Этот зал всегда требовал высокую цену. Дара до сих пор помнил, как он впервые попал сюда. Око Сулеймана, как он был молод. Восемнадцать, девятнадцать лет? Он был еще кадетом, и его забрали прямо из тренировочного зала. Нетерпеливый приказчик, облаченный в цвета королевского двора, подозвал его и сказал, что Дару вызывает Совет Нахид.
Вызывает Совет Нахид.
Три слова, изменившие всю его жизнь.
Сначала Дара решил, что это ошибка. Когда выяснилось, что ошибки нет, он обрадовался и запаниковал разом. Афшинов, не достигших совершеннолетия, не вызывают на ковер к Совету Нахид. Дара знал, что к нему благоволят, он вообще принадлежал к поколению одаренных Афшинов, но в вопросах военной подготовки был на голову выше своих кузенов. Признавая в нем самородка с луком, Дару еще два года назад перевели на индивидуальную программу обучения. Его отец остался недоволен таким решением, хотя и помалкивал. «Зейди аль-Кахтани советуется со своими генералами, а их сыновей отправляет отстраивать разрушенные нами деревни, - вспоминал он, как отец вполголоса жаловался матери, – в то время как мы делаем убийц из воинов, которых должны воспитывать командирами».
Явившись во дворец, Дара обнаружил, что его отец, Арташ, уже находился там, коленопреклоненный перед троном шеду, со шлемом в руке. Что-то в его лице показалось Даре неправильным. Все кланялись перед Нахидами, но за старательно безэмоциональным выражением отцовских черт сквозило отчаяние, которого Дара не узнавал. У него самого сердце колотилось так сильно, что отдавалось в ушах, смущая его еще более, потому как он знал, что целители тоже это чувствуют.
Слишком перенервничав, Дара простерся ниц, даже не дойдя до трона: сразу упал на колени и прижался лбом к ковру.
Напряженную тишину нарушил смешок.
– Ближе, юный воин, – подозвал его бага Нахид. – Едва ли мы сможем разговаривать, когда ты так далеко.
Потупив взгляд, с пылающим лицом, Дара приблизился и занял подушку рядом с отцом, не понимая, что происходит. Арташ всегда был суровым, но любящим дэвом, и как командир, и как отец. Дара слушался его беспрекословно и всегда брал с него пример, поэтому терялся в догадках, вдруг видя отца согбенным в мрачном молчании.
– Оторвись от пола, юноша, дай тебя рассмотреть.
Он поднял голову. Трон сверкал на солнце и ослеплял, и Дара моргнул: благословенные Нахиды расплывались перед глазами неясными фигурами в бело-голубых регалиях, с лицами, скрытыми под вуалями. Их было пятеро: один восседал на троне, остальные – на инкрустированных драгоценными камнями креслах. Дара слышал, что Нахиды занимают трон и владеют печатью Сулеймана по очереди. Никто, кроме членов их семьи, не знал, кто из них и когда правит.
Он также слышал, что когда-то Совет состоял из тринадцати дэвов, а раньше и того больше. Шептались о разладе среди Нахид: тех, кто мирно не соглашался с их политикой, отправляли в ссылку, а тех, кто критиковал открыто, находили мертвыми. Но все это были слухи, кощунственные сплетни, к которым порядочные дэвы – такие как он – не прислушивались.
В голосе Нахида слышалась улыбка.
– Красивый юноша, – заметил он. – Ты, верно, очень горд, Арташ, что вырастил такого славного воина, которого превозносят наставники – за мастерство и за его послушание.
– В нем вся моя жизнь, – ответил отец дрогнувшим голосом.
Обеспокоенный, Дара украдкой взглянул на отца и с удивлением обнаружил, что тот безоружен, а железный нож, который отец носил за поясом, исчез. В жилах зазмеился страх. Как его выдающийся отец оказался в такой ситуации?
– Хорошо. – Резкий голос бага Нахида вернул Дару к действительности. – Потому что такой воин нам как раз необходим для одной крайне важной миссии. Она будет нелегкой, но, возможно, самой решающей за очень долгое время. – Он посмотрел на Дару поверх вуали: – Мы верим, что нам нужен ты.
Пораженный таким заявлением, Дара чуть не нарушил протокол, разинув рот, чтобы возразить. Тут точно затесалась какая-то ошибка. Он был мастером своего дела, но несовершеннолетним – до его первой четверти века оставалось еще добрых несколько лет. К Афшинам всегда предъявлялись самые высокие требования, особенно когда дело касалось подготовки молодого поколения. Воинов не выпускали на поле боя до достижения совершеннолетия – о том, чтобы возглавить поход, не могло идти и речи.
Но он не смел поставить приказ Нахида под сомнение: верный Афшин всегда повиновался, – поэтому Дара ответил единственное, что мог:
– Служу Нахидам.
Он помнил, как прищурился бага Нахид, а под его вуалью спряталась улыбка.
– Видишь, как просто, Арташ? – спросил он, прежде чем снова обратить внимание на Дару. – Так вот, есть один город под названием Кви-Цзы…
Дальше – как в тумане. Мрачные предостережения о шафитах, которые обосновались в торговом тохаристанском городе, пороча его. О фанатике Зейди аль-Кахтани, который терпел сокрушительное поражение и в отчаянии замыслил так зверски попрать закон Сулеймана, что это могло спровоцировать новый катаклизм. И ради спасения их народа Зейди нужно было остановить.
