Уилла ловит его взгляд и машет ему рукой; Бретт идет к ней. У него довольно длинные темные волосы, припорошенные сединой, а лицо все морщится, когда он улыбается. Уилла не видит, какие у него глаза, потому что на нем темные очки, но инстинктивно понимает, что у него такой тип внешности, который всегда нравился Виви. Бретт с головы до ног эдакий стареющий бунтарь – Джеймс Дин вперемешку со Стивеном Тайлером. Разительный контраст с тем, как выглядит ее отец, Джей Пи, мальчик из хорошей семьи, с квадратным подбородком.
– Я бы вас где угодно узнал, – признается Бретт. – Вы вылитая Виви.
Глаза Уиллы наполняются слезами. Не нашлось бы слов, которые расположили бы ее к нему сильнее. Все в семье единодушны во мнении: Карсон похожа на Джея Пи, а Уилла и Лео – на Виви. Но самыми заметными чертами матери всегда были ее короткая стрижка и красная губная помада. Уилла носит длинные волосы, расчесывая на прямой пробор, и не пользуется косметикой – по словам Карсон, потому что всю жизнь встречается с одним и тем же парнем.
– Спасибо, – благодарит Уилла. – Вы привезли с собой гитару?
– Я подумал, что мог бы вам спеть, – говорит он.
Уилла чувствует неловкость – то ли за себя, то ли за него.
– Я припарковалась вон там, – говорит она и ведет мужчину из прошлой жизни своей матери к машине.
Уилла нервничает. Ей хочется сразу перейти к делу и попросить: «Расскажите все. Расскажите все, что знаете о моей матери». Но им сначала нужно добраться до Смитс-Пойнта. Они могли бы расположиться на веранде. Уилла все приготовила для того, чтобы сделать им сэндвичи.
Машина начинает подскакивать на булыжной мостовой, и Уилла входит в роль гида. Они подъезжают к Мэйн-стрит, она начинает показывать самые интересные здания.
– Это «Три Кирпича», – говорит Уилла про три практически идентичных особняка по правую руку от них. – Их построил торговец, разбогатевший на китобойном промысле, Джозеф Старбак, для троих своих сыновей. А вот двум своим дочерям сказал, что о них позаботятся мужья… Как, собственно, и произошло.
Уилла показывает на белые особняки слева, построенные по образу и подобию греческих храмов, один – с ионическими колоннами, второй – с коринфскими.
– Сестры и их очень-очень успешные мужья переехали в дома напротив. Все пять особняков стали шоком и вызовом для нантакетского квакерского общества. Старбак не хотел отставать от Джареда Каффина, который возводил дом из красного кирпича на Брод-стрит, а мужья дочерей, Хэдвин и Барни, построили греческие особняки, чтобы не отставать от свекра.
Бретт на все кивает головой, но Уилла видит, что слишком углубилась в историю.
– А когда сюда переехала ваша мама? – спрашивает он.
– После колледжа. Приехала в гости к своей соседке по комнате, и ей так здесь понравилось, что она осталась.
– То есть это было… в 91-м?
– Что-то вроде того, да.
– И она окончила Дьюк? Отучилась все четыре года?
– Да.
Бретт смеется.
– Пока твоя мама не отправила туда заявку, я даже не знал, что такое Дьюк. Мы были из маленького городка в Огайо.
– Мама никогда не рассказывала ни о школе, ни о детстве, ни о своих родителях, ни об Огайо.
Бретт откидывает голову на сиденье.
– Ну, это неудивительно, – говорит он.
Уилла дает ему краткую сводку о своей семье, пока они преодолевают все двадцать семь поворотов Мадакет-роуд. Виви вышла замуж за Джея Пи Куинборо, который приезжал только на лето. Потом они решили жить здесь круглый год. Бабушка Уиллы по отцу, Люсинда Куинборо, по-прежнему проводит здесь только три жарких месяца.
– У нее большой дом с видом на порт, – рассказывает Уилла. – Вы проезжали его на пароме.
– То есть ваша бабушка зажиточная, – говорит Бретт. – А папа у вас тоже богатей?
Уиллу немного коробит то, что он использует слово «богатей». Кто-нибудь вообще еще так говорит?
– Моя бабушка владеет довольно дорогой недвижимостью, – признается Уилла, хотя Люсинда из тех людей, кто ничего не выставляет напоказ и никогда не носит с собой ни цента. У нее вообще есть кредитная карта? На самом деле Уилла никогда в жизни не видела, чтобы бабушка за что-то платила; она всегда просто ставит подпись – у нее есть счет в химчистке, и в клубе, и на ферме, и в книжном.
– Мой папа… – Уилле по понятным причинам хочется проявить осторожность, обсуждая доходы своей семьи. Ей приходит в голову, что, может быть, Бретт интересуется ее жизнью на Нантакете из финансовых, а не ностальгических соображений – ностальгию в карман не положишь, – но Уилла от всего сердца надеется, что это не так. Она говорит себе, что, если и есть на свете женщина, ради которой стоит пересечь семь штатов, так это Виви.
Не есть. Была.
– Это не мое дело, – осекается Бретт. – Извините, что спрашиваю. Когда я познакомился с Виви, деньги ее совершенно не интересовали.
Уилла чувствует, что напряжение из шеи немного ушло, но теперь ей очень нужно в туалет.
Бретт насвистывает, когда они пересекают мост над мадакетской гаванью.
