное чувство – ощущать себя частью этой доблестной армии. И солдаты, и офицеры здесь отличаются стойкостью и отвагой».
– Он говорит, как настоящий англичанин, мы даже не употребляем таких слов, – заметил как-то, услышав эти строки, Дэн.
Голос Лии дрогнул, возвратив мысли Хенни к настоящему.
– Послушайте, Хенни. Он пишет: «В первый раз мы были под огнем. Было очень страшно, один грохот мог кого угодно свести с ума. Но сейчас все позади и мы в безопасности. Я рад, что не оказался трусом».
Хенни, ничего не сказав, склонила голову над шитьем. Весь день с хмурого темного неба валил густой снег; внезапно сильный порыв ветра бросил в окно струю снежной крупы, и она с шумом рассыпалась по стеклу. Ужасно находиться на улице в такую погоду! Ужасно лежать в земляной яме и ждать, ждать…
Глаза ее были сухими; во рту пересохло от страха. Весь мир, похоже, сошел с ума.
Здесь, в Америке, Вильсон говорил о мире и в то же самое время поддерживал создание мощного флота. В конгрессе же они заявили, что лишь боеготовность может помочь сохранить нейтралитет. Итак, лучший способ не быть втянутым в войну – это вооружиться! Безумие!
Военное министерство организовало в Платтсбурге тренировочный лагерь для добровольцев.
– Пол туда едет, – сообщила ей на днях Анжелика. – Как офицер, конечно.
Когда же Хенни высказала недоумение по поводу того, что сам Пол ничего ей об этом не сказал, Анжелика объяснила:
– Видишь ли, он совсем не за войну; он лишь хочет, ради собственного блага, получить какую-нибудь подготовку, если предоставляется такая возможность. Думаю, через какое-то время он сам тебе об этом скажет. Вероятно, он собирается с духом, зная, как ты ко всему этому относишься. Да, ты знаешь, – сказала она после минутного молчания, – Флоренс принимает активное участие в деятельности Общества по оказанию экстренной помощи. Они там все выступают за боеготовность, как тебе должно быть известно.
Когда Хенни ничего на это не сказала, Анжелика заметила:
– Это женское противодействие твоей группе… Тогда Хенни вдруг громко проговорила:
– Они утянут за собой в пропасть весь мир, вот чего они добьются.
– Кто добьется? – на лице Лии появилось изумленное выражение.
– Я просто размышляла вслух. Сторонники боеготовности, я имею в виду. Они с каждым днем становятся все громогласнее и громогласнее. Разве ты не заметила, какой атаке мы, «пацифисты», подвергаемся сейчас в прессе?
– Хенни… Фредди сейчас там. Как в такое время можно оставаться пацифистом? Ему может понадобиться помощь до того, как все это закончится.
И снова Хенни не знала, что ответить.
Сын Лии родился солнечным февральским утром, в оттепель. В той комнате, где он лежал в своей кроватке, с сосулек на подоконник снаружи капала вода; завернутый в украшенную вышивкой белую органди и голубое атласное одеяло с завязанной бантами лентой он представлял собой поистине великолепное зрелище. Мими принесла все это, когда ребенку было всего два часа от роду.
– От Пола и меня со всей нашей любовью, – сказала она, передавая Хенни подарок. Несколько мгновений она стояла, склонившись над колыбелью и с завистью глядя на младенца, затем выпрямилась, одновременно стерев с лица это выражение, дабы, не дай Бог, не выдать слишком многого. – Береги себя, Лия. Отдыхай, набирайся сил и не простужайся, – посоветовала она, прежде чем уйти.
Но Лия, к ужасу Хенни, поднялась с постели на третий же день, и сейчас с плоским животом и в очаровательной кофточке сидела на стуле подле детской кроватки.
– Во мне говорит моя крестьянская кровь, – заявила она. – Не могу я лежать в постели, когда чувствую себя так чудесно. Как только я прекращу кормить, я выйду на работу, так как вы сказали, Хенни, что возьмете на себя заботы о ребенке.
Конечно же, она позаботится о нем! Ребенок уже был настоящим королем в доме.
– Взгляни на него, он улыбается, – сказал Дэн.
– Газы, – ответила Лия. – Это только газы.
– Он похож на тебя, Дэн, – заметил Альфи, пришедший вместе с Эмили и Мег посмотреть на новорожденного.
В действительности же он ни на кого не походил, за исключением того, что у него были черные волосы Дэна, целая их копна. Глаза его были большими, носик маленьким и остреньким, а подбородок говорил о силе: красивый ребенок.
– Как ты собираешься его назвать? – поинтересовалась Мег.
– Генри, как моего отца. И мы будем звать его Хэнком. Мне нравится это имя, оно чудесно подходит мальчику. Разумеется, – добавила Лия, – настоящее имя моего отца было Гершель.
– Тогда почему не назвать его так?
