Дару повело.
– Не все они тебя предали.
– Нет, но их родственники предали. Им нужно было преподать урок.
Дара снова уткнул взгляд на землю. Молодая женщина лежала на боку, все еще сжимая рукой перерезанное горло. Она выглядела моложе, чем Нари, когда Дара встретил ее в Египте.
– Вот только не надо, – предупредила Манижа резким голосом. – В Кви-Цзы ты поступал еще хуже. И во время восстания против Зейди аль-Кахтани ты поступал хуже. Они хотели посадить на трон Мунтадира. А он убил бы любого дэва, кто хотя бы задумался о том, чтобы оказать нам поддержку, – она взмахнула ножом. – Мы пробовали по-другому. Мы пробовали милосердие и доброту, а в ответ нас предали. Это единственный язык, который все понимают.
Дара уставился на нее и не смог вызвать в себе гнев, знакомый по их предыдущим ссорам. Потому что, хотя его вера в Нахид окончательно и бесповоротно угасла, его сердце разрывалось от жалости к ней. К блестящей целительнице, которая должна была достичь невероятных успехов на своем поприще и спасти много жизней. К умной и храброй женщине, которая в другой жизни стала бы превосходным лидером. Чьи дети могли бы расти в безопасности, чтобы она могла гордиться их успехами.
Ему хотелось рыдать за нее, за них за всех.
– Госпожа…
– Они убили Каве. Наши соплеменники, Дара. Они растерзали его на улице, как звери. – Ее голос горестно оборвался, налитые кровью глаза увлажнились.
Каве. Даре показалось, будто земля уходит у него из-под ног. Они с визирем часто спорили, но Каве был отцом Джамшида, решительным и беспощадным защитником их племени.
И за это дэвы убили его. Дара не представлял себе более губительной потери для Манижи.
Она покачала головой:
– Они схватили меня и собирались связать, приговаривая, что я должна сама все понимать. Что никто не хочет причинить мне боль – ведь я их благословенная Нахида, но пришло время мужчинам, которые лучше знают, взять все в свои руки. В руки Кахтани, – добавила она, выплевывая его имя. – И, если бы не Аэшма, они бы преуспели.
– Мне очень жаль. – Дара не знал, что еще сказать.
– В этом я даже не сомневаюсь. – Она вперилась в него взглядом. – Они знали. Они точно знали, как вывести тебя из строя, и все из-за твоего поведения в больнице.
Дара попытался пройти вперед, перешагивая через тела.
– Бану Манижа…
– Нет. – Приказ прозвучал как пощечина. – Афшин, ты мне очень дорог. Но сейчас твое неуместное чувство вины совсем некстати.
Чувство вины. Она думает, что это вину я сейчас чувствую?
Дверь в задней части площадки отворилась, и сердце у Дары ухнуло в пятки. Иртемида и один из его юных рекрутов в четыре руки держали связанного Мунтадира с кляпом во рту. Эмир был избит: синяки и кровоподтеки покрывали его голую грязную кожу, бороду отрубили.
Но даже тогда, когда его поставили на колени перед Манижей, в его глазах горел вызов. Он смотрел на нее с нескрываемой ненавистью.
Дара вдруг понял, что у них не было ни единого шанса. Каве верно сказал в тот холодный день в горах: Мунтадир оставался Гезири до мозга костей, невзирая на свой образ придворного повесы. Они убили его народ, его отца, и Мунтадир нанес ответный удар, в деталях распланировав их уничтожение, и ни на минуту не прекращая улыбаться.
Дару заново охватил ужас.
– Послы джиннов…
– Скрылись, – ответила Манижа. – Попрятались по своим секторам, как крысы, прежде чем ифриты успели их поймать. Они тоже были в этом замешаны. Все до единого. Теперь ты понимаешь, Афшин? Мы не можем доверять никому. Ни дворянам. Ни джиннам. Никому, кто когда-либо кланялся Гасану. Все они отравлены. Все заражены. – Она наклонилась и схватила Мунтадира за волосы. – А ты – болезнь. Взгляни на своих союзников, аль-Кахтани. Рад, что на твоих руках стало еще больше крови?
Мунтадир молча взирал на мертвых.
Дара видел, как Манижа все больше распаляется от надменного молчания эмира.
– Молчишь? Мы действительно не более чем пешки для тебя, не так ли? Соблазнить одного, жениться на другой. Убивать нас, пытать, сокрушать, а потом, когда мы наконец дадим отпор, стравить друг с другом. – Она вырвала кляп у него изо рта. – Все твои друзья мертвы. Каждый дэв, кто когда-либо проводил время в твоем обществе. Каждый, кто, по слухам, наслаждался твоим обществом. Ни о чем не жалеешь?
Мунтадир поднял на нее глаза:
– Жалею, что не видел, как ты рыдала, пытаясь собрать Каве по частям.
Дара готов был поклясться, что весь дворец задрожал от ее гнева.
– Яблочко от яблони, – прошипела она. – Эгоистичная, ядовитая змея. – Манижа кивнула солдатам: – Держите его крепко. Если пескоплав считает слезы слабостью, значит, он не будет возражать, если я навсегда лишу его возможности плакать.
