— А где вы ее услышали?
— Первый раз я слышал ее в молодости, когда работал здесь, на культбазе. Ее мне рассказал один пьяный якут. Вы, может, скажете — что взять с пьяного? Так нет, этот якут чуть ли не впервые в жизни видел белых. А до этого ни с кем, кроме своих, не общался. А что у пьяного на языке — это всего лишь его подсознание, если позволите употребить термин осуждаемого у нас Фрейда. Сам по себе человек ничего такого придумать не способен.
— А второй раз от кого?
— От русского геолога. Это было в тридцать шестом. Его привезли сюда, в больницу, умирающим. А у меня там работал знакомый врач. Этого геолога подобрали якуты, которые ехали в поселок за солью.
— Где?
— Кто ж знает? Они остановили машину, привезли больного в местную больницу, где его не приняли — вот он и попал в Магадан. Так вот, по дороге они почему-то рассказали ему эту легенду.
— Странно.
— Еще бы! И вот еще что. Этот геолог перед смертью бормотал совсем странные слова: «Это чума. Это золотая чума».
Мельников еще долго уточнял всякие детали, но ничего нового больше не услышал. Получил приглашение заглядывать и вышел из кафе в полном обалдении.
Чертовщины становилось все больше и больше. Самое-то главное в том, что чертовщина эта была завязана на людей, которые занимаются отнюдь не сбором легенд. И, как сумел передать наш крот в той конторе, именно из отдела ФБР, который занимается тем, чего нет и быть не может. С этими людьми Мельников встречался. Именно из-за них он когда-то потерял единственную женщину, о которой мог сказать, что любит ее. Точнее, ведь и не потерял… И в то же время… Впрочем, хватит об этом.
На квартире Мельникова ожидали Прохоров и новый сотрудник — капитан Мильке.
— Товарищ капитан! Все выяснили, — с порога налетел на него первый.
— Стой. А ну по порядку. Капитан, докладывайте вы.
Одутловатая физиономия капитана имела довольно кислое выражение. Кто служил — тот поймет. Не очень-то приятно подчиняться человеку равного с тобой звания. Тем более, что и работа у него выдалась… Но он старательно и четко доложил о проделанной работе.
Мильке прислали из Москвы в помощь. Он прибыл совершенно легально, снабженный поручениями что-то там проверять в бумагах местного Комитета. Задача была простая — обнаружить нужные сведения, ничем не выдавая интереса к ним. Потому что в местном Комитете Мельников уже никому не верил.
И вот два дня подряд Мильке старательно делал вид, что изучает груды разных покрытых пылью архивных дел. Мельников ему сочувствовал от всей души. Потому как из всех работ самая трудная — изображать бурную деятельность, ровно ничего не делая. Впрочем, нет, капитан свою задачу выполнил.
— Я выявил тех, кто служил непосредственно с Лозинским в пятьдесят втором году. Место это странное. Спецлагерь. Для его тогдашнего звания — маловато. Вот здесь…
Мильке развернул карту и ткнул пальцем в кружок, который Мельникову ничего не говорил. Но это был тот самый заброшенный поселок, который проезжали Кот со Старковым.
— Из всех его бывших сослуживцев в Магаданской области на сегодняшний день проживает лишь Матвей Александрович Чигирь. По адресу — поселок Ортукан, улица…
— Теперь ты, — обратился капитан к Прохорову.
— Виктор Павлович Башилин сегодня отправил в Москву телеграмму. Главпочтамт, до востребования. Текст: «ВАНЯ ОПАЗДЫВАЕТ ДВА ДНЯ ТЧК ЖДИТЕ ИЗВЕСТИЙ». В Москву я уже сообщил. Будут пасти.
— Худо дело. У них есть связь. А у меня с Котом — нету…
4 мая 1966 года, Ортукан
Дверь небольшого, но опрятного домика открыла весьма привлекательная женщина бальзаковского возраста.
— Добрый день. Могу я поговорить с Матвеем Александровичем?
— Ой, знаете, его сейчас нету. — Тут хозяйка, видимо, сразу оценив, что человек неместный, предложила: — Можете здесь подождать, а если хотите, сходите к магазину. Это через две улицы отсюда, вон в ту сторону. Он там долго задерживается… — В последних словах слышалось сожаление, но легкое, без злости.
Мельников решил прогуляться до магазина. Пройдя по указанному маршруту и свернув за последний угол, он увидел картину маслом. Возле магазина, обычной бревенчатой халупы, бушевали страсти. Двое парней, из тех, кого называют амбалами, нападали на сухощавого седого гражданина. Впрочем, нападали — это, пожалуй, слишком громко сказано. То есть шума и криков было гораздо больше, чем реальных действий. Впрочем, искалечить такие герои могут вполне всерьез.
Некоторое количество зевак с удовольствием наблюдало за происходящим.
— Да ты, да я!.. — орал один из нападавших, размахивая кулаками. Его вид и произношение свидетельствовали о том, что он совсем недавно променял цветущие земли Украины на холодную, но денежную Колыму. Наконец, наоравшись, он пошел в атаку. Но лишь только сунулся слишком близко — получил удар в лоб. Ну, хоть в кино снимай — очень точный и правильный удар, такой, что нападавший рухнул как подкошенный.
Метнувшись вперед, седой ударил второго ногой под колени. Тот рухнул на спину. «Сейчас добьет», — решил капитан. Но седой повел себя иначе. Подскочив к упавшему, он от всей души отоварил того по почкам.
— Я что вам, сявкам, говорил, а? Не слышу! — и вдарил второй раз. — Забыл, сучара? А говорил я вам, чтобы не выдрючивались, не куражились, людей не пугали. Понаехало тут козлов. Ты землю свою позоришь, понял? — Последовал еще один удар. — Я тебя спросил, ты понял? Когда я спрашиваю, мне отвечать положено.
— Понял, дядько…
— Ладно. И чтобы вели себя тихо.
Седой спокойно зашел в магазин. Мельников пошел вслед за ним. Уже по манере драться и выражаться ему стало ясно, что этот человек либо бывший крутой зэк, либо охранник, набравшийся от своих подопечных всякого разного. Когда же в полутьме магазина Мельников увидел его глаза, то убедился — перед ним все-таки бывший Вохровай. В тех, кто служил в лагерях в нижних чинах при Сталине, осталось что-то такое, неповторимое. Эдакая жесткость и непреклонность. Такой никогда не сомневался, что охраняет врагов народа и что давить их надо без пощады. Вот он и давит до сих пор всех, кого полагает таковыми.
— Что ж это тут у вас происходит? — спросил Мельников. Задавая вопрос, он сознательно усилил в голосе «гебистские» нотки, и седой это услышал, почувствовал своего.
— Да так. Приехали тут бульдозеристы по контракту с Ивано-Франковска. Насосались, клопы, вина, решили себя показать. Вы, мол, москали, мы вас всех тут построим. А мне за Украину обидно, что о нас подумают. И так нас тут бандеровцами кличут. Вот из-за таких… А так у нас, товарищ, все тихо.
— Вы Матвей Александрович?
— Я самый.
— Дело у меня к вам.
— Так пойдемте в хату…
Говорил Чигирь очень чисто, без малейшего акцента, четко выговаривая все звуки.
Они вошли в уже знакомую капитану хату. Множество салфеток и полотенец, идеальная чистота. Дверь в спальню была приоткрыта, и Мельников увидел высокую кровать с горой подушек.
— Сейчас я насчет обеда соображу.
Чигирь вышел из комнаты и отдал какие-то распоряжения хозяйке. Как можно было ожидать, на столе появилась громадная кастрюля наваристого украинского борща. Правда, вместо традиционной бутыли мутной самогонки стояла емкость со спиртом.
— Ну, давайте, для аппетиту, — хозяин поднял стакан.
Он из деликатности, не сказал: за знакомство. И имени не спросил. Да уж, дисциплина. А Мельников, отхлебнув спирт, почему-то подумал: вот, иностранцы говорят, мол, в России много пьют. А побывали бы они на Колыме! Где сто пятьдесят спирта принимают для аппетита.
— У вас тут как где-нибудь на Полтавщине.
— Да уж. Разрываюсь я. Вот сплю — и по ночам снятся мне вишневые сады и белые хаты. Просыпаюсь — думаю: поеду, куплю себе домик и буду себе работать каким-нибудь начальником склада. А вот недавно в отпуск приехал — так, поверите ли, через неделю назад потянуло, не могу я без этой земли.
Когда дохлебали борщ и выпили по второй под сало, Мельников достал из кармана удостоверение.
— Матвей Александрович, я все знаю. Вы человек надежный. Потому-то я к вам и обратился.
Благодушное выражение, пребывшее на лице Чигиря во время обеда, тут же исчезло. Теперь это был солдат, готовый выполнить любой приказ. Вот сейчас прикажи ему — он бы и под танк с гранатой, и сотню зэков положил бы из пулемета.
— Мы собираем материалы о майоре Лозинском.
— Добрались до этого гада! Ну, слава богу. Лучше поздно, чем никогда. А то мне всегда, глядя на него, было стыдно за наши органы.
— Поконкретнее, пожалуйста.
— Много я сказать не могу. Да только был он такой… Неправильный был человек. Жирел на горбу заключенных. Я понимаю, они враги народа. Но их послали, чтобы этот край осваивать, а не для того, чтобы на этого вот работать.
— А чем вы там занимались?
— Дорогу строили через хребет. Потом зэков забрали, оставили человек десять для хозработ и нас — столько же. Лозинский был начальником. Он этих зэков, как барин холопов, заставлял себе служить. Нашелся местный князь.
— А с золотом вы дела не имели?
— Мы — нет. А вот он какие-то дела имел. Я точно не знаю, но у нас шептались. Это началось, когда экспедиция туда ушла.
— Вот отсюда поподробнее. Что за экспедиция?
— Нам не докладывали. Но большая. Было это весной пятьдесят второго. Они у нас на ночлег останавливались. Судя по всему, все неместные, с Большой земли. Они ушли вниз по реке. В середине лета моторка вернулась, в ней два человека. Они сразу прыгнули в «виллис» — и уехали. И больше никого. Нет, был еще один. Как раз я его и подобрал. Пошли мы за дровами в лес, трое зэков и я с винтовочкой. И вдруг видим — ползет человек. Я сначала думал — беглый зэк, а потом уж вспомнил, что ниже нас и лагерей-то нет. Подобрали мы его. Он очень был плох.
— Истощен?
— Не только. В нем две пули было. Он все бормотал: «золотая смерть». Мы отнесли его в лагерь, доложили начальнику, Лозинскому.