– Потому что это не американское имя. Нечестно давать ему такое имя, когда других мальчишек в школе будут звать Боб или Эд. Хочешь подержать его, когда он проснется?
– О, да!
Она несомненно умеет ладить с детьми, подумала Хенни.
А Лия продолжала говорить, и Хенни видела, как довольна она, что малыш находится в центре всеобщего внимания. В конечном итоге очень тяжело, когда никто из твоей собственной семьи не поздравляет тебя и не удивляется твоему новорожденному ребенку.
– Его иудейское имя тоже такое же, как у моего отца: Абрам. Моего отца назвали так в честь деда, а того в честь его отца и так далее.
Мег заинтересовалась.
– А что такое иудейское имя? Хенни быстро ответила:
– У всех евреев есть иудейские имена, потому что изначально мы все пришли из Израиля. Мы и есть Израиль, то есть один народ. У твоего отца тоже есть иудейское имя: Иоханан.
– Почему ты никогда мне об этом не говорил? – удивленно спросила Мег Альфи.
Он покраснел и бросил взгляд на Эмили; было что-то почти виноватое в этом быстром взгляде.
– Как-то об этом никогда прежде не заходил разговор. Да и все это не столь уж и важно.
Альфи закашлялся и покраснел еще больше; даже мочки ушей у него сделались ярко пунцовыми.
И Хенни моментально стало его жаль. В конце концов, если он желал, чтобы его дочь училась в епископальной школе, то это было исключительно его личным делом. Она не знала, что вообще дернуло ее за язык, разве что желание сделать ему что-нибудь в пику, так как ребенка, несомненно, не следовало держать в неведении относительно его семьи, обманывать или запугивать. И все же это было не ее делом. Это было делом Альфи и только его одного.
Мег, однако, придерживалась совершенно иной точки зрения.
– Ты всегда все о себе скрываешь, – упрекнула она отца. – Ты никогда не хотел, чтобы я знала что-нибудь о евреях. Я почти уверена, что тебе не нравится быть евреем.
Эмили резко сказала:
– Как ты можешь так говорить со своим отцом! Ты оскорбила его и должна сейчас же перед ним извиниться!
Она не оскорбила его, подумала Хенни; она лишь сделала ему совершенно справедливое замечание.
Эмили, испытывая неловкость перед присутствующими, проговорила прерывающимся голосом:
– Я совсем не понимаю современных детей. Им ничего не стоит оскорбить своих родителей. В мое время мы и помыслить о таком не могли.
Она не ребенок, возмутилась Хенни про себя, ей уже тринадцать, у нее есть сердце и ум и ее нельзя дурачить, разве вы оба этого не видите?
– Тем более сказать подобное отцу, который так тесно связан со своей семьей, – продолжала упрекать дочь Эмили. – Я жду, что ты все-таки извинишься, Маргаретта.
Мать с дочерью смотрели друг на друга как враги, готовые вот-вот броситься в бой. Альфи демонстративно отстранился от участия в унизительной сцене, делая вид, что внимательно разглядывает связку ключей в своей руке. Лия складывала пеленки. Дэн с Хенни переглянулись.
И тут заговорила Мег:
– Хорошо, я извиняюсь. Я совсем не собиралась оскорблять папу. Мне бы просто хотелось, папа, чтобы ты говорил мне о таких вещах, – голос ее звучал ровно, но Хенни явственно слышала в нем новые и незнакомые ей твердые нотки. – В школе, – продолжала Мег, обращаясь сейчас ко всем присутствующим, – в школе, епископальной ли нет, меня называют еврейкой, тогда как девочки Леви из соседней квартиры говорят мне, что никакая я не еврейка. Выходит, я никому не нужна? Я и ни тут, и ни там. Вам хорошо. Вы все здесь знаете, кто вы такие, за исключением меня, – закончила она.
– Ну что ты, – пробормотал из своего угла Альфи.
– И еще одно. Ты всегда подчеркивала, мама, что все одинаковы и нельзя относиться к другим людям предвзято. Почему же ты тогда ничего не говоришь своим друзьям, которые рассказывают про евреев всякие гадости?
– Ну это уж слишком, Мег! И ты прекрасно это знаешь!
– Нет, не знаю. Я слышала, что говорила эта миссис Легхорн, когда вы играли в бридж.
– Ты подслушивала?
– Нет. Я доставала с полки словарь в соседней комнате, и тут она сказала.
Эмили окончательно вышла из себя.
– Мало ли что говорит глупая женщина! Мы не хотим этого слышать! Довольно, Мег. Довольно!
Неожиданно раздался голос Альфи.
– Ты слишком остро все воспринимаешь, Мег, – сказал он ей не без мягкости в голосе. – Да и всегда такой была. Пора бы тебе уже перерасти подобные вещи, не думать слишком много о себе. Ты хорошо учишься, так и занимайся своими уроками, стремись вперед и обращай как можно меньше внимания на то, что говорят люди. Я сам всегда так поступал и тебе советую.