– Неважно, что я чувствую. Я посвятил жизнь нашей цели.
– Цели, в которую ты, по собственному признанию, не веришь, – подчеркнула она.
– И все же сделаю все, что потребуется для ее достижения.
Он говорил твердо, но совершенно безэмоционально, будто смирился с судьбой.
Кивино сердце болело за мальчика, которого она прежде знала: его мечты украли той же ночью, когда она лишилась своих.
Она тихо спросила:
– Почему повстанцы сражаются за нас? Я понимаю, почему мы вступили на эту дорожку, но почему другие рискуют жизнью?
– Для них мы короли, – ответил Тор тщательно выверенным спокойным голосом. – Они веками желали лишь одного – чтобы Корентины вернулись на престол. По крайней мере, того желали самые фанатичные последователи Торвина, те, которые оставались преданы ему поколение за поколением.
– А новые люди, те, которым нет дела до королевского рода? – расспрашивала Кива. – Они просто не любят семью Валлентис?
– Всегда найдутся те, кому не нравится, как управляют королевством, неважно, кто на троне. Так что да, некоторые не любят, – подтвердил Тор. – Другие просто жаждут анархии ради анархии. Остальные… Нельзя недооценивать надежду, мышка.
Кива нахмурилась, глядя на расступающиеся деревья.
– Что, прости?
– Мятежники не всегда шли по пути разрушения, – сказал Тор. – Когда мы только начали набирать людей, они присоединялись, потому что мама предлагала им то, в чем они отчаянно нуждались: она лечила их раны и болезни, прямо как Торвин в изгнании. Но потом…
Тор вдруг замолчал, но Кива подтолкнула его:
– Что потом?
Они перешли через мелкий ручеек, и только потом Тор ответил:
– Сначала мама лечила их просто так. Когда мы приезжали в очередную деревню, она исцеляла всех, кто к ней приходил. Но потом она начала говорить, что исцеление нужно заслужить верностью. Люди так отчаянно желали помочь любимым – да и самим себе, – что примыкали к нашему движению и ждали, пока Тильда Корентин вознаградит их за преданность. Шло время, и она вообще перестала кого-либо исцелять, начала провоцировать деревенскую стражу и извлекать выгоду из разразившихся беспорядков; она будто верила, что кровавая бойня привлечет больше людей. Иногда так и было, но какой ценой? – Тор покачал головой. – К этому моменту я совсем перестал понимать ее стратегию, но люди все равно шли к нам, невзирая на устроенный нами хаос и надеясь на исцеление.
– Но… Мама умерла, – осторожно заметила Кива. – А ни у тебя, ни у Зули нет дