Мать Алексис и Мариссы ведет дочерей внутрь. Виви спрашивает себя, почему девица не приехала с Лео.
«А где Круз?»
Вот по ступеням поднимается Джей Пи. Виви ждет, что он начнет похлопывать всех по плечам и отпускать подбадривающие комментарии, но нет – бывший муж проскальзывает внутрь, никому даже не помахав.
«Где Эми? – думает Виви. – Может, Джей Пи возложил на нее утомительную обязанность по поиску парковочного места? Или она (справедливо) решила, что ей не стоит приезжать?»
Марта откашливается.
– Она не придет? – спрашивает Виви.
Марта едва заметно качает головой, и Вивиан чувствует облегчение. Может быть, она злая и мстительная, но хорошо, что женщина, которая украла у нее мужа, не будет сидеть в церкви в первом ряду вместе с ее детьми и делать вид, будто скорбит.
Двери церкви открываются, и ожидавшие снаружи люди заходят.
Подтягиваются опаздывающие.
Виви замечает, что по Индиа-стрит быстрым шагом идут Круз и Джо Де Сантис. Отец положил твердую руку на спину сына и подталкивает его вперед.
«Круз!» – думает Виви. Она ждала, что он уже будет внутри, вместе с ее детьми.
– Я подожду снаружи, – говорит Круз.
– После всего того, что эта женщина для тебя сделала? Она кормила тебя обедами и ужинами, давала книги, написала это прекрасное рекомендательное письмо, с утра до вечера выказывала тебе искреннюю любовь с тех пор, как ты пешком под стол ходил. Ты пойдешь в церковь, сын, – говорит Джо.
– Нет, – отвечает Круз, расправляя плечи и складывая руки на груди.
Виви не верит своим глазам. Круз никогда не перечил отцу, и не зря. Джо Де Сантис высок и неприступен, как кирпичная стена, и разговаривает низким командным голосом. В нем нет ничего пугающего или угрожающего, но он производит внушительное впечатление. Круз всегда питал к нему уважение и никогда не шел против его воли.
– Не думал, что настанет день, когда я это скажу, но ты меня разочаровал.
Джо заходит в церковь, опускает пальцы в святую воду, преклоняет колено, и дверь за ним закрывается.
Круз делает глубокий вдох, содрогаясь всем телом. «Что-то здесь не так, – думает Виви. – Произошло что-то очень серьезное». Он смотрит на небо, щуря глаза за стеклами очков.
«Он что, видит меня?» – думает Виви.
– Нет, – говорит Марта. – Мы уже это обсуждали.
«Может, он чувствует мое присутствие?» – спрашивает себя Виви.
Круз вслед за отцом заходит в церковь.
Вивиан видит, что по Мэйн-стрит спешит какой-то человек; он поворачивает налево за магазином «Хаб» и направляется к церкви.
Это… Зак Бриджман.
Ну ладно, в мировой истории бывали прецеденты, когда люди опаздывали на отпевание, и в случае с похоронами Виви таким человеком оказался Зак. Памела, наверное, уже внутри, сидит вместе со старшими Бонэмами. Зак по диагонали поднимается к дверям церкви, перешагивая сразу через две ступени. Когда он открывает дверь, Виви слышит звуки органа и видит, как все встают с мест. Пора идти внутрь.
Но вместо того чтобы пройти к передним скамьям, Зак проскальзывает в дальний конец паперти.
– Ага, – говорит Виви. Может, ему скоро возвращаться в аэропорт, может, он планирует в какой-то момент выйти покурить, может, не хочет привлекать к себе внимание, на глазах у всех протискиваясь к передним рядам.
– Потом все поймете, – говорит Марта.
Она начинает раздражать. Ей все известно. Марта – тот самый всезнающий рассказчик, который не нужен Виви в ее истории (сама она предпочитает вести рассказ в третьем лице, но с позиции одного из персонажей).
– Ну уж извините, – говорит Марта.
– У Зака что-то случилось? – спрашивает Виви.
Марта кивает.
«Ну ладно», – думает Виви. Она писательница. Она заинтригована.
Играет псалом «Бесподобная, живая», один из самых любимых Виви. Так все-таки кто-то (Уилла) слушал, что она говорит. Они редко ходили в церковь, но Виви упоминала, что ей хотелось бы, чтобы этот псалом играл на ее похоронах.
Когда он завершается, все садятся.
Дети уместились на первой скамье, зажатые между Джеем Пи и Саванной. Все трое выглядят жалко: вялые, заплаканные.
Виви не была идеальной матерью, совсем наоборот. Уилла, например, предпочла бы кого-то вроде мамы Рипа, Тинк Бонэм – невозмутимую, элегантную, сдержанную. Виви, надо признать, не отличалась ни одним из этих качеств. Она иногда шумно ела или хрюкала, когда сильно смеялась, ругалась как сапожник, а на дороге (но только не на острове) сигналила и бесилась; навзрыд рыдала над фильмами и видео на «Ютубе» про то, как военные возвращаются на родину и без предупреждения приходят к своим детям в школу. Все это вызывало смущение Уиллы и, как казалось Виви, возбуждало легкое чувство презрения к матери.
Карсон тем временем щеголяла своим презрением как кислотно-зеленым боа из перьев. Виви все время казалось, что в глазах младшей дочери она ничего не может сделать как следует. Каждое перемирие, каждый период проявления дружеских чувств и нежности с ее стороны рано или поздно заканчивались взрывом (таким взрывом, например, стала ссора тем утром, когда Виви умерла). И тем не менее Карсон рыдает так, будто держит в руках собственное разбитое сердце.
