который должен был убить его. Ноги и руки покрывали синяки и царапины, на щеке вздулся рубец. Он шел по садовой аллее, еле волоча ноги, с кандалами на запястьях и лодыжках, под локти подхваченный стражниками, и Дара уже отсюда чувствовал, как от него смердит.
Но даже грязь и побои не погасили огонь в глазах Мунтадира, вспыхнувших, когда он заметил Дару. Он выпрямился, сверля его свирепым взглядом, а затем плюнул ему под ноги.
– Бич.
– Кахтани! – Дара взглянул на солдат. – Оставьте нас.
Он подождал, пока те уйдут, и поднялся на ноги. Он организовал встречу с Мунтадиром в укромном уголке внутреннего сада. Розы вились по светлой каменной стене, вода журчала в выложенном плиткой фонтане – безмятежность пейзажа шла вразрез с напряжением между мужчинами.
Дара остановился перед Мунтадиром.
– Сейчас я сниму с тебя кандалы. Надеюсь, ты не натворишь глупостей.
Ярость бушевала на грязном лице эмира, но он промолчал и не шелохнулся, пока Дара снимал кандалы с его запястий и лодыжек. Кожа под ними была истерта до крови и волдырей. Дара отступил назад с облегчением, борясь с искушением зажать нос.
Мунтадир окинул маленький дворик настороженным взглядом.
– Что тебе нужно?
– Поговорить. – Дара указал на таз с водой для умывания, который он принес Мунтадиру, а затем снял крышку с серебряного блюда с пряным рисом, зеленью и сухофруктами. – Ты, должно быть, голоден.
Взгляд серых глаз Мунтадира прилип к еде, но он не двинулся с места.
– В чем подвох?
– Никакого подвоха. Я решил, что наш разговор пойдет легче, если ты не будешь вонять гнилью и валиться с ног от голода.
Эмир не сдвинулся с места, и Дара закатил глаза:
– Создателя ради, завязывай с этими страдальческими настроениями, которые так любит твой народ. Ты же должен быть дружелюбным.
Не прекращая сверкать глазами, Мунтадир сделал шаг вперед и стал осторожно умывать лицо и руки водой. Его движения привлекли внимание Дары к маленькой дырочке в мочке его уха – там, где раньше находился медный реликт.
Пожалуй, он один из немногих во дворце, кто не носит реликта. Теперь, когда по улицам города свободно разгуливали ифриты, все снова вспомнили про свои реликты, как будто одно их наличие могло защитить от ужаса порабощения. Не считая Манижи, Дара уже много дней не видел ни одного дэва, на шее у которого не было бы амулета с реликтом, спрятанным внутри.
Мунтадир болезненно зашипел, ополаскивая пузырящуюся от волдырей кожу по-стариковски медленными движениями.
– Тебе нужна мазь.
– Ах да, мазь. Обязательно куплю по дороге в темницу. Кажется, она продается как раз рядом с горой разлагающихся трупов.
Что ж, во всяком случае, к нему вернулась словоохотливость. Дара придержал язык, наблюдая за Мунтадиром, который закончил умываться и уселся перед подносом уже с более привычным надменным видом. Он скептически осмотрел еду.
– Что такое? Или наша кухня не подходит твоему взыскательному вкусу?
– Почему же, мне очень даже по душе дэвская кухня, – возразил Мунтадир. – Только хотелось бы знать, не отравлена ли еда.
– Отравления – не мой стиль.
– Согласен, твой стиль – это пытать умирающего джинна угрозами в адрес его братьев и сестер.
Дара внимательно посмотрел на него.
– Я могу бросить тебя обратно в темницу.
– Что, и отказаться от потенциально отравленного обеда и твоего фантастического общества? – Мунтадир потянулся к блюду, слепил из риса маленький шарик и отправил себе в рот. Проглотив, он состроил гримасу. – Пресновато. Должно быть, кухарки тебя недолюбливают.
Дара щелкнул пальцами. Мунтадир отдернулся, но Дара лишь наколдовал кубок с вином и одним плавным движением поднес его к губам.
Эмир наблюдал за ним с нескрываемой завистью.
– Как ты сохранил свою магию?
– Создатель благословил.
– В этом я очень сильно сомневаюсь.
В одежде Мунтадира, вероятно, водились клещи, и он явно умирал от голода, но ел он как настоящий аристократ, и каждое его движение было выверенным и изящным. Это вызвало в памяти Дары воспоминания о той последней ночи в Дэвабаде, когда Мунтадир, в стельку пьяный, с куртизанкой на коленях, отпускал шуточки о своей предстоящей женитьбе на бану Нахиде.
Дара не сдержался:
– Ты ее не заслужил.
Слова прозвучали жестко, и Мунтадир застыл, поднеся руку ко рту, словно ожидая удара.
Но затем он расслабился и бросил на Дару недобрый взгляд:
– Ты тоже.
– Ты обижал ее?
Неподдельный гнев проступил на лице эмира.
– Я никогда не поднимал на нее руки. Я не поднимал руки ни на одну женщину. Я – не ты, Бич.
– Нет, ты всего лишь силой взял ее в жены.
Мунтадир смотрел на него враждебно.
– Наверное, мысль о том, что я тащил Нари в свою постель за волосы, приносила тебе утешение, когда ты перешагивал через трупы гезирских детей, но между нами все было не так.
