Он схватил девушку за протянутую руку:
– С превеликим удовольствием.
Любые сомнения, которые могли оставаться у Дары относительно истинных намерений танцовщицы, испарились, как только они выскользнули в пустой и темный коридор. Слышно было лишь приглушенный шум пира в отдалении и их тяжелое дыхание. Она притянула его к себе, ее губы и руки двигались с профессиональным проворством, и его вело от вожделения. Он даже не нервничал: тело само подстроилось под знакомый ритм.
– К тебе? – выдохнула она, когда он поцеловал ее в шею.
– Слишком далеко.
Дара утянул ее в тень и прижал там к стене, задирая юбки до пояса. Недозволенность поступка будоражила кровь. В былые времена, если бы Афшина застукали в священных стенах дворца Нахид в обществе танцовщицы, обоих бы выпороли. Дара так давно не позволял себе даже намека на удовольствие, не говоря уже о чем-то столь безрассудном и импульсивном. Он задвигался быстрее, и девушка вскрикнула, крепче обхватив его ногами за талию.
Когда они закончили, она со вздохом коснулась его лба своим.
– Стало слаще?
Дара судорожно вздохнул, не прекращая дрожать всем телом.
– Да, – он опустил ее обратно на пол. – Спасибо тебе.
– Спасибо мне? – рассмеялась она. – За что, о прекрасный, трагический красавец? Сейчас мне завидует половина Дэвабада.
– За то, что позволила мне почувствовать себя нормальным, – пробормотал он. – Хоть ненадолго.
Она улыбнулась, поправляя прическу.
– В таком случае, всегда пожалуйста. – Она оправила юбки. – Однажды я непременно шокирую своих внучек рассказами о ночи, когда я позволила великому Дараявахаушу почувствовать себя нормальным.
Он привалился спиной к стене и поправил на себе одежду, поражаясь тому, до какой степени только что забылся. В считаные секунды она выглядела так, словно ничего и не было, и он восхитился ее сноровке.
– Тебе нравится работать на Мунтадира? – спросил Дара со знанием дела.
Она замешкалась лишь на мгновение, а затем подмигнула:
– Скучно не бывает, это уж точно.
– Для меня большая честь, что он направил ко мне столь талантливую знакомку. И я рад, что обещанная сладость не оказалась железным клинком промеж моих ребер.
Танцовщица поправила несколько сбившихся резных камешков на ожерелье.
– Впрочем, есть у него один недостаток, весьма распространенный среди мужчин его ранга.
– Какой же?
– Склонность недооценивать женщин. Особенно простолюдинок. – Она снова встретилась с ним взглядом, в котором вспыхнул новый огонь. – Нежелание признавать, что и мы можем быть патриотами, независимо от того, сколько монет у нас за душой.
Дара выпрямился.
– Если это предупреждение, ты выбрала странный способ сообщить его мне.
– А почему бы не получить удовольствие от процесса? Но нет, у меня нет для тебя предупреждения, Дараявахауш. Увы. Я могу сказать лишь то, что он опасен. Очень опасен. Он красив и обаятелен и любит так открыто и щедро, что никто этого не замечает. Но он во всех смыслах сын своего отца, и если эмир даром убеждения заполучит то, что Гасан заполучил страхом, поверь мне, последствия могут быть не менее катастрофичны.
Томное послевкусие как рукой сняло.
– Мне казалось, Мунтадир переживает за Дэвабад. Он бы не стал подрывать стабильность, к которой мы стремимся.
Она шагнула вперед и обхватила его лицо ладонями.
– Буду молиться, чтобы ты оказался прав. – Она провела большим пальцем по его нижней губе, и на ее лице пролегла грустная морщинка. – О тебе сложат тысячи песен.
– Печальных?
– Они самые лучшие. – Она отступила назад и отвернулась. – Да будет гореть твой огонь вечно, Дараявахауш э-Афшин.
В надежде стряхнуть мрачные мысли, уже овладевшие им, Дара крикнул ей вслед:
– Ты не назвала мне своего имени!
– Нет, не назвала. – Она оглянулась: – Мы, простолюдинки, достаточно мудры, чтобы насладиться теплом костра и не сгореть в его пламени.
Она ушла, не сказав больше ни слова, и Дара провожал ее взглядом, внезапно со всей уверенностью осознав, что больше никогда ее не увидит. Он покачал головой, запустив пальцы в волосы. Что ж… не так он представлял себе сегодняшний вечер.
Он прокрутил в голове ее слова про Мунтадира. То, что хитрому эмиру нельзя доверять, новостью для него не стало, но Дара и вправду верил, что в глубине души тот заботился об интересах Дэвабада и что никто из них не хотел, чтобы в городе разгорелась братоубийственная война между племенами. И все же, возможно, теперь, когда Мунтадир ввел во дворец дэвскую знать, пришло время избавиться от него.
У Дары закружилась голова. Видит Создатель, он не хотел сейчас об этом думать. Вино разгоняло кровь, тело все еще приятно гудело… Дара не был готов вновь цеплять на себя маску угрюмого Афшина, Бича Кви-Цзы, который многих спас, но многих и лишил жизни. Его тянуло вернуться к своим воинам, но он понимал, что без своего командира они проведут время лучше. Но и удалиться в маленькую, понурую комнатушку, которую занимал рядом с конюшнями, он был пока не готов.
