Нари словно дар речи потеряла. Она и раньше знала, что такое происходило в Дэвабаде, но из уст женщины, которая предпочла железное клеймо на шее в качестве более желанной альтернативы, это прозвучало как обухом по голове.
– Мне так жаль, Физа, – произнесла она наконец. – Очень жаль.
Физа пожала плечами:
– Да и мне тоже. Ну, и они в конце концов пожалели. Они не поладили с шайкой аль-Мудхиба, а я сдала их при первой же возможности.
Она подняла воротник, но Нари поймала себя на том, что все еще смотрит на место татуировки.
– Я вытащу из тебя это клеймо, обещаю. Я найду способ, хоть волшебный, хоть нет, – она поколебалась. – А если мы с Али вернемся в Дэвабад… ты можешь отправиться с нами. Если у тебя осталась семья…
Физа вздрогнула.
– Этого я пока не знаю. – Она подтянула колени к груди, и вид у нее стал совсем юный. – Но мне не нужна жалость какой-то Нахиды. Знаю я, что твой народ думает о «грязнокровных».
– Я так никогда не думала.
– Почему же? Потому что ты выросла в мире людей? Потому что тебя зачаровали, чтобы выглядеть как мы? – фыркнула Физа и затянулась трубкой. – Я все про тебя знаю.
У Нари внезапно перехватило горло.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
– Ах, да. Бедная маленькая богатая девочка. Бич Кви-Цзы забрал тебя с улицы и увез в Дэвабад. Что труднее, стать принцессой или выйти замуж за красивого эмира?
– Я не принцесса, я целительница Нахида, – отрезала Нари. – И шафитка, если уж на то пошло.
Физа выронила трубку. Та упала с крыши и покатилась по палубе.
Пиратка даже не обратила внимания.
– Врешь. Дэвы и пальцем не притронулись бы к человеку.
– Да Бога ради, зачем мне лгать о чем-то подобном? – Нари наконец-то выдала тайну, которую хранила шесть лет, а Физа ей просто не поверила? – Ты хоть представляешь, как отреагирует мой народ, если узнает правду?
Физа разинула рот:
– Стой, так ты говоришь правду? В тебе течет человеческая кровь? И никто не знает?
Что ты творишь, идиотка? Но, как ни странно, Нари испытала… облегчение, от которого у нее почти закружилась голова.
– Али знает.
– Разговорчики в постели?
– Я ведь тоже могу столкнуть кое-кого за борт.
– Какая же ты, однако, многогранная личность, – присвистнула Физа. – И Нахида, и шафитка. Вот так скандал!
У Нари застучало в висках.
– Да, – отозвалась она слабым голосом, чувствуя, как на смену облегчению приходит тошнота. – Я в курсе.
– Тогда зачем рассказывать все это мне? Ты ведь понимаешь, что я преступница, да? Мы продаем скандальную информацию за деньги.
Зачем Нари рассказала обо всем Физе? Она только что читала Али лекцию об осторожности, а теперь раскрывает свой самый опасный секрет еще более опасному собеседнику.
– Не знаю, – пробормотала она. – Возможно, я вижу в тебе родственную душу, – она пожала плечами, размышляя. – Хотя на тебе будет неплохо поупражняться, прежде чем откровенничать с другими.
– Это еще почему?
– Потому что никто не поверит преступнице, если я обвиню тебя во лжи.
Физа стукнула ее по плечу:
– Напомни, кто из нас вскрывал замки? – Когда Нари ответила ей хитрой усмешкой, Физа рассмеялась. – Я бы с удовольствием предложила тебе место в своем экипаже, если бы не боялась, что ты отвернешься от меня, как только ветер подует в другую сторону.
– И я бы, возможно, захотела принять твое предложение, если бы моя мать не убивала мирных жителей Дэвабада. Но я должна вернуться. Так будет правильно.
– Что, черт возьми, будет правильно?
– Поверь мне, ты не хочешь этого знать.
21Дара
Да простит его Создатель, но Мунтадир аль-Кахтани, похоже, был прав.
Дара увернулся от гурьбы детей, играющих в догонялки, которые пронеслись по тронному залу, воодушевленно размахивая медными дудками и бенгальскими огнями. За ними следовала труппа артистов: акробаты передвигались на руках или ходулях, темноглазые красавицы кружились в танце, рассекая воздух своими косами. Мужчины в блестящих шелках и драгоценностях, которых хватило бы на обмундирование всей Дариной скромной армии, разбились на свои компании и шумно смеялись, проливая дорогое вино из нефритовых кубков на расшитые бисером подушки. Тронный зал, в котором перевернулась с ног на голову его жизнь, было не узнать: высокопарный дух истории уступил место помпезному пиршеству, откуда, подозревал Дара, скоро пора будет выводить благочестивых дам, которые уже выставили внушительную стену строгих старейшин между их хорошенькими дочерьми на выданье и всеми истосковавшимися по любви юношами. В углу сказочник с красочными куклами показывал группе отроков с завороженно распахнутыми глазами представление на фоне пестрого задника. Увидев деревянного лучника с зелеными глазами-монетами, Дара с гримасой отвернулся.
И все же веками он грезил именно о такой картине. В воздухе разливалась музыка дэвов, песни, слова и ритмы которых изменились с его времени, но остались узнаваемы, а яркая аквамариновая скатерть, которая тянулась по всей длине восточной стены, была накрыта сотнями медных блюд и резных кварцевых чаш. Толпу охватила атмосфера бескрайнего облегчения.
