Сквозь тайгу
Всю долгую полярную зиму бродили мы по Чукотке. Побывали в сказочно красивой бухте Провидения. Гостили у эскимосов Берингова пролива и, у береговых чукчей Уэлена. Ступали на суровые скалы мыса Дежнева, любовались с птичьего полета молчаливыми сопками Аляски. На собачьих и оленьих упряжках, закованные в меха, добирались к пастухам далеких оленьих стад. С легендарным медицинским отрядом доктора Вольфсона облетели чукотский Юкон — замерзший Анадырь. Встретились и подружились с «вечными скитальцами», ищущими и пишущими — Октябрем Леоновым, Альбертом Мифтахутдиновым, Олегом Куваевым, Юрием Васильевым и многими хорошими людьми Чукотки.
Ксана делала наброски, лепила портреты. Серия «Люди Золотого края» обрела плоть. Груз наш непомерно увеличился. Приходится возить с собой не только глину и гипс, но и отлитые головы наших новых друзей. Ксана приобрела славу охотницы за головами, а я убедился, что мужу скульптора необходимо обладать недюжинной силой.
Только весной, когда солнце растопило снега, вернулись мы в столицу Золотого края — подготовить последний, завершающий скачок на восточный конец Золотой дуги — в Билибино и на Омолон. В страну, где много лет назад я уже побывал…
Самолет парит над гранеными вершинами колымских хребтов. Магадан утонул в густой пелене приморского тумана. Туман окутывает предгорья, подбирается к подножию высокогорной ступени, и здесь его граница, живая и колеблющаяся, отмечает рубеж двух климатических провинции — узкой приморской увлажненной и обширной горноколымской с сухим, континентальным климатом.
Пересекаем горный барьер в самом интересном месте — под нами знаменитая колымская трасса, открывшая доступ к золотой Колыме. Прямая как струна просека режет долины и сопки, а на перевалах вьется крутым серпантином. Нам она кажется узенькой ленточкой, но сколько усилий и жертв понадобилось, чтобы проложить эту артерию жизни сквозь девственную горную страну.
Граненые пики высокогорья уступают место сглаженным сопкам — легендарным колымским «покатям», к которым некогда так стремились охотские старатели. И не зря. В стране сглаженных сопок, разрушенных ветрами, водой и четвертичными ледниками, билибинцы открыли долины, наполненные золотыми россыпями. Здесь, как грибы, выросли золотые прииски, прогремевшие на весь мир.
Блестят плесы Колымы, поднятые половодьем. Река, стиснутая сопками, делает крутые излучины. В этом месте в 1929 году встретились Сергей Владимирович Обручев, спускавшийся вниз по Колыме, и Юрий Александрович Билибин, только что обнаруживший первые золотые клады. В палатке на берегу реки Обручев увидел рослого человека с бородой, словно выкованной из меди. Он сидел на кошме среди карт, поджав по-турецки ноги в широких черных шлепанцах. Билибин только что пришел к выводу, что ступил на порог богатейшего золотоносного пояса.
Продолжая свой путь по реке, Обручев встретил тяжело нагруженную лодку с товарищами Билибина и сохранил для нас в своих записках облик первых колымских аргонавтов: люди в лодке имели довольно странный вид — одеты в широкополые шляпы, высокие резиновые сапоги с раструбами, в ковбойские рубашки. У некоторых на шее были клетчатые платки, а на головах цветные повязки. Эти парни оставили славную память о себе — баснословно богатые россыпи и будто выхваченные из легенды романтические названия на карте Колымского края.
Внизу проплыли домики многолюдного Средникана. Отсюда началась вся золотая Колыма. Когда-то здесь стояли одинокие хибары старателей и геологов из отряда Билибина…
Купаемся в трепещущем море света. Сеймчанская низменность! Зеленеют луга, блестят озера, старицы, излучины. Темнеют прямоугольники распаханной земли. В солнечной долине под защитой сопок расположились крупные овощные и молочные совхозы, основанные еще Дальстроем. Вдали курится голубыми дымками поселок Сеймчан, увитый зеленью.
Земля встретила пламенем весеннего солнца и до боли знакомым горьковатым запахом распускающихся тополей, цветущих повсюду — на улицах поселка, на островах разлившейся Колымы, у бревенчатого аэровокзала. Эти рубленые хоромы, в стиле русских теремов, построили во время войны. Их помнят многие военные летчики. Через Сеймчан с Аляски вереницей летели на фронт зубастые «Кобры» и «Летающие крепости», купленные в Америке на колымское золото.
Летим дальше, на север. Хребет Черского в облаках, непроницаемая пелена закрывает землю.
Неужели не увидим Омолон?
Но у Зырянки облака внезапно расступились, открыли голубовато-сиреневую равнину с бесчисленными озерами. Длинным языком сюда заходит Колымская низменность, протянувшаяся от самого Ледовитого океана. Северные ее горизонты тонут в белесом тумане. Еще не стаял лед на озёрах, и голая равнина вся усеяна, ледяными лепешками.
Синий хребет!
По правому борту, за Колымой, поднимается купол Юкагирского плоскогорья. А дальше на востоке сине-голубое крутогорье, почти исчезающее в фиолетовой дымке. Страна моей юности и моих грез. Таинственный водораздел между Коркодоном и Омолбном, где лежало королевство «Синих Орлов», не тронутое временем. Мы явились туда точно пришельцы с другой планеты…
Вершины синегорья почти сливаются с горячей голубизной неба. Над ними в недосягаемой дали млеют кучевые облака с синеватыми тенями. Свернуть бы с курса к знакомым вершинам. Что сталось с последним островом прошлого? Как сложились судьбы кочевников Синего хребта? Где бродят мои омолонские друзья? С маршрута не свернешь. Надо ждать. На Омолон и к Синему хребту мы попадем вкруговую, «через Америку» — залетим сначала в низовья Колымы, потом в Билибино на золотой Анюй. Но кусочек Омолона мы все-таки увидим там, где он вливается в Колыму. Оттуда мы начали свой поход длиной в несколько лет.
— Вот он… совсем близко. Прижался к подножию невысокого хребта. Здесь в низовьях Омолон течет прямо, без изгибов, и, так же как в верхнем течении, весь в чозениевых островах…
Много лет назад я пролетал Омолон в этом же месте на тяжелом бомбардировщике ТБ-3, снятом с вооружения. Летел в низовья Колымы по специальному Заданию. В самые суровые годы Отечественной войны было решено укрепить оленеводческие Совхозы золотопромышленных районов Севера. На мою долю пришелся крупнейший в Якутии Нижнеколымский совхоз. Он находился в тяжелом состоянии: около половины оленей было растеряно или погибло от эпидемии «копытки», не хватало пастбищ.
