Ну и толку что в вашей ругани бессильной?
Откуда, откуда у красивых девчонок, просто — жительниц нашей страны, вот такие вот деньги? Ну откуда?! Никто не знает. Значит, девчонки-то не простые.
А какие?
А золотые.
— Эй!
Которая была белобрысая, с золотыми волосами, скрюченным пальцем подозвала продавщицу.
Продавщица подбежала услужливо, живенько: шутка ли, в их бутике сами эти! Ну, эти! Знаменитые!
— Слушаю вас!
Угодливо изогнула спину.
И как это человечек может так ловко, изящно прогибаться? Где там у него в спине хрящ? Позвонок лизоблюдства?
Еще и присела, полуприсела как-то, коленочки подогнула.
И правда, эта, золотая, на три головы выше ее была.
— Я беру это, хоть это и говно. — Золотая кинула на прилавок из-за шторки раздевалки стринги с вплетенными в них золотыми нитями. — Мне золотая прошивка нравится!
— Ну чистое говно, — презрительно сказала ее черненькая, коротко стриженная спутница.
— Мне нужно еще много чего, — сказала золотая.
— Все к вашим услугам! — сильнее изогнулась продавщица.
— Два, нет, лучше три хороших купальничка, лучше от Готье. Я скоро лечу на Бали, немного отдохнуть… покупаться!..
— От Готье у нас, наверное, нет, — продавщица покраснела, — это ведь дизайнер Мадонны…
— На хуй Мадонну, — сморщив нос, сказала золотая. — Потом такое короткое платьишко, металлическое, ну, знаете, из металлических кругляшек?.. это сейчас просто супер…
— Металлическое? — У продавщицы медленно заливалась краской голая шея.
— Ну да, да! Ты что, не в курсе! От Пако Рабанна! Старичок снова в фаворе. Добаловался железяками! Футуризм, йес! — Золотая выбросила вверх кулак.
Продавщица переварила это надменное «ты».
— У нас от Рабанна только вот… блузоны…
— Потом еще шокинг какой-нибудь! Ну, там от Нейл Барретт что-нибудь…
Продавщица стала уже густо-малиновой.
— От Нейл… Барретт?..
— У тебя кто хозяйка? — спросила золотая и взяла рукой продавщицу за подбородок. — Говори живо!
— Ольга… — Продавщица сглотнула. — Игнатьева…
— А, Оля Игнатьева! Вот пусть Оля тебя и выгонит отсюда с треском! Мне шокинг нужен обязательно! Что-нибудь из ряда вон! Все равно что! Готика! Гранж! Минимализм! Топлесс, но не для пляжа — для вечера! Юбка сзади длинная, спереди мини, грудь голая! Самый визг!
Продавщица пятилась.
Золотая оттопыривала губу.
Черная хохотала.
— Сейчас, — сказала продавщица беззвучно, заученно улыбаясь, — подыщем…
Порылась в куче дорогих тряпок. Вытащила длинную, черную как ночь тряпку.
— Вот… То, что вы хотели… Для — вечера…
Золотая переодевалась, не задергивая шторку раздевалки. Черная спокойно, с улыбкой смотрела. Закурила.
Продавщица кусала губы. Не смела сказать: у нас не курят.
Черная стряхивала пепел прямо на мраморный пол бутика.
Золотая, голая, изгибалась перед зеркалом, влезая в юбку.
Все было так, как она и хотела. Сзади длинная, хвостом пол мела; спереди — еле передок прикрывала.
А грудь? Что грудь? Грудь была, как и заказано было, топлесс.
То бишь — без всего.
— Слушай, ты в этом какая-то… древняя, — сказала черная, отводя руку с дымящей сигаретой вбок.
Золотая вышла из раздевалки.
Посетители бутика не сводили с нее глаз.
Продавщица тоже во все глаза глядела. Молчала.
— Древняя, это в каком смысле? Что, старушка уже?
Золотая подмигнула черной.
— Да нет, мать, ну что ты. Ну, как богиня.
— Я — богиня! Да!
Золотая вскинула патлатую, намазанную гелем голову. Прошлась по бутику взад-вперед. Все замерли. Глядели на ее голую грудь. Белые, как сметана, твердые груди стояли холмами, соски остро вздымались. Кончики грудей были выкрашены золотой краской.
— Отлично, — сказала черная, досасывая сигарету. Затушила окурок о стекло витрины.
— Отлично? Сейчас проверим, — сказала золотая.
И рванула на себя дверь бутика.
Черная и продавщица ничего не успели ни сказать, ни подумать.
Золотая уже вышла на улицу в вечернем костюме топлесс от Нейл Барретт.
Такси засигналили. Машины загудели. Прохожие останавливались. Пацаны поднимали вверх большие пальцы. Тетки с сумками плевались.
К золотой, отдавая честь, подошел милиционер.
— Извините, — сказал милиционер, уставившись на ее позолоченную грудь. — Извините! Это не киносъемки?
— Не киносъемки!
Золотая откровенно хохотала.
— У нас нельзя, — растерянно сказал милиционер, — вы не иностранка?
— Из перерусских русская! — крикнула золотая. — И это моя страна! Что хочу, то и делаю!
Она протянула руку и потеребила кончик милицейской дубинки, торчащей из-под руки милиционера. Придвинула к нему нагло, близко торчащую грудь. Медленно облизнула губы. Язык описал похабный круг. Золотые соски уперлись в сукно милицейской формы.
Милиционер отодвинулся.
Потом опять придвинулся.
— Ну что вы, — сказал невнятно. — Что… вы…
Потом резко отпрянул — быстро выхватил свисток — и засвистеть не успел.