– Здесь красиво.
– Наверное, стоит вас предупредить, что у меня очень маленький дом, – говорит Уилла.
– Моя квартира в Ноксвилле тоже маленькая, – отвечает Бретт. – Всего сорок квадратных метров, но я там живу один. Зато из окна вид на реку, так что пожаловаться не могу.
Теперь Уилле становится неудобно, потому что «Уи Бит» – всего лишь их летний домик.
Когда они подъезжают к ограде и Бретт видит «Уи Бит», он начинает смеяться:
– И правда маленький! Мне кажется, я никогда в жизни не видел таких крошечных домов.
– У нас есть веранда с видом на океан. Можете пока обойти с той стороны. Мне нужно в туалет.
Когда Уилла выходит на веранду, Бретт смотрит через дюны на океан.
– Мне нравится, что жизнь вашей мамы закончилась в таком прекрасном месте, – признается он. – Виви была особенной.
– Расскажите о тех временах.
Бретт – хороший рассказчик, может, даже не хуже Вивиан. Он рассказывает Уилле, что они познакомились, когда его оставили после уроков, а Виви писала проверочную по математике.
– Она была очень умной, а я – очень плохим, – говорит Бретт. – Я курил в туалете и в проулке между зданиями школы, был занят только своей музыкой. Играл в группе, которая называлась «Побег из Огайо».
Уилла давится смешком.
– Я знал твою маму. С ней мало кто водил дружбу, но она была очень-очень симпатичная, и в первый год старшей школы мой шкафчик оказался прямо напротив ее, поэтому я видел Виви каждый день. У нее были длинные волосы, как у тебя, она заплетала косу, или делала хвост, или носила повязку на голове. Я каждый день отмечал, какую Виви сегодня сделала прическу. А потом на пару лет вроде как забыл о ней, пока не увидел тогда, после уроков. И я подумал: «Вот мой шанс, нельзя его упустить». Поэтому предложил подвезти ее до дома.
– И что она ответила?
– Согласилась. Честно говоря, Уилла, я был страшно удивлен, потому что между вашей мамой и мной лежала социальная пропасть. Она – пай-девочка, ботан, как вы сказали по телефону, а я был укурком. Только и делал, что курил – сигареты и иногда траву, если мне предлагали. Но знаете, что нам с вашей мамой удалось сделать? Построить мост над этой пропастью. Я начал лучше учиться. Меня взяли гитаристом в оркестр, который играл в школьном мюзикле, а ваша мама немного раскрепостилась, купила себе модные джинсы и кеды. Она проколола себе ухо сверху и приходила на репетиции нашей группы в гараже моего друга Уэйна.
– Вы были знакомы с ее родителями? Моими бабушкой и дедушкой?
Фигуры бабушки и дедушки Хоу окутаны тайной. У Уиллы была только одна бабушка – Люсинда. Она неплохая, но у нее очень насыщенная жизнь и здесь, на Нантакете, и там, на Манхэттене, так что Люсинда особо не занималась внуками, кроме тех случаев, когда нужно было представить их кому-нибудь из друзей в клубе «Весло и поле». Уилле не хватает доброй седовласой бабушки, которая курила бы трубку и показывала фокусы с монетками.
– Я был немного знаком с Нэнси, – признается Бретт, покачивая головой. – Суровая женщина. А Фрэнка видел всего раз до того, как он умер.
– Правда? Вы были знакомы с моим дедушкой? – Из всех почивших предков Уилле любопытнее всего узнать об отце Виви, Фрэнке Хоу, который покончил жизнь самоубийством.
– Они с Виви каждую субботу завтракали в «Перкинс» в Миддлберг Хайтс. Не пропустили ни одной недели. Поэтому, когда мы с ней начали встречаться, я спросил, можно ли как-нибудь к ним присоединиться. Сначала Виви отказала: мол, это только для них двоих. Потом передумала и решила познакомить меня с папой, когда рядом нет мамы. К тому моменту я еще не пересекался с Нэнси. Забирал твою маму и высаживал ее на углу их улицы. Виви явно не призналась родителям, что мы встречаемся, но я особенно не переживал, ведь явно был ей не пара. Просто радовался, что тоже нравлюсь Виви.
– И вы пошли на их завтрак?
– Ага, помню все так, будто это было вчера. Ваша мама с дедушкой всегда сидели на одном и том же угловом диване, их обслуживала одна и та же официантка, и они заказывали все, что было в меню: французские тосты, омлет с беконом и сосисками. Помню, как заказал оладьи с шоколадом, а на гарнир к ним – хашбраун. Ее отец поинтересовался моим творчеством. Он сам пел в квартете а капелла.
– Правда?
– Я ни разу не слышал, как он поет. И просто был рад, что Фрэнк не считает мою музыку пустой тратой времени.
– Он показался вам грустным? – спрашивает Уилла. – Погруженным в депрессию?
– Нет. Просто обычным человеком, который много работает и любит свою дочь. Помню, что, когда Виви вышла в туалет, Фрэнк попросил: «Никогда ее не обижай», и я ответил: «Да, конечно». Тогда я не увидел в этом ничего странного, мне казалось, все отцы так говорят, ну, чтобы я не подумал бросить Виви одну на футбольном матче и уйти с друзьями или принуждать ее к чему-нибудь. Но потом, несколько месяцев спустя, когда Фрэнк покончил с собой, я вспомнил его слова.