Пролетая низовья Омолона, я увидел с борта самолета длинный безлесный хребет. Он поднимался среди моря заснеженной тайги, и усеченные вершины голубоватых сопок сливались на горизонте с фиолетовым зимним небом. На карте хребет не значился — белое поле неисследованных земель простиралось на весь планшет. Последний выступ хребта приближался к южной границе совхоза. Тогда впервые мелькнула мысль: не лежит ли на Омолоне ключ от всех наших бед?
1942 год стал переломным — нам удалось полностью избежать. «копытки», избавиться, от потерь, впервые за много лет перевыполнить план. Большая заслуга в этом принадлежала вновь назначенному директору, талантливому организатору Феодосию Васильевичу Немчинову. Но наши успехи только обострили обстановку — на пастбищах стало еще теснее. И мы решили продвинуться в глубь омолонской тайги сначала с одним стадом. Пробраться с оленями к безлесным долинам приомолонского хребта, который я видел с самолета, и перелетовать там.
Не так просто было этого добиться. Бассейн Омолона представлял в ту пору огромный, почти не населенный край, простиравшийся на семьсот Километров к югу от устья реки. Многие считали задуманный поход авантюрой и пророчили гибель оленей в неизведанных дебрях. Мне пришлось подписать «кабальную грамоту» — взять на себя ответственность за дальний перегон.
Трудный это был путь. Шли на лыжах впереди стада, сменяя друг друга, выбирая подходящий путь. Преодолевали буреломы, безжизненные гари. В густолесьях прорубали просеку, чтобы пропустить огромный табун. На карте места эти не значились. Двигались по компасу. Почти два месяца пробирались сквозь зимнюю тайгу, дальше и дальше в неизведанные трущобы.
Наконец мы вышли с оленями на склоны приомолонских сопок, покрытые ковром нетронутых ягельников. На тучных зимних пастбищах Омолона важенки раздобрели, телята рождались крупные и не погибали от пурги в хорошо укрытых горных долинах. Благополучно прошла и летовка в горах. Бригада омолонского стада получила переходящее Красное знамя низовьев Колымы. Это был самый веский довод в пользу дальнейшего освоения Омолона.
В ту пору наш совхоз передали Дальстрою. Освоение Омолона, начатое нами, пришлось как нельзя более кстати. Его бассейн прилегал к таежным золотопромышленным районам, нуждавшимся в оленьем мясе.
Из Магадана нам прислали гидроплан с бесстрашным летчиком Александром Краснокутским для воздушной рекогносцировки пастбищ Омолона. Прислали в самое трудное военное время, когда каждая машина была на счету.
Никогда не забуду этих полетов. На фанерной летающей лодке мы проникали в глубь горных узлов, окружающих Омолон. Перед нами открывалась таинственная горная страна величиной с Францию. В, последнем полете к недосягаемому водоразделу между Омолоном и Коркодоном мы впервые увидели Синий хребет. Сквозь прозрачный колпак кабины наплывали голубоватые вершины. Летчик набирает высоту, и ребристые громады Синего хребта медленно опускаются.
Лес вершин простирается, насколько хватает глаз, теряясь в дымке далекого горизонта. Панорама девственной горной страны подавляет своим величием. Межгорное понижение остается позади. Гидросамолет пересекает границу неведомых гор. Вершины острых пиков, засыпанные обломками плит, похожи на зубья. Они проносятся совсем близко, на уровне иллюминаторов. Вероятно, наш самолет кажется мухой рядом с этими гигантами. Внизу раскрываются безлесные долины, запертые альпийскими кручами с белыми стрелами снежников.
На плато белеют ягельники, террасы покрыты альпийскими лугами, бегут реки, одетые в бордюры тальников. Страна, над которой мы летим, словно создана природой для крупного оленеводства. Комаров в этих горных убежищах, наверное, нет и в помине. А кручи, запирая долины, образуют громадные естественные коррали. Здесь не потеряешь оленей.
Легкая дымка между вершинами сгущается. Мутная пелена нависает на уровне вершин. Долины просвечивают точно сквозь газовое покрывало.
— Что это, Саша? — спрашиваю пилота.
Равновесие атмосферы полетело к чертям, конденсация облаков!
Туман уплотняется почти на глазах в облачное одеяло. Долины скрываются. Летчик отпускает рукоятку, самолет ныряет, пробивая тонкий облачный слой, растянутый между вершинами. Внизу опять появляются долины. Свет солнца меркнет, землю заливает матовое сияние. Вершины пиков где-то выше самолета, в облаках. Они поддерживают облачную кровлю. С непостижимой быстротой облака разрастаются, опускаются по склонам гор в долины, закрывают перевалы, теснят самолет ниже и ниже. Приземлиться летающей лодке в горных долинах негде. Летим словно в улицах фантастического каменного города. Пилот яростно гонит машину вперед и вперед, забираясь в лабиринт долин, накрытых облачной крышей. Туманные облака опускаются все ниже. Самолет то и дело задевает белесые космы. В иллюминаторы теперь видны вместо горизонта крутые склоны и осыпи.
— Поворачивай, Саша, нельзя дальше…
Пилот как будто не слышит. Долина впереди расширяется — там сливаются несколько притоков. Облака спустились совсем низко. Горы словно срезаны бритвой. Самолет круто разворачивается. Захватывает дух. Кажется, чиркнет крылом зеленые альпийские травы. Вижу даже листочки тальников и пену ручья, танцующего по камням. Самолет выравнивается после виража и уносится обратно, ускользая от плена. Неумолимо надвигаются облака. Летим в ста метрах над землей. Еще несколько минут, и туман накроет нас. У земли оставаться больше нельзя.
— Лапти уносить нужно! — кричит Саша, сдвигая шлем на затылок.
С оглушительным гулом самолет задирает нос и врезается в молочный туман. Пробиваем облачность. Вокруг ничего не видно, Стрелка высотомера ползет по циферблату. Кажется, что движется она невероятно медленно. Ох и неприятно набирать высоту в слепом тумане среди грозных вершин! Самолет словно завернули в белую вату.
И вдруг из тумана надвигается, падает на кабину каменная стена. Сквозь прозрачный колпак ясно вижу глубокие трещины — морщины утеса, белые жилки кварца, граненые плиты. Все происходит как во сне. Пол самолета уходит из-под ног. На секунду повисаю в воздухе. Промелькнула спина пилота. Приподнявшись на сиденье, вцепившись в штурвал, летчик опрокидывает машину. Каменная стена куда-то проваливается. Кубарем лечу через порог в пассажирскую кабину.
Спасла отвага летчика. Он не растерялся и в последнюю секунду положил, машину в головоломный вираж, избежав гибельного столкновения. Самолет пробивается через облачный слой. Туман светлеет и светится изнутри.
— Всплываем… — улыбается бортмеханик.