Золотая одним незаметным движеньем ловко выбила у него из пальцев свисток.
И так же стояла; грудь выпятила; и так же нагло, зазывно глядела.
Свисток валялся далеко, на мостовой.
— Ходите тут, уже обнаглели, — зло сказал милиционер, красный весь, тяжело дыша, — блядюги… Мало вам стоянок… Мало из-за вас аварий…
Цапнул золотую за голое плечо. Заорал:
— Где тут твой притон, тварь?! Говори!
— За оскорбление ответишь, — спокойно, весело сказала золотая, не стряхивая цепкую руку милиционера со своего плеча.
Машины гудели.
Черная вышла из бутика, стояла в двери, опять курила. Искренне веселилась.
Милиционер и золотая смотрели друг на друга, как два зверя перед схваткой.
— Я?! Отвечу?! Это ты ответишь! Где притон?!
Он выхватил из кобуры револьвер.
Золотая плюнула натурально, слюной, на револьвер в руке мента.
Слюна поползла серой жемчужиной по черной стали ствола.
— Не трудись. Ты что, меня не знаешь?
Милиционер стоял со вскинутым револьвером, белел, краснел. Его лицо ходило волнами.
— Тебя, тварь?! Да тут тебя все…
Узнал. Побледнел.
Револьвер клюнул железным носом вниз.
— Ч-ч-ч-черт… Да ты же… Да вы…
Золотая нежно, соблазнительно вынула револьвер у него из руки, и рука разжалась, выпуская железную птицу.
И она закинула голую руку ему за шею.
Черная, прищурившись, покуривая, смотрела, как золотая и милиционер целовались взасос на краю тротуара, почти на мостовой.
Машины сигналили без перерыва.
Золотая выпустила добычу из когтей, и слегка оттолкнула от себя.
Парень стоял ни жив ни мертв.
Золотая протянула ему револьвер.
Он взял его, как под гипнозом.
— А теперь ты мне скажешь свое имя и адрес управления, где ты служишь, — тихо и нежно, сладко сказала золотая. — И я засужу тебя. И, если ты не сядешь в тюрягу, дрянь, ты заплатишь мне компенсацию за моральный ущерб, понял? На миллиончик-другой я тебя нагрею, понял?!
— Понял, — потрясенно выдавил милиционер.
Машины гудели.
Останавливались рядом, у бордюра.
Из одной машины, опустив стекло, высунулся водитель, восхищенно оглядел золотую, выкрикнул:
— Эй, вы! Офигенно смотритесь! Парочка! Я снял вас! На камеру!
Золотая оглянулась через голое белое плечо и крикнула водиле:
— Сотри снимки сейчас же! Номер машины запомню! Мало не покажется!
Водила узнал золотую. Забормотал быстро:
— Эх ты, ну да, конечно, щас!.. я щас, мигом… не беспокойтесь…
Назвал золотую по имени-отчеству — его знала вся страна.
— Вот видишь, народ меня знает. Мой народ! — крикнула золотая прямо в лицо менту, и меж жемчужных зубов пробрызнула слюна. — А ты говоришь, падла, — блядюга!
Повернулась. Пошла. Под аккомпанемент машинных резких гудков.
Черная захлопала в ладоши.
— Ловко ты его.
— Моя милиция меня бережет, — сказала золотая.
Продавщица приседала уже откровенно, будто в туалете над биде.
— Купальнички, для Бали, для океана, смотреть будете? От Анны Молинари, миленькие такие, по тридцать тысяч евро купальничек, совсем недорогие, — радостно, бодро сказала, как в детской радиопередаче.
— Буду, — сказала золотая. — А у тебя есть брошечки хорошенькие? Дешевенькие? Евро за тыщу приблизительно. Мне надо на кошечку.
— Брошки?.. Для кошки?.. Вообще-то брошки есть… Но не для кошек… А для стильных дам, вроде вас…
— Дура ты, — сказала золотая и засмеялась. — На кошечку. На мою. Вот сюда.
И ткнула себя в низ живота.
Ну, вы поняли, куда.
Чуть повыше подола короткой спереди, длинной сзади, черной вечерней юбки.
— Чуть вбок головку, дорогая! Чуть вбок головку!
Красотка наклонила набок голову.
Золотые локоны скользко упали на голое плечо.
— Так-так! Застыла! Застыла! Ручки не шевелятся! Глубоко вдохнула! Замерла!
Златовласка надавила рукой на руку, приказывая рукам не дрожать, а губы не удержались — усмехнулись.
И дрогнули. И выпустили:
— Как мертвяк, что ли?
Тот, кто фотографировал красотку, огорченно всплеснул руками:
— Черт! Какой кадр пропал! Все смазано!
— Я больше не буду, — капризно, весело протянула Золотая голова.
Опять сложила розовые губки бантиком — в загадочную улыбку. Углы губ приподнялись. Серые светлые, как ручей под солнцем, наглые глаза с трудом подернулись нарочной поволокой. Белый бархат рук нежно лоснился под слепящими софитами.
Тот, кто фотографировал, упоенно воскликнул:
— Так! Так! И не двигаться! Не-дви-гать-ся!
Золотая голова молчала.
Серые наглые глаза глядели на фотографа.
Фотограф, как кролик на удава, глядел на Золотую голову.
Золотая голова была загримирована Джокондой.
Моной Лизой Джокондой Леонардо да Винчи.
Тот, кто фотографировал, снимал Золотую голову для авторского проекта, под названием: «ЖИВЫЕ ШЕДЕВРЫ».