Лео обычно стоически переносит несчастья. Когда в средней школе ему выбили плечо во время игры в лякросс, он не издал ни звука. Даже младенцем сын никогда не кричал во время прививок. У него был высокий порог чувствительности к боли и дискомфорту; сестры тискали его, рисовали на нем и наряжали. Уилла однажды уронила брата головой вниз на их гравийную подъездную дорожку. Виви думала, что Лео будет переживать ее смерть с тихой сдержанностью, но, хотя иногда ему удается собраться – он делает глубокий вдох, вытирает лицо, старается сосредоточиться, – сын постоянно раскисает снова.
«Детки мои, – думает она. – Я им нужна. От меня никогда не требовалось быть их лучшей подругой, быть классной или смешной, не требовалось готовить им все время перекусы, приносить сладости из магазина или осыпать подарками на Рождество с Джеем Пи; не требовалось возить их на пляж, подбирая по пути полдюжины друзей, хотя те прекрасно могли бы доехать на велосипедах.
Мне нужно было просто обнимать их, целовать, укачивать перед сном, читать им, говорить, как я ими горжусь и как рада, счастлива, что они у меня есть».
«Я здесь, – думает она. – Я здесь».
Виви хочется дать понять детям, что она наблюдает за ними. Может, стоит воспользоваться тычком? Как это должно выглядеть? Мимо церкви пронесется машина, из которой будут доноситься звуки песни Spirit of the Night? Или внезапно разразится буря с громом и молниями?
– Я хочу воспользоваться тычком, – заявляет Виви, – чтобы дети поняли: я здесь.
– Я бы на вашем месте подождала, – советует Марта. – Может, в дальнейшем они будут нуждаться в вашей помощи.
– Вы что, не видите? Они уже нуждаются в моей помощи.
– Они в порядке, – заверяет Марта. – Это нормально.
Может, она права: их мать умерла неожиданно, без предупреждения, не дав им времени с ней проститься.
Вот только Виви прекрасно понимает, что они сейчас испытывают.
В мгновение ока она переносится из этой церкви на скамью в первом ряду католической церкви Святого Иоанна Боско в Парме, штат Огайо. Сегодня 18 февраля 1987 года. Виви семнадцать лет, она учится в последнем классе школы. Заявления в университеты уже написаны и отправлены, а ее отец покончил жизнь самоубийством в семейной машине – универсале «Форд-Кантри-Сквайр» 1982 года выпуска – в гараже их дома.
Смерть папы – это не только трагедия (гибель человека в расцвете сил), но и скандал. Все в церкви, в округе, среди знакомых перешептываются. Почему он это сделал? Была прощальная записка или нет?
Записки не было, и не было никакого объяснения.
Отец Виви, Фрэнк Хоу, работает в телефонной компании «Огайо Бэлл». Он «менеджер», поэтому ходит на работу в рубашке и галстуке, но без пиджака. Виви ничего не знает о его деятельности; она понятия не имеет, что он там «менеджерит», и никогда не спрашивает. Раз в год Виви и ее мать Нэнси ходят на «корпоративный пикник», который проводится в доме начальника Фрэнка – его особняк находится в районе подороже того, где живут Хоу. У мистера Рикарда, начальника, в доме бассейн и барная стойка из бамбука, и Виви это нравится, хотя самого пикника она боится, потому что там ей придется общаться с детьми других сотрудников, а она никого из них не знает. Виви всегда берет с собой книгу и весь вечер сидит в шезлонге и читает. На обратном пути мать всегда упрекает ее в том, что она ведет себя «асоциально», но Виви просто пожимает плечами и бубнит себе под нос: «Оставь меня в покое». На одном таком пикнике ее чтение прерывают звуки песни Coney Island Baby в исполнении квартета в соломенных шляпах. Это уже само по себе отвлекает от книги, но Виви мгновенно выпрямляется в шезлонге, увидев, что человек, который исполняет партию баритона, – ее отец.
Она и не знала, что папа умеет петь! Каким образом и где он выучил мелодию, слова? Впервые в жизни Виви смотрит на своего отца как на живого человека, у которого есть таланты и собственные увлечения.
Мать Виви глубоко, почти болезненно религиозна; она считает, что ничто так не украшает интерьер, как развешанные повсюду распятия. Нэнси – главный секретарь церковного прихода; она на короткой ноге со всеми священниками и знает всю подноготную о каждом из прихожан. Все называют ее святой женщиной – она организует благотворительные сборы консервов или одежды, средств на облегчение участи голодающих в Эфиопии. Помогает больным и пожилым людям, когда священники заняты; она волонтер в приюте для женщин, подвергшихся домашнему насилию. Организует столовую для бездомных и женский кружок по чтению Библии.
Только Виви и ее отец знают, что Нэнси – никакая не святая. Дома она тиран и агрессор. Все должно делаться так, как она скажет, или не делаться вообще. Нэнси Хоу находится в постоянной битве с лишним весом, а Виви и Фрэнк постоянно оказываются на линии огня, хотя оба худы как палки. Если Нэнси сидит на диете (а она постоянно сидит на диете), Виви и Фрэнк – тоже. Они едят дикие, отвратительные блюда вроде лазаньи с творогом, вареного рыбного филе или тортов без сахара. Читают молитву перед ужином, держась за руки; молитва длится и длится, а еда тем временем остывает на тарелках.