Выскальзываем из облачной пелены. Кабину заливают яркие лучи солнца. В иллюминатор вижу крыло и синее-синее небо. А под крылом — белый океан облаков. Голубоватые тени улеглись в провалы облачных волн. Они уходят бесконечно далеко к зеленоватому небу у горизонта и отливают там радужным перламутровым блеском…
Непогода, надолго скрыла неведомые долины. Пришлось отпустить самолет в Магадан. Но отступать было нельзя. Мы решили пробраться к хребту вьючным путем. Спустились по Омолону на Колыму, купили в Зырянке вьючных лошадей и пересекли почти весь водораздел между Коркодоном и. Омолоном. В шестисоткилометровом походе половина вьючных лошадей погибла. В центре водораздела в недоступных долинах Синего хребта неожиданно встретили группу неизвестных стойбищ — целое племя, не знавшее Советской власти и управлявшееся родовыми старшинами.
Встреча произошла на исходе второго месяца пути. Однажды, после трудного горного перехода, мы заметили в бинокль на дальнем перевале стадо чьих-то оленей. Позади, подгоняя табун, ехал верхом на олене человек. Олени и неизвестный пастух скрылись за перевалом.
Легенды о неизвестных обитателях этой горной страны, не знавших Советской власти, мне приходилось слышать в Среднеколымске и на Омолоне. Но никому еще не удавалось установить с ними связь. Ветеринарные врачи, посылавшиеся районом на розыски этих горных орлов, не могли настигнуть беглецов и находили лишь, теплые угли покинутых кострищ. Обитатели далеких гор уклонялись от встречи.
Взволнованные, мы подошли к перевалу в сумерки и разбили лагерь. Ночью костра не зажигали и почти не спали. Утром отправились на разведку втроем. По совету проводника без оружия. В палатке оставили одного человека в резерве с вьюками и винтовками. Поднялись на перевал, взрыхленный оленьими копытами. Внизу открылась широкая, почти круглая долина, запертая отвесами крутых сопок. Повсюду, на речных террасах, на альпийских лугах, свободно паслись олени — целый табун, тысячи три…
Не видно ни людей, ни чумов. Где же пастухи?
— Вон стоят… — усмехнулся проводник, указывая на сопки и скальные стены, закрывающие долину.
Из этого огромного естественного корраля оленям некуда деваться. Далеко внизу за стланиковым увалом курятся дымки. Спустились в долину, пробрались сквозь заросли стланика и увидели стойбище. Не далее двухсот шагов от опушки выстроились конические чумы, похожие на вигвамы. Из дымовых отверстий вились сквозь переплеты почерневших от копоти шестов струйки дыма.
Притаившись в зарослях, с удивлением рассматривали неизвестное стойбище. На площадке среди чумов играют малыши, зашитые в комбинезоны, ползают как медвежата; на корточках сидят смуглые черноволосые женщины в необычайных кафтанах из летних оленьих шкур, расшитых бисером.
Одна из женщин поднимается, закидывает за спину длинные черные косы и, легко ступая, уходит к большому чуму в центре стойбища. На ее руках блестят браслеты, а на груди монисты, как у цыганки. Такую одежду я видел прежде только в этнографическом музее. У ручья бегают мальчишки в распахнутых замшевых кафтанчиках. Они стреляют из луков в оленьи рога, положенные на большой камень. Первыми замечают нас юные стрелки, с визгом рассыпаются и уносятся к стойбищу. Кафтанчики их смешно раздуваются, они перепрыгивают кочки и валуны. Женщины вскакивают, тревожно оглядываются. Заметив троих незнакомцев, шагающих к стойбищу, хватают малышей и, звеня монистами, устремляются что есть духу к чумам.
Площадка среди лагеря опустела мгновенно. Обитатели его словно провалились сквозь землю. Ни один полог не шелохнулся. Никто не вышел встречать гостей. Идем к притихшему стойбищу без оружия; в руках только посохи, да на поясах охотничьи ножи, непременная и вполне мирная деталь северного одеяния. Отступать некуда. Выпрямившись, шагаем навстречу притаившейся опасности. Неприятно на душе! Видишь каждую дырочку, каждую щелку в пологе. Не берет ли тебя на мушку через эти темные бойницы зоркий беспощадный глаз?
Вплотную подходим к самому большому чуму. Проводник громко приветствует по-эвенкийски невидимых жильцов, просит принять гостей с миром и новостями. И вдруг у самой земли, в стороне от входа, закрытого шкурой, зашевелился полог чума. Дрожащая рука и скрюченные пальцы суетливо перебирают красноватую ровдугу. Из-под рэтема выбирается человек в заплатанной камлейке, в сморщенных ичигах. Ему лет шестьдесят. Глубокие морщины старят бледное, посеревшее лицо с тонкими синеватыми губами. Съежившись, он смотрит на меня растерянно, с каким-то Страхом.
— Чего он боится?.. В гости, старина, пришли… Понимаешь — в гости!..
Проводник переводит по-ламутски. Незнакомец не отвечает, моргает покрасневшими веками. Протягиваю ему кисет. Старик проворно вытаскивает трубку, трясущимися пальцами набивает запальник и, высекая искру огнивом, зажигает табак. Он хмурится, кашляет, кряхтит и, обернувшись к чуму, кричит что-то по-ламутски. Сильная рука откидывает полог, скрывающий вход в чум. Появляется смуглолицый молодой человек. Блестящие черные волосы, перетянутые на лбу ремешком, спадают на плечи. Ламутский кафтан, расшитый узорами, облегает тонкий стан. Бронзовое лицо с орлиным носом и широкими скулами невозмутимо, лишь черные глаза настороженно блестят под сдвинутыми бровями…
Мы попали в одно из стойбищ, затерянных в горной стране. Правил здесь триумвират родовых старшин, скопивший в своих руках тысячи оленей. Родовичи опутали сетью экономический зависимости малооленных обитателей стойбищ. Молодежь не имела права выходить в обжитые места. И люди действительно не знали тут Советской власти, не знали, что делается в мире. Жили натуральным хозяйством, сохранив почти в неприкосновенности родовой строй.
С неделю мы провели в окрестностях удивительного стойбища, завязывали дружеские отношения с молодежью. Но старшины всячески препятствовали нашему сближению. Атмосфера накалялась! Избегая прямого столкновения с вождями, мы двинулись дальше по своему маршруту, исследуя богатейшие оленьи пастбища. Наконец выбрались из горного узла на Омолон. Смастерили плот и благополучно спустились к временной базе совхоза.
Так нам довелось увидеть последний остров прошлого в нашей стране…
Мы проложили первый путь в королевство «горных орлов». Исследовали богатейшие оленьи пастбища Омолона и Синего хребта. Драматические коллизии этой необычайной эпопеи легли в основу повести, которую я написал после скитаний на Омолоне (Героями ее стали люди, взятые из жизни)[8].