Дара не имел права спрашивать, но он знал, что не сможет наладить контакт с Мунтадиром, если тот хотя бы раз прикасался к Нари против ее воли.
– И как же все было на самом деле?
– Это был политический брак между мужчиной и женщиной, совершенно несовместимыми друг с другом, но она была моей женой. Я оберегал ее и старался делать все, чтобы… наши отношения могли принести пользу Дэвабаду. И думаю, она относилась ко мне так же.
– Ты ее любил?
Мунтадир раздраженно посмотрел на него:
– Тебе столько лет, как ты можешь быть так наивен? Нет, я не любил ее. Я заботился о ней. Лет через пятьдесят, если бы она и мой отец не поубивали друг друга раньше, если бы у нас родились дети… может быть, тогда все было бы по-другому.
– А Джамшид?
Мунтадир вздрогнул. Он хорошо это скрыл, но Дара успел заметить. Истинная слабость эмира.
Мунтадир оттолкнул еду.
– Или наколдуй мне вина, или возвращай обратно в темницу. Чем дольше я обсуждаю с тобой свои романтические связи, тем сильнее жалею, что яд зульфикара не успел сделать свое дело.
Стараясь держать себя в руках, Дара наколдовал новый кубок и подтолкнул его в сторону Мунтадира, расплескав немного темного напитка.
Мунтадир сделал глоток и недовольно сморщил нос.
– Финиковое вино. Чрезмерно сладкое и совершенно невыразительное. Ты, верно, никогда не проводил много времени во дворце?
– Политика мне омерзительна.
– Да ну? – Мунтадир обвел рукой двор: – А это что такое, по-твоему, если не политика? Я замечал, что те, кто презирает политику, обычно первыми оказываются в нее втянутыми.
Дара осушил свой кубок и поставил его на стол, не имея ни малейшего желания говорить загадками.
– Я видел твою сестру.
Мунтадир выплюнул вино и закашлялся.
– Что? – Маска сползла, и его лицо окрасилось беспокойством. – Где? Манижа ее…
– Нет. Пока нет. Я видел Зейнаб в больнице, она сражалась на стороне воительницы из твоего племени.
Мунтадир стиснул кубок так крепко, что Дара увидел его побелевшие костяшки.
– Она пострадала?
– Нет. И, если хочешь знать, я не сказал Маниже, где она.
– Ждешь, как пройдет наш разговор?
– Я говорю это тебе не для того, чтобы шантажировать, Кахтани. Я говорю это, чтобы ты знал, что у тебя есть причина жить. – Когда вместо ответа Мунтадир лишь наградил его высокомерным взглядом, словно Дара был песчинкой на его подошве, он продолжил: – Наше завоевание… пошло немного не по плану.
Округлив глаза, Мунтадир изобразил удивление:
– Да что ты говоришь.
Дара втянул воздух сквозь зубы, борясь с желанием вскипятить эмирское вино.
– Мы обратились с инициативой переговоров к другим племенам, но ни от кого не получили положительного ответа. – Дара припомнил переданные ему рапорты: верная своему слову, Манижа не допускала его ко двору, и теперь он был вынужден полагаться на пересказы третьих лиц. – Сахрейн порываются покинуть город на кораблях, которые сами и мастерят; тохаристанские разбойники перелезают через стены и обворовывают сады дэвов; а Агниванши повесили на мидане двух торговцев, пойманных за продажей зерна во дворец. Гезири и шафиты вооружились человеческим оружием и хотят развязать полноценную гражданскую войну.
Мунтадир поджал губы:
– А Аяанле?
– От них до сих пор ни слуху ни духу.
– Это должно обеспокоить вас больше, чем всё остальное.
Он подождал, но Мунтадир не стал ничего объяснять, и Дара развел руками:
– И это все?
Мунтадир посмотрел на него неверящим взглядом.
– Дэвабад не мог пострадать сильнее, даже если бы ты буквально поднял город в воздух и потряс его. Этот город – охапка хвороста, и мой отец все годы своего царствования провел, затаптывая дым, прежде чем тот успевал разгореться в пожар, только для того, чтобы вы с Манижей пришли, залили весь город океаном масла и разожгли тысячу костров. И это все до того, как исчезла магия. Чего же ты ожидал?
– Что ты поможешь мне все исправить.
Эмир выпрямился, весь его юмор испарился.
– Я не собираюсь тебе помогать. Каве и Манижа убили моего отца и еще тысячу Гезири. Ваш план, провал которого ты оплакиваешь, был направлен на уничтожение моего народа. Я видел, как ты пытаешься поработить моего брата. Удача оказалась не на вашей стороне, и теперь я должен вам помогать? Ни за что. Если во всем этом и есть какой-то светлый проблеск, так это радость от осознания, что вас и самих ждет не менее фееричный конец.
Огонь разгорался в его крови, и Дара изо всех сил старался обуздать его. Он сразу подумал о Зейнаб – Мунтадир совершенно не скрывал страха за свою сестру, он легко поддался бы на шантаж.
Но Дара обещал Картиру – он обещал себе, – что найдет другой способ.
Он посмотрел на собеседника:
– Ты считаешь себя прагматиком, не так ли? Так вот, если ты действительно любишь этот город, помоги мне. Пожалуйста, – добавил Дара, когда эмир фыркнул. – Джинн, я понимаю, что ты меня ненавидишь. Ты имеешь на это полное право. Но поверь, я слишком хорошо знаю, что происходит, когда рушатся города, и Дэвабад –