На нетвердых ногах он оттолкнулся от стены. Бледные каменные стены пустого коридора, петляющего вдалеке, разрисованные лунным светом, льющимся сквозь мраморные ставни, выглядели заманчиво, и у Дары внезапно возникло желание прогуляться. Он щелкнул пальцами, по обыкновению наколдовав себе кубок финикового вина, и сделал глоток, наслаждаясь его сладостью. К черту снобизм Мунтадира, это было гораздо вкуснее дорогого виноградного пойла, которое так любил эмир.
Дара шел, и он пил, следя за тем, чтобы его не шатало слишком сильно. Он трогал облупившуюся штукатурку и выцветшие фрески, мимо которых проходил, и его шаги раздавались в коридоре гулким эхом. Впереди показался темный проход, и Дара остановился, смущенный его странным расположением: наполовину скрытый от посторонних глаз, он ютился между гораздо более величественных дверей. Дара коснулся прохладного мрамора арки.
Здесь, должно быть, была магия до того, как все полетело к черту. Простое заклинание вполне могло скрыть проход или придать ему вид ничем не примечательной двери – такой, которую становилось тем труднее разглядеть, чем больше на нее смотришь.
Заинтригованный, не зная, чем еще себя занять, Дара шагнул внутрь.
Даре казалось, что он идет уже не меньше часа. Он наколдовал ворох огоньков, освещавших ему путь через лабиринт заброшенных коридоров и осыпающихся каменных лестниц. Тропы здесь были давно не хожены: они поросли таким толстым слоем пыли, что, если бы кто-то прошел по ним, наверняка остались бы следы. Дара то и дело отмахивался от паутины, резкими движениями распугивая крыс.
Когда воздух стал зловонным, а камни – скользкими от мха, Дара начал сомневаться в верности принятого решения. Он перестал пить, рассудив, что, если здесь заблудится, финиковое вино окажет ему дурную услугу. Где-то над головой кутили и пировали его воины, он все еще мог разыскать ту прекрасную танцовщицу, но вместо этого решил положиться на чутье и отправиться бродить по замшелым подвальным ходам полумертвого дворца. Здравомыслящие дэвы так себя не ведут.
Коридор заканчивался невысокой закоптившейся от грязи дверью – притолока едва доходила ему до плеч. Дара опустился на колени, чтобы осмотреть замки, поднося огоньки поближе. На двери не было ни ручки, ни рычага, но он сумел разглядеть сверкнувший медный кружок размером с его ладонь.
Кровная печать. Гезири их обожали. Возможно, это загадочное местечко построили вовсе не Нахиды, а Кахтани.
Он вышиб двери ногой. Крохотный вход оказался обманкой, и стоило Даре переступить порог комнаты, как он понял, что та была колоссальных размеров, и его пригоршня огоньков практически потерялась во мгле. В воздухе витал неприятный запах, и Дара поморщился, после чего направил десятки своих огоньков в разные стороны. Они задрожали под потолком, разливая свет над помещением неровными волнами.
Глаза Дары полезли на лоб.
– Создатель, помилуй, – прошептал он.
Пещера была полна мертвецов.
Каменные саркофаги тонкой работы и грубо стесанные деревянные ящики. Гробы, которые могли бы вместить четверых, и совсем крошечные детские. Одни хорошо сохранились, в то время как другие истлели, обнажая почерневшие останки скелетов.
У Дары скрутило живот. Все джинны и все дэвы сжигали своих мертвецов в течение первых дней после их смерти – единственная традиция, которую они все пронесли от самых дальних праотцов. Они были детьми огня, которым уготовано возвратиться в пламя, их породившее. Что могло толкнуть Кахтани на строительство тайного мавзолея? Может, это отголоски запретной магии, вроде чар на крови, которые практикуют ифриты?
Уходи. Уходи немедленно и опечатай здесь все. Дара внезапно с жуткой уверенностью осознал, что все тайное в этой комнате никогда не должно было стать явным.
Но он оставался в первую очередь Афшином и не мог закрыть глаза на секрет, который их враги так старательно оберегали.
С возрастающим страхом Дара подошел к невысокому секретеру, стоявшему у стеллажа свитков, запечатанных свинцом. Сами свитки были ему ни к чему – Дара не умел читать даже на своем родном языке, не говоря уже о гезирийском. Отбросив свиток в сторону, он опустился на колени, чтобы осмотреть стол, и обнаружил ряд маленьких ящичков. Он выдернул один из них силой, сломав мягкий деревянный желобок.
Внутри лежал один-единственный предмет: гладкая медная шкатулка. Дара, нахмурившись, взял ее в руки и заметил слабый отпечаток еще одной кровной печати, теперь недействующей, как и вся магия джиннов.
Сначала Дара просто держал шкатулку, его сердце бешено колотилось. А потом он поднял крышку.
Его разум не сразу воспринял то, что увидели его глаза. Не сразу определил потертый латунный амулет – такой, какие носило его племя для сохранности своих реликтов. Не сразу узнал вмятину на боку от удара кинжала, царапины от когтей симурга.
Не сразу вспомнил, как сорвал этот самый амулет со своей шеи тысячу четыреста лет назад, когда он понял, что не сможет убежать от ифритов, настигших его на залитом лунным светом и кровью поле битвы.