После облета омолонских территорий и успешной разведки Синего хребта Омолон быстро осваивался. К горным узлам двигались крупные стада оленей, закупленные Дальстроем. Вместе с ними мы снова совершили большой путь с побережья Ледовитого океана в глубь тайги. Вверх по Омолону по распоряжению начальника Дальстроя впервые поднялся речной караван с баржами, груженными продовольствием и строительными материалами. На берегу Омолона, в центре речного бассейна, выстроили базу нового совхоза.
В бесконечных странствованиях прошло несколько лет. Когда я уезжал в Магадан, на Омолоне было уже целое хозяйство в десять тысяч оленей…
Золотая страна Анюев
И вот теперь мы летим в места прежних битв… В низовьях Колымы задержались недолго осмотрели Петушки, бывшую базу Нижнеколымского оленеводческого совхоза (здесь снаряжался первый поход на Омолон) и вылетели из поселка Черский на восток, прямым рейсом В Билибино. Проплывает двуглавая Пантелеевская сопка, похожая на конус потухшего вулкана, гарь с мертвыми лиственницами. Ее разрезает точно по линейке узкая просека с бороздами, наполненными водой. Это трасса зимника Зеленый мыс — Билибино. Зеленый мыс рядом с Нижними Крестами (Черским). Здесь ворота в золотой Анюй. Северным морским путем летом сюда плывут грузы со всех концов страны. Зимой они уходят по обледенелому зимнику в Билибино. Сейчас земля оттаяла, и здесь не пройдет и вездеход налегке. Эта просека станет «дорогой жизни», когда колымский мороз скует болота и трясины.
Зимник прокладывают бульдозеры — расчищают просеку, тащат на буксире стальной угольник с чудовищной нагрузкой в двадцать — тридцать тонн. Позади остается утрамбованное снежное полотно. По нему уже идут сотни машин с грузом — «Зилы», «Уральцы», «Татры», «Колхиды». Бульдозеристы сдают трассу дорожникам. И семь месяцев, пока существует снежная дорога, люди сражаются со стихией — трасса зимника проходит в стране полярной ночи, пург и морозов. По снежной дороге, проложенной напрямик через безжизненную гарь, буреломы и дикие сопки, протаскивают за несколько месяцев двести пятьдесят тысяч тонн грузов — продовольствие, машины, строительные материалы для целого золотопромышленного района. Почище Джеклондоновского Чилькутского перевала!
Мимо иллюминаторов плывет стена крутых сопок с бесчисленными снежниками. Пырканайский хребет…
Среди острых гребней и вершин одинокими шатрами поднимаются столовые горы, похожие на трапеции. Это останцы древнего водораздельного плато, разрушенного временем. Прошли тысячелетия, и размытые плато превратились в ребристый, хребет. Ясно видны две его ступени: верхняя — высокогорная и нижняя — с волнистыми сопками, образующая борт широченной долины Малого Анюя.
Помните необыкновенную экспедицию Богдановича на Чукотку? Это он впервые пришел к выводу, что золото может скрываться на древнем водоразделе Северо-Анюйского хребта (Пырканай и Раучуанский) и в горах Чаунской губы, в зоне контактов гранитов с глинистыми и слюдистыми сланцами. Именно здесь, в этой контактной зоне, в долинах, рассекающих нижнюю ступень хребта, советские геологи нашли баснословные анюйские золотые россыпи. Это отлично видно с самолета. Анюйские прииски вытянулись золотой цепью у подножия высокогорной ступени древнего водораздела. Золото, так же как и в хребтах Колымы, скопилось в долинах прилегающих «покатей», в поясе интенсивного размыва и отложений.
Не сразу открыли богатства, погребенные в долинах. Началось все с олова. В тридцатые годы геологические экспедиции стали находить на севере Чукотки оловянные месторождения одно за другим. Многие из них оказались необыкновенно богатыми: мощные жилы, россыпи, огромные кристаллы касситерита, целые «оловянные сопки».
Очевидно, великий Яно-Колымский оловоносный пояс продолжался и в горах Чукотки. Подтверждали это и знаки золота, сопутствующие чукотским оловорудным месторождениям. Знакам золота не придавали значения — исследователей увлекло новое олово.
Мировые запасы олова ограниченны. Промышленные месторождения встречаются в немногих местах (в Индонезии, Китае, Корее). А тут, на Чукотской земле, яснее и яснее вырисовывалась необыкновенно богатая оловоносная провинция.
В Певеке были сформированы Чаун-Чукотское геологическое управление и несколько разведочных районов. Уже накануне войны геологи разведали запасы для первых оловорудных предприятий. Грянула война. На разведку и добычу олова — стратегического металла — бросили все средства, все людские резервы. Недалеко от Певека возникли рудники Валькумей, оловянные прииски — Красноармейский, Куйвивеем. Война порядком истощила запасы «белого металла» в стране. Чукотскому олову уделялось особое внимание. В низовьях Амгуэмы строится Иультинский оловорудный комбинат.
И тут многие «оловянные» партии стали находить все чаще и чаще обнадеживающие знаки золота. Чаун-Чукотским геологическим управлением руководил в ту пору Н. И. Чемоданов — молодой, энергичный геолог, почитатель Билибина. Он понял, что находки эти не случайны, и на свой страх и риск выделил часть средств для поисков золота. Это был смелый поступок. Олово — оборонный металл; отправляя партии на поиски золота, геолог рисковал своей головой.
О самовольных поисках прослышали в Магадане, и в, Певек направилось начальство, чтобы дать Чемоданову взбучку и нацелить-все усилия на поиски олова. В это время одна из «нелегальных» золотопоисковых партий геолога Василия Александровича Китаева не так далеко от Певека напала на след золота. Но ухватить большое золото пока не удавалось.
Сложилась драматическая ситуация. Начальство едет в Певек «снять голову» Чемоданову, молодой геолог ничем не может оправдать отвлечение средств, предназначенных на поиски оборонного металла. «Нелегальные» полевые партии выкладывают последние силы в поисках ускользающего металла.
И вдруг… накануне появления грозного гостя из Магадана небольшая разведочная бутара в партии Китаева на Ичувееме стала выдавать «сумасшедшее» золото. Промывальщики не верят глазам — пошли золотые самородки! На всю жизнь Китаев запомнил исторические минуты. Истомленные многодневными поисками, обросшие люди окружили волшебную деревянную колыбель. На обветренных, мозолистых ладонях поблескивает золото. Первое Большое золото Чукотки!
Началось всеобщее ликование. Работали как черти, все, кто был у бутары. Первыми чукотскими самородками наполнили доверху четушку из-под водки и прямо с бутары отправили с нарочным в Певек к Чемоданову. Всю ночь, при свете незаходящего солнца, посланец пробивался с драгоценной ношей в Певек, переплывая через студеные тундровые реки, преодолевая топкие низины, и все-таки пришел вовремя. Он успел вручить золотой подарок Чемоданову перед неотвратимым разговором.