Приказы. Такие детальные, что Дара, который ни разу не произнес ни слова вне очереди, потрясенно ахнул и перевел взгляд на своего отца, после чего Нахиды стали пугать его рассказами о том, что может случиться, если появится новый Сулейман. Как они все лишатся магии, своего имени, своей семьи, самой своей сущности и будут вынуждены служить людям на протяжении неисчислимых веков; как его мать и младшая сестра могут пострадать в такой катастрофе.
И Дара снова ответил единственное, что он мог:
– Служу Нахидам.
Бага Нахид снова остался доволен.
– Тогда возьми шлем своего отца. Он ему не понадобится. У него другая задача.
Дара подчинился безропотно. Он еще не оправился от предостережений, приказов и от осознания, что находится в присутствии таких святейших лиц, и потому не понял отчаяние в глазах отца, не разгадал, что его «задача» состояла в том, чтобы отправиться на передовую в качестве пушечного мяса.
Но он не мог этого знать, поэтому повиновался. И честно пытался следовать приказу. Он ушел на следующий день и служил Нахидам, цепляясь за их заверения, что шафиты в Кви-Цзы, кричавшие и молившие о пощаде, не были настоящими джиннами: они были захватчиками, бездушными лжецами, замышлявшими уничтожение его народа. Его семьи. По мере того как груда трупов росла, в это становилось легче верить. Это должно было быть правдой.
Потому что если это было ложью, то Дара – чудовище и убийца.
А Дара не был чудовищем. Чудовищами были ифриты, вероломный Зейди аль-Кахтани, который убил командира своего гарнизона и натравил орды шафитов на мирных дэвов. Дара был хорошим дэвом, хорошим сыном, который обязательно вернется к любящим родителям и будет шутить со своей младшей сестрой, когда они сядут ужинать. Добропорядочный юноша, которым любой мог бы гордиться.
Он всего лишь выполнял приказ.
Но в исполнении одного приказа Дара потерпел неудачу. Ему было велено никого не оставлять в живых. Нахиды говорили на языке целителей, объясняя ему, что зараза не должна распространиться. Но выслушав их рассказы о жесточайшем способе вычислить тех, в ком течет человеческая кровь – с помощью плети, которая прирастет к нему до конца его дней, – Дара прекрасно понимал, кто из женщин и детей не был шафитом. Выжившие обливались слезами, голосили по своим мужьям, сыновьям, отцам. Они не были бездушными лжецами, и когда его солдаты заперли ворота Кви-Цзы и подожгли город, Дара не смог заставить себя оставить их внутри. Вместо этого он привез их с собой в Дэвабад.
И они по праву, по всей справедливости, сообщили миру, что он чудовище.
Совет Нахид пришел в ярость, потому что у них отняли возможность рассказать эту историю так, как хотели они. Дара находился дома всего неделю – и мать всю неделю не могла смотреть ему в глаза, – когда было принято решение изгнать его. Бичевание Кви-Цзы должно было положить конец войне, но вместо этого привело к обратному результату: толкнуло уцелевшие кланы тохаристанцев под крыло Зейди аль-Кахтани, на чью сторону уже переметнулись Аяанле и Сахрейн. Агниванши ушли тоже, их торговцы и ученые тихо исчезали друг за другом, и дэвы остались одни в своем городе, медленно умирающем от голода, бок о бок с тысячами шафитов, которых обрекли жить в нищете.
А пять лет спустя после того, как Дара сжег их город и убил их семьи, тохаристанцы – скорее всего, во главе с теми выжившими, которых он пощадил, – вошли в город с войском Зейди аль-Кахтани. Они перевернули сектор дэвов вверх дном. Они рыскали по улицам, пока не нашли дом его семьи.
Они совершили свое возмездие, и теперь это будет преследовать Дару во всех его воскрешениях…
Громкие голоса в дальнем конце зала донеслись до его слуха, выводя Дару из воспоминаний.
– …если джинны хотят возвращения своих соплеменников, они могут прийти комне и сдаться, – говорила Манижа на повышенных от гнева тонах. – Великий храм не имел права вмешиваться!
– Они боятся тебя, – взмолился знакомый голос. – Бану Манижа, они в ужасе. Каких только слухов мне не понарассказывали… Мол, твой Афшин пьет кровь и пожирает сердца своих врагов. А всех, кто тебе препятствует, ты отдаешь в рабство ифритам!
Дара поморщился от слов Картира, верховного жреца дэвов, отсюда он видел его остроконечный лазурный колпак и малиновую мантию. Дара подошел ближе, держась вне поля зрения. До взятия города он бы никогда и не помыслил так откровенно шпионить за бану Нахидой. Но Манижа продемонстрировала, что, по меньшей мере, один из ее секретов – яд, отравивший Гезири, – нес смертельную опасность, и хотя Дара по-прежнему верил, что служит на благо их народа, было бы лучше не оставаться в полном неведении.
– Вот если бы они сразу пришли ко мне, то убедились бы, что все это полная чушь. – Манижа сидела на троне, в платье цвета золота и индиго, ее чадра невесомыми складками свисала с кос, заплетенных в венок. Каве, по обыкновению, стоял возле нее и с беспокойством следил за разговором.