Они-то могут вздохнуть с облегчением. Богачи снова танцуют и пируют, в то время как остальная часть города прозябает в страхе и голоде. И хотя Дара не мог не радоваться этому маленькому празднику, он подозревал, что веселящиеся здесь знатные дэвы некогда кланялись в ноги Гасану с теми же улыбками, что и сейчас – бану Маниже. Это не был праздник для простого народа его племени: это был подкуп в красивой обертке, придуманный Мунтадиром, чтобы убедить дворян, которые годами подмазывались к Кахтани, начать оказывать свою поддержку бану Нахиде.
Не могло не тревожить и затянувшееся отсутствие магии. Хотя Дара сделал все, что мог, и теперь над головой парили яркие, как самоцветы, фонари, а по стенам вились масляно-нежные розы, цветущие без остановки, осыпая пол и гостей своими пахучими лепестками, но этого казалось ему недостаточно. Странно было наблюдать, как его народ оказался лишен чего-то столь важного для них.
Око Сулеймана, вот почему тебя называют угрюмым.
Постаравшись придать своему лицу более дружелюбное выражение, Дара схватил бутылку из синего стекла, первую попавшуюся под руки, чувствуя внезапное желание напиться и не особенно заботясь о том, что бутылка явно принадлежала компании разодетых в жемчуга аристократов, чьи возражения замерли на устах в тот самый момент, когда они оторвались от игры в кости, чтобы посмотреть, кто стащил их вино.
Сделав большой глоток, он отвернулся и стал изучать Манижу. Облаченная в церемониальные одежды, она восседала на сверкающем троне шеду. Каве стоял рядом, гости выстроились в длинную очередь, чтобы приветствовать их.
При виде ее Дару охватило еще большее волнение. Манижа согласилась сотрудничать с Мунтадиром – удивившись, но удивившись приятно, – но до сих пор не вернула Дару ко двору, и сейчас, глядя на нее, на воплощенный идеал благородных и священных Нахид, Дара задумался, произойдет ли это когда-нибудь. Годы, проведенные вместе в небогатом становище в горах, пережитые суровые зимы и мечты о мирном взятии Дэвабада вдруг показались ему такими далекими. Дара видел Манижу в ее худшую минуту. Даже если забыть о его неповиновении, он оставался непрошеным напоминанием об истинной цене этого балагана. Оружием, которое Манижа, по-умному, должна бы припрятать до тех пор, пока в нем не появится необходимость.
Но Дара устал быть просто оружием. Вино уже приятно гудело в жилах, когда он принял решение присоединиться к ней. Игнорируя выстроившихся в очередь дворян, он подошел к трону и простерся на ковре ниц.
– Да будет гореть твой огонь вечно, госпожа.
– И твой, Афшин, – сказала Манижа ласково. – Прошу, встань с колен.
Он послушно встал, заметив, как косится Каве на бутылку вина, которую Дара кое-как припрятал в складках туники.
Старший визирь смерил его взглядом:
– Вы с Мунтадиром действительно нашли общий язык.
– Ах, оставь его в покое, Каве, – осадила Манижа. – Уверена, наш Афшин уже раз десять обошел здесь все с дозором. – Сквозь мерцающую ткань вуали Дара уловил некое подобие улыбки. – А нам всем не помешал бы сегодня отдых.
Это были добрейшие слова, обращенные в его адрес за последние несколько недель, и, несмотря ни на что, в сердце Дары забрезжил свет.
– Спасибо, госпожа, – почтительно произнес он. – Молюсь, чтобы и ты хорошо провела время.
Манижа жестом велела слугам придержать очередь ожидающих дворян, а затем повернулась к Даре:
– Это ни с чем не сравнимое чувство: оказывать теплый прием и знать, что все они целовали руки королям, державшим меня взаперти. Однако приятно снова слышать смех во дворце. – Ее взгляд упал на детей, окруживших сказочника. – Может, нам еще удастся добиться чего-то хорошего в этой ситуации.
Дара услышал печаль в голосе Манижи. Несмотря на их разногласия, втихаря она, очевидно, тоже лелеяла другие мечты о возвращении в Дэвабад, грезя стать спасительницей и воссоединиться со своими детьми, а не бороться за сохранение разрушенного, омытого кровью города.
Он осторожно поинтересовался:
– Поступали ли новости о твоих детях?
Манижа поникла, и Каве, взглянув на нее, вмешался:
– Все те же слухи о Ваджеде и Джамшиде, и все они друг другу противоречат. Одни говорят, что тохаристанцы организовали Ваджеду безопасный коридор, другие – что он то ли набирает войска в Ам-Гезире, то ли уплыл в Та-Нтри на борту украденного человеческого корабля. – Он покачал головой и сжал руку Манижи: – Сложно сказать, что из этого правда. И никаких новостей о Нари и Ализейде.
– Прошло еще мало времени, – утешил Дара, стараясь не отчаиваться самому.
Манижа молча кивнула, не утаив, однако, беспокойства в своих глазах.
Равно как и весьма открытого проявления чувств между ней и Каве. Маниже, похоже, было все равно, что подумают подданные о том, что их незамужняя бану Нахида делит ложе со старшим визирем, предавшим Гасана аль-Кахтани, и это слегка беспокоило Дару. Даже Дара, такой далекий от политики джинн, понимал, что для Манижи было бы выгоднее вступить в брак с кем-то не из числа своих сторонников.