Вместо объяснения Чемоданов, сдерживая волнение, поставил на письменный стол перед рассерженным начальством бутылочку, полную золотых самородков Ичувеема. Она-то и решила судьбу чукотского золота. Были отпущены средства, снаряжены золото-поисковые партии. Ошеломляющие открытия не заставили себя ждать.
На склонах Северо-Анюйского хребта, в бассейне реки Раучуа, в долине Кепэивеема геологи открыли богатейшую золотую россыпь. Они окрестили эту речку Гремучей, потому что она прогремела на всю Чукотку. В пятидесятые годы золотой след увел за перевалы Северо-Анюйского хребта. Были открыты баснословные россыпи Золотой страны Анюев.
На Ичувееме возник прииск «Комсомольский», на Гремучей — прииск имени XXII съезда, а на южных склонах Северо-Анюйского хребта — цепь приисков имени Билибина. Теперь чукотская золотоносная провинция охватывает огромную площадь бассейна Малого и Большого Анюев, Раучуа, Паляваам, Амгуэмы, Анадыря. Эта золотоносная провинция затмила былую славу легендарного Клондайка на Аляске. Предсказание Богдановича сбылось…
Приникаю к иллюминатору. Внизу — знакомые долины, заросшие редколесьем. Здесь, в корралях, мы принимали оленей для второго перегона на Омолон. О золоте тогда и не слыхивали.
— Идем на посадку. Билибино — столица Золотой страны Анюев!
Все вокруг кажется мне нереальным. Ходим по улицам многолюдного поселка, проложенным среди высоких лиственниц, — здесь стояли одинокие яранги нашего пастушеского стойбища. Переживаем вместе с болельщиками футбольный матч на стадионе. Стадион разбит среди чозениевых рощ на плоской террасе Капер-веема, там, где наши олени, взрыхляя девственный снег, лакомились опавшей листвой чозений. Бродим в долинах ближних приисков с наголо счищенным дерном, с пирамидами перемытой породы. Вокруг грохочут приборы, рычат гидропушки, промывая могучей струей валы золотоносного песка. Чавкают, как допотопные чудовища, пожирая гальку, огромные электрические драги. Ползают бульдозеры, сгребая пески. Мчатся куда-то машины.
Металлические эстакады заслоняют суровые чукотские сопки. Спускаемся в шахты, откуда бесконечные ленты транспортеров выносят золотоносные пески. Приземистые электрические бульдозеры, как стальные кроты, выгребают многометровые слои драгоценных песков, оставляя в глубине вечной мерзлоты подземные чертоги, сверкающие инеем.
Мы стали привыкать к жизни нового Севера. И все-таки, иногда я чувствую себя не в своей тарелке — человеком, внезапно проснувшимся после векового сна. Ксане легче. Она воспринимает Север без прошлого, словно он всегда был таким…
Однажды мы разговорились с секретарем райкома Владимиром Сергеевичем Пестовниковым — светловолосым молодым человеком с приятным русским лицом. Он сказал, что Билибино станет очень скоро поселением атомного века. Здесь строится атомная электростанция и первая в мире теплоэлектроцентраль на атомном горючем для обогрева столицы Золотой страны Анюев.
Осматривая Анюйские прииски, мы, так же как на Куларе, не переставали удивляться, как всю эту махину машин, горючего, строительных материалов, продовольствия для приискателей заволакивали на Анюй в сущности без дороги. Здесь новый Север смыкается со старым. Люди, протаскивающие сквозь пурги и морозы умопомрачительный поток грузов, сродни героям девственного Севера.
Я сказал об этом Пестовникову.
— Пожалуй, вы правы… Но зимники гордость, и беда наша… Геологи не дремлют, открывают новые и новые золотые россыпи. Размах жизни столь велик, что зимник уже не в состоянии удовлетворить нас. Жизненной необходимостью стало строительство постоянной автомобильной дороги Зеленый мыс — Билибино. Это будет самая северная в мире автомобильная трасса…
Нам здорово повезло. Пестовников пригласил лететь на Омолон вместе с ним, спецрейсом — напрямик через горные хребты Центральной Чукотки. Пролетим над всей Золотой страной Анюев с севера на юг. Найду ли на Омолоне своих друзей? Очень хочется познакомить Ксану с живыми героями моей повести.
И вот опять в воздухе. Точно на громадном голубом экране, разворачивается величественная панорама заснеженных вершин. Они толпятся, заслоняя восточный горизонт. Высокогорья Центральной Чукотки! Там лежат истоки Малого и Большого Анюев, верховья Анадыря. Некогда таинственная и недосягаемая страна, служившая еще во время войны надежным убежищем последним крупным оленеводам и шаманам Чукотки. После освоения оленьих пастбищ Омолона и Синего хребта мы ушли в эти хребты и чуть не сложили буйные головы.
Самолет летит почти по маршруту второго перегона оленей на Омолон. Как бесконечен был путь сквозь анюйские дебри. Теперь этот путь мы совершаем в удобной кабине самолета, за несколько часов.
Забрались под самую крышу облаков, снизу свинцово-синих, сверху позолоченных солнцем. Под нами сопки Анюйского хребта. И вдруг — потухший вулкан! Его фотографию мы видели в Магаданском музее, и теперь он перед нами, наяву.
Вот знакомая река Монни, тут мы проходили с оленями мимо застывших лавовых потоков Анюйского вулкана. Монни в переводе с ламутского — «каменная река». Вся ее долина заполнена окаменевшей лавой. С воздуха отлично видны конус вулкана и удивительно правильная чаша кратера. В долине этой реки ни кустика зелени, черная безжизненная пустыня, как на Луне. Конусовидную сопку украшают ярко-красные, малиновые, фиолетовые спекшиеся туфы и шлаки.
Последнее извержение произошло лет пятьсот назад. Ламутские и юкагирские предания повествуют о дыме и пламени, вырвавшихся из земли. Долина Каменной реки считалась у юкагиров Обиталищем злых духов.
Фантастическим видением разноцветный кратер скрылся на горизонте. Подлетаем к Большому Анюю. Вершины Центральной Чукотки приблизились. Среди них одинокими островами вздымаются высокогорные узлы — Олойский, Яблонский, Анадырский. Они венчают «крышу» Чукотки. Высокогорья спадают широкой ступенью «покатей» в межгорную котловину, где изгибается Большой Анюй. В долинах этих «покатей» найдены богатые россыпи. Здесь расположилась вторая золотая цепь анюйских приисков. След трактора пересекает террасу Анюя. Где-то недалеко Баимка — приисковый центр Большого Анюя.