При этих словах отвага Мунтадира испарилась. Он извивался ужом в руках солдат, и Дара заметил, с каким жестоким торжеством Иртемида обхватила его голову и зажала рот рукой, лишая возможности сопротивляться. Жажда мести Иртемиды его вовсе не удивляла – Дара сам усердно разжигал в ней эту жажду за годы, проведенные в северной пустыне. Жажду, которая только усилилась, когда она смотрела, как ее друзья и возлюбленный погибают от рук брата Мунтадира, и когда ей угрожали смертью в больнице.
Но Дара отвел взгляд. Ему не нужно было смотреть. Крик Мунтадира вырвался достаточно громким даже из-под руки Иртемиды.
Манижа отступила назад, и Мунтадира отпустили. Эмир упал на колени, в агонии крича что-то по-гезирийски. Кровь хлестала из того места, где раньше находился его левый глаз.
– Второй я тебе пока оставлю, – холодно сообщила Манижа. – Я хочу, чтобы ты взглянул на свою сестру, когда я ее поймаю. Ее смерть станет последним, что ты увидишь.
Тут Дара снова подал голос:
– Бану Манижа, если ты убьешь принцессу, ее мать…
– О Хацет и ее послании я уже позаботилась. Я обо всем позаботилась, – она взглянула на него. – Ступай, Афшин. Ты еще не до конца оправился.
Она подняла руку, указывая на дверь. А потом сделала то, что должно было быть невозможным.
Манижа использовала магию.
Дверь за его спиной с грохотом распахнулась, и порыв ветра ударил его в грудь, уверенно подталкивая к выходу. Дара попятился, потрясенный и обманутый.
– Прости, Афшин. Но теперь я все буду делать по-своему.
32Али
Взгляд его матери был устремлен куда-то за тысячу миль.
– Я в это не верю. Этого не может быть. Не может, и все тут.
Джамшид так долго наворачивал круги по ковру, что у Али от наблюдения за ним начинала кружиться голова.
– Ах, ну, раз мы решили, что это невозможно, тогда, конечно же, Тиамат передумает устраивать нам потоп.
– Тогда иди и сам «вверься ей», бага Нахид. – Хацет свирепо посмотрела на Джамшида. – Анахид украла ее озеро, Нахиды вовлеки маридов себе в услужение – почему моя семья, мой сын, который никому из них не сделал ничего плохого, должен расплачиваться за это такой ценой?
Али молчал. Он не произнес ни слова с тех пор, как отказал Себеку у реки, позволив брату и сестре поведать Хацет, Ваджеду и Иссе обо всем, что произошло. Он не знал, что добавить, чтобы мать не расстраивалась еще больше, а мужчина, которого он называл дядей, не выглядел так, словно состарился на сто лет в одночасье. Ведь Али все считали безрассудным оптимистом, идеалистом, который никогда не сдавался.
Но здесь ничего нельзя было исправить.
Поэтому он молчал. Он уставился на свои руки, потрескавшиеся и сухие. Кожу щипало. По возвращении в замок Али стер ее в кровь, смывая с нее остатки влаги, все физические напоминания о мариде муссона, какие только мог.
Впрочем, это не имело значения. Али не мог повернуть время вспять и не мог забыть того, что он узнал.
Этого не может быть. Али поймал себя на том, что повторяет беспомощное отрицание матери. Он смирился с тем фактом, что его отец был готов превратиться в палача, которому Али не мог не противостоять. Но это, Боже… Себек выходил за пределы его понимания. Он был существом другой эры, другой стихии. Мира, требовавшего крови и жертвоприношений, которые Али справедливо отвергал.
Это не могут быть его корни.
Дверь в комнату приоткрылась, и Нари проскользнула в образовавшийся просвет. Али уткнул взгляд в пол. Он не мог смотреть на нее.
– Физа в порядке. Сильно ударилась головой, но с ней все будет хорошо. – Нари помедлила. – Она сказала, что уезжает.
Али прикрыл глаза. Все, что они вместе строили, начинало разваливаться на части.
– А ее корабль? Ее экипаж? – поинтересовался Джамшид встревоженно.
По голосу Нари Али догадался, что она смотрит на него.
– Я не стала спрашивать, – ответила она. – Но все чувствуют неладное. Похоже, как только начался отлив… на берегу стали находить кровавые следы и гниющую рыбу.
Ответом на это стала мертвая тишина, пока Джамшид не заговорил снова:
– Может, нам всем стоит последовать примеру Физы?
– У нас слишком мало кораблей, чтобы эвакуировать даже половину здешнего народа, – предупредил Ваджед. – Да и сроки – следующий прилив? Мы успеем лишь встать на воду, когда океан обрушится на берег. Если мариды хотят нанести серьезный урон, то и время выбрано не случайно. Не говоря уже о том, что остальные джинны и люди на побережье вообще не получат никакого предупреждения.
Али наконец заговорил:
– Тогда мне придется идти к ней. Другого пути нет.
Мать резко повернулась в его сторону:
– Я запру тебя в темницу, если ты еще раз заикнешься об этом. – Отрицание и горе смешались в ее голосе. – Ты никуда не пойдешь, Алу. Это возмутительно. Наша семья не имела ничего общего с маридами в течение многих столетий, независимо от того, какое участие этот Себек якобы принимал в судьбе наших предков. И я не потеряю тебя, – добавила она и погрозила дрожащим пальцем у него перед лицом. – Только не снова.