Зимник, идущий с Зеленого мыса, не оканчивается в Билибино. Отсюда он разветвляется длинными щупальцами в верховьях Малого Анюя на Большой Анюй — к Баимке и Орловке, на север — к берегам океана. По этим зимникам проходят пока только мощные санно-тракторные поезда.
Самолет прижимается к облакам — последний прыжок. Совсем близко Олойский Высокогорный узел. На склонах сопок повсюду белеют ковры ягельников. Вот и приток Омолона — Олой. Его глубокая долина, поросшая лиственничной тайгой, скрывается в ущельях высокогорья. Но я знаю: там Олой внезапно разветвляется могучей пястью широких безлесных долин, приподнятых к небу. Когда мы вышли с оленями в верховья Олоя, преодолев анюйские дебри, перед нами открылась благословенная страна наледей, прохладных озер, быстрых речек и зеленеющих альпийских трав: Здесь не было комаров и олени, истомленные дальним походом, спокойно паслись.
Самолет почти касается крыльями ребристых вершин. Влетаем в облака, закутавшие горную цепь Уш-Урэкчэн. И вдруг вырываемся на солнечный простор. Море света заливает кабину. Хочется выбраться наружу и парить, раскинув руки, в солнечном просторе. Внизу сине-зеленая чаша огромного межгорного Омолонского понижения. Плоское дно его в густой тайге. Вдали блестят могучие плесы Омолона, а за ними толпятся знакомые вершины Синего хребта…
Последняя страница
Наконец-то… родная земля Омолона! Крутятся синеватые дымки. Как много их. Целый поселок на месте где стояли наши одинокие хибары.
Просторные светлые улицы заросли мягкой муравой, лиственничные рощицы делают их нарядными, у домиков интерната струится протока Омолона. По всему горизонту, куда ни глянь, — голубоватые хребты Омолонских сопок. Небо ясное, чистое, как в Средней Азии. Вдыхаем душистый запах чозений и тополей, расцветающих на островах теперь уже не во сне, а наяву.
По дороге в контору совхоза разговорились с Пестовниковым. Совхоз «Омолон» передали в подчинение Билибинского района, и Владимир Сергеевич прилетел принять на учет партийную организацию. Недаром мы потрудились, прокладывая сюда первые пути. Омолонский совхоз стал крупнейшим оленеводческим хозяйством Севера. Теперь в хребтах Омолона пасется тридцать пять тысяч оленей.
— Читал вашу книгу, — улыбается Пестовников, — целую ночь путешествовал в дебрях с вашими отчаянными ребятами. Открыли вы на Омолоне пастбищное чудо. Не так давно землеустроительная экспедиция подсчитала — пастбища омолонского совхоза вместят сорок пять тысяч оленей! Ох, как нужны они нам сейчас… Не надо тащить консервы с материка, за тридевять земель. Омолонцы по знакомому пути подгоняют «мясо на ногах» к золотому Анюю. И не только к Анюю. Хотите, через пару дней полетим на вертолете к геологам? Они открыли золото в горах Омолона. По следам ваших героев. И притом богатое. Строим целый прииск…
Не ожидал я так быстро встретиться с друзьями — героями своей повести. Ведь все они работали в стадах, далеко от центральной усадьбы. И вот перед нами стоит Илья Курилов, живой и невредимый.
Тискаем друг друга в объятиях. Знакомлю Ксану с главным героем книги. Он возмужал. Но в черных волосах ни сединки. Смуглое лицо бее морщин. Глаза все такие же — продолговатые, темные, живые — красивые.
— Слышим по радио — летаешь кругом, будто нет Омолона, — смеется Илья, — совсем потерялся… сильно скучаю без тебя… всегда вспоминаю…
На усадьбу Илья выбрался случайно — приехал за путевкой и вылетает с завтрашним почтовым самолетом в Магадан и дальше на горячие ключи в санаторий Талая.
— Совсем устали ходить, — хлопает по ногам Илья, — болят, ноют, лечить просят… Простыл однако: тринадцать суток искал оленей в пургу — после стали болеть…
— Вон там наш дом, — указал Илья на голубые вершины Уш-Урэкчэна, — постоянный участок. Летуем там, зимуем в лесах у подножия гор. Дом в лесу для бригады будем строить. А в ущельях Уш-Урэкчэна хотим изгородь делать — держать оленей в тёмные ночи. Очень хитрый, очень умный олень, умней, чем мы с тобой, — смеется он, — трудно укараулить. Все вспоминаю, когда по знакомой тропе на Анюй кочуем…
Илья каждый год совершает далекий путь — уводит с Омолона многотысячный товарный табун оленей для сдачи на мясо золотым приискам Анюя. Только разговорились с Ильей, смотрю идет человек, приглядывается к нам, подымая орлиный нос.
Лицо коричневое, широкое, скулы блестят, поседевшие волосы коротко острижены. И вдруг — смеется:
— Ни-ичего себе! Прилетел, все-таки не забыл…
— Гаврила! Старый бродяга!
Гаврила, Ноговицын — ветеран совхоза. Он пришел вместе с нами на Омолон из Якутии с крошечным приемным сыном Васей Винокуровым. Ноговицын — настоящий землепроходец, он остался на Омолоне, искрестил маршрутами все его хребты. Женился на сестре Ильи Курилова, был бригадиром, а когда умерла его суженая, выбрал беспокойную должность, стал кольцевиком — связным пастушеских бригад. Гаврила вечно в пути, помнит каждую тропку в хребтах. Его с нетерпением ждут в бригадах, он привозит почту и последние новости.
Васю Винокурова Гаврила когда-то держал строго, по якутскому обычаю, не скупился на подзатыльники: приучал уважать труд. Теперь Василий один из Лучших молодых бригадиров омолонского совхоза.
Шагаем плечо в плечо под теплым солнцем Омолона: три мушкетера, встретившиеся двадцать лет спустя. В руках Ильи пастушеский посох, глянцевитый от долгого употребления, почище доблестной мушкетерской шпаги.
Расспрашиваю о друзьях. Константин Ходьяло, ветеран первого, похода на Омолоне, стал заслуженным бригадиром совхоза. Его бригада постоянно брала переходящее Красное знамя. Константин Евловский, мой верный товарищ, много лет был директором омолонского совхоза и превратил его в мощное оленеводческое хозяйство.
— Теперь директорствует вон там, — говорит Илья, указывая на голубеющие вершины Синего хребта, — в совхозе «Буксунда». Орден получил.
— Здорово! Выходит, все герои книги собрались вокруг своего Омолона…
На следующее утро проводили Илью в Магадан. В полдень, когда развеялись облака, Гаврила провожал нас. Мы улетали на вертолете в пастушеские бригады, кочевавшие в верховьях Олоя. В этом полете я показал Ксане громадные наледи, похожие на щиты глетчеров, голубые прохладные озера, долины, сплошь заросшие рододендронами с дивными душистыми цветами, пережившими на Омолоне ледниковый период.
Повидали мы и многотысячные табуны совхоза; олени спокойно паслись в широких, обдуваемых ветрами долинах Олоя. В вертолет к нам садились роженицы, спешившие в больницу совхоза, ветеринарные техники, перелетавшие из бригады в бригаду. Бригадиры сдавали месячные отчеты для отправки в контору. С вертолетом не страшны, как прежде, необозримые расстояния омолонской тайги и дикое бездорожье гор.
Наконец залетели в бригаду Константина Ходьяло. Вертолет опустился у многолюдного стойбища. Палатки и яранги кольцом выстроились на склоне сопки. Но Константина в стойбище не оказалось. Он ушел за перевалы к стаду. Не сиделось старому бродяге в яранге. Недавно Константин вышел на пенсию. Бригадиром стал старший его сын Дмитрий. Зато нас встретили два статных смуглолицых молодца — Дмитрий и Николай. Передо мной стояли, как в сказке, два Ходьяло, крепкие, сильные, с пытливыми, как у отца, глазами.
— Мы с братом хорошо помним вас, — сказал Дмитрий, — Отец очень хотел вас повидать…
Но в баках вертолета почти не осталось горючего и перелететь к табуну не удастся. Едва дотянем до Уляшки, промежуточной базы совхоза. Солнце склоняется к вершинам сопок. В светлые полярные сумерки прилетели в поселок. На следующий день нас пригласили в клуб рассказать о нашем путешествии, в ясли — познакомиться с малышами, папы и мамы которых отправились с табунами в далекое кочевье, на летовки. Три девочки в спортивных костюмах и кедах примчались в домик лесника, где мы остановились, и пригласили в интернат. Там нас встретили ребята большие и маленькие — чукчи, эвены, юкагиры, русские. Дети и внуки участников штурма омолонской тайги и оленеводов, обитавших некогда в диких стойбищах Синего хребта.
Как изменился их облик. Это не прежние пугливые малыши, одетые в шкуры, а мальчики и девочки в современных костюмчиках, кофточках и платьицах — такие же школьники, как в любом нашем городе, любознательные, целеустремленные, одержимые узнаванием. В старших классах они уже выбрали себе дорогу в жизни, мечтают о ней. Кого только мы тут не встретили: будущих учителей и учительниц, врачей и моряков, летчиц и космонавтов, художников, инженеров и геологов. Мы подружились с омолонскими ребятами. Девочки приносили нам букеты нежных полярных маков, рассказывали о своих планах.
Леночка Кеунэут принесла дневник с сокровенными записями. Эта маленькая, совсем еще юная чукотская девушка мечтала стать геологом. Она оканчивала школу и осенью собиралась держать экзамен в Магаданский геологический техникум. Часто мы видели Кеунэут на волейбольной площадке, в библиотеке, в детском саду среди малышей, которым она что-то читала, в стремительном пешеходном броске к ближнему озеру, где она училась плавать с подружками (ниспровергая исконные традиции коренных обитателей Севера). В дневнике Леночка писала, что она понимает, конечно, что некрасива, что личной жизни у нее не будет и что всю себя она отдаст геологии, разведке подземных богатств родной Чукотки.
Милая, смешная девочка! Она выделялась среди самых красивых подружек своим обаянием — пылом, неукротимой энергией, любознательностью, чистотой своих юных помыслов.
Желание Леночки сбылось. Она поступила в Магаданский геологический техникум. Трудно пришлось чукотской девушке в Северной Пальмире. После счастливой поры детства и юности на далеком Омолоне она столкнулась с противоречиями и трудностями жизни. О своих раздумьях она писала нам в Москву очень интересные письма. Не так давно Леночка защитила диплом и уехала на родную Чукотку, в Золотую страну Анюев, в Билибино.
Однажды я спросил всезнающего Гаврилу Ноговицына, как сложилась судьба кочевников Синего хребта?
— Ничего себе… хорошо сложилась…
Оказывается, горные орлы дали жизнь двум отделениям оленеводческих совхозов: южному — Рассохинскому омолонского совхоза и восточному — Среднеколымского совхоза.
— Один только Орел остался, — улыбнулся Ноговицын, — улетел с Синего хребта. Вон там со своими оленями кочует. — Гаврила указал в окно, на далекую голубую цепь Уш-Урэкчэна. — Никто не знает, где кочует. Ушел в горы с сыном и дочерью, от всех людей…
Утро наступило ясное, без единого облачка, все так же пахли омолонские чозении и тополя. Захватив фотоаппараты, опять идем к вертолету. Пестовников выполнил обещание: летим к омолонским геологам. День этот мы никогда не забудем. Вертолет, как волшебная птица, парит среди вершин, садится на голубые галечные косы горных речек, прозрачных, как слеза, на крошечные опушки среди чозениевых и тополевых джунглей, рядом с вековыми лиственницами омолонской тайги, у живописных палаточных лагерей (умеют геологи выбирать бивуаки!), в узкие ущелья и на перевалы у одиноких палаток.
Перебрасываем геологов, топографов, шурфовщиков на новые профили, места вспомогательных лагерей по новым маршрутам, доставляем продовольствие, снаряжение, горючее. Вертолет вытеснил извечный транспорт геологов — вьючную лошадь. В верховьях дальнего ключа, у линии шурфов с рыжеватыми отвалами, встретили бородатого молодого геолога в штормовке, видавшей виды, — начальника геологической партии Анатолия Острой.
Разговорились с ним, спрашиваем: много ли золота нашли на Омолоне?
— На наш век хватит… а потом коммунизм будет, — рассмеялся Он.
В приомолонском хребте, где летовало когда-то первое омолонское стадо, сейчас многолюдный золотой прииск. Недра Омолона обещают геологам новые сюрпризы. Золотит Синий хребет. Омолон может затмить славу Анюя и стать самостоятельным золотопромышленным районом. Золотая страна Анюев через Омолон сливается с Верхояно-Колымской золотоносной зоной в грандиозную подкову. Девять тысяч километров мы прошли по великой Золотой дуге от моря Лаптевых до Чукотки. Действительно, золотых богатств ее хватит на построение коммунизма…
Солнце повисло над вершинами и ниже уже не спустилось, теперь будет только подниматься ввысь. Вертолет садится наконец на плоскую вершину сопки, у бочек с горючим. Недаром ее облюбовали для промежуточной заправочной базы. Вершина усыпана мелкими камушками и кажется утрамбованной. Пестрый ковер неприхотливых альпийских ягельников устилает ее. Вниз уходят глубокие долины. Вокруг теснятся гребнистые вершины, вдали — голубой хребет с пятнами снежников. Это Уш-Урэкчэн.
Я попросил командира вертолета поискать на обратном пути стойбище последнего из могикан.
— Да где же его искать?
— Оленеводы сейчас стоят у больших наледей, первые комары появились, и олени находят у тарынов избавление.
— Ладно… найдем вашего приятеля, наледи в хребте есть и большие.
Вертолет взмыл в небо и через десять минут парит уже над пустынными долинами Уш-Урэкчэна…
— Нашли!
Командир вертолета, блеснув белозубой улыбкой, кивает вниз.
На зеленой мшистой террасе, у белого языка наледи, галопируют по кругу олени, испуганные ревом винта. Их здесь голов пятьсот. Крупные, светлошерстные, знакомые горнотаежные олени Синего хребта. Гигантской стрекозой вертолет кружит над тарыном. Голубоватый ледяной щит покрывает русло во всю ширь долины. Горная река ветвится под щитом. Сквозь лед это, конечно, не видно, но вековое потепление климата, сократив некогда величественную наледь, освободило побелевшее галечное ложе, израненное ручьями.
Последний вираж…
Земля встает дыбом. В иллюминатор видим шатер яранги, одинокие фигурки людей. Одна из них приплясывает, воздевая руки к ревущей алюминиевой стрекозе, нависающей над стойбищем. Вихрь от винта пригибает травы, взметает листочки тальников. Чудесный летательный аппарат щупает колесами болотные кочки и осторожно ставит надутые глины между торфяными буграми.
Гибкий четырехлопастный винт еще крутится. Поскорее бы выпрыгнуть, побежать навстречу этим людям, застигнутым врасплох в далеком горном убежище. Вокруг синеют сопки, запирающие долину, млеет белым маревом наледь. Неподалеку сгорбленный старик опирается на посох, тот, кого мы ищем. Черные прямые волосы спадают на плечи из-под замшевого капора, в руке погасшая трубка. Лицо красноватое, нос орлиный. Молчаливо разглядывает он странную металлическую стрекозу, опустившуюся на болото.
Старик знаком: встречал его в стойбище Синего хребта много лет назад. Рядом ламутский чум, похожий на вигвам. На поваленных лиственницах упакованные переметные сумы, расшитые узорами. Видимо, обитатели стойбища собираются перекочевать на новые пастбища. У чума знакомимся с сыном и дочерью старика. Лица у них усталые: вдвоем пасут стадо отца. Трудно удержать в горах в комариную пору живой как ртуть табун. Вот и все, что осталось от могущественного королевства «Горных Орлов». Оно разрушилось, растаяло быстрее наледи…
Собрались вокруг старика и летчики, и пассажиры вертолета — геологи. Старик спокойно курит трубку, выточенную из березового корня с блестящим медным запальником. По-русски он не говорит. Переводит дочь. Сын, похожий на молодого Ходьяло, стоит молчаливо, опираясь на посох. Трудно живется «робинзонам по своей воле». Ни радио, ни газет, ни людей, фактория далеко, в горах одна пища — оленье мясо да рыба.
Спрашиваем (деликатное дело!), не пора ли в совхоз подаваться. Старина разводит руками, все равно: ему уже девяносто восемь лет, главный здесь сын Алексей. Любит он своих оленей, каждого в «лицо» знает, задумал новую крупную породу вывести. Даже скрещивает с диким оленем. И главное: толк получается, олени как на подбор, на ладонь выше, чем в стадах совхоза. А счастья нет. Трудно в одиночку его добыть…
Летчики дивятся — последний единоличник Чукотки, да и, пожалуй, всего Полярного Севера. Ну что им надо? Забрались в дикие горы — ни себе, ни людям пользы?
Небо стало фиолетовым. Гигантской стрекозой застыл вертолет на болоте, у одинокого вигвама.
— Пора…
Распростились с омолонскими отшельниками. Взлетели над скалистыми вершинами, развернулись по курсу — спешим вернуться на усадьбу совхоза к последнему контрольному сроку.
Летим над широченной долиной Омолона. Ветвятся сотни проток, сливаются в могучее русло. Острова в зеленых шапках тополиных рощ. Обсуждаем впечатления беспокойного дня. Раздумываем, как быть с последними омолонскими отшельниками в новом мире, далеко шагнувшем вперед. Вдали, у круглого озера, на плоской террасе подымаются фиолетовые столбики дыма — близко поселок, гостеприимные люди Омолона.
— А что, если…
Вдруг вертолет идет в глубокий вираж, тревожно гудит в кабине сирена. Командир вертолета кивает вниз. По мшистой террасе пружинистой иноходью бежит лосиха, позади, не отставая ни на шаг, длинноногий лосенок.
— А что, если в самом деле привлечь Алексея в совхоз? Оставить сколько полагается оленей в личное пользование, купить у него излишек поголовья, выделить из стад совхоза лучших важенок и влить в табун Алексея. Пусть выводит на здоровье новую породу оленей для совхоза. Зарплату бригадирскую дать, снабжать, как и все бригады, вовремя продовольствием, товарами. Обязательно поговорим об этом с Пестовниковым.
Вертолет приземлился. Прощаемся с летчиками, как с лучшими друзьями. Завтра полетим в дальние бригады южного отделения совхоза, к обитателям Синего хребта, родившимся вновь.
В эту ночь долго не мог уснуть. Развесил на бревенчатой стене в домике лесника карту Чукотки, развернул дневник. Сбылись самые смелые мечты. Все, о чем мечтали когда-то у бивуачных костров, в долгие полярные ночи, не засыпая в спальных мешках. Чукотка совершила скачок через столетие…
В годы войны ее хозяйство двигалось вперед черепашьими шагами. Внутренние районы — верховья Анюев, Чауна, Амгуэмы, Анадыря, Пенжины, Омолона — томились под властью последних магнатов и шаманов тундры.
На месте рухнувшего королевства в бассейнах Омолона, Анадыря, двух Анюев и Чауна разместилось кольцо мощных оленеводческих совхозов — живая фабрика мяса вокруг золотопромышленных и горнорудных центров Чукотки. Людям, добывающим драгоценный металл, не страшны никакие случайности. Оленеводческие совхозы и колхозы Чукотского округа имеют восемьсот тысяч оленей!
В путешествии я увидел настоящее, прошлое и будущее своих героев. Всю ночь после полета писал обновленный план второй книги «Гибели Синего Орла».
Под утро разбудил Ксану. Она испуганно высунулась из спального мешка, заметила карту и успокоилась.
— Очередной маршрут?
Целый год мы были в пути, Ксана полюбила Север, лепила его героев и не стремилась домой.
— Вот посмотри… план новой книги. А это маршрут, совсем крошечный — три тысячи километров. Понимаешь, надо пройти по следам наших героев.
Ксана потянулась и села, откинув меховую опушку спального мешка.
— А ну покажи карту…
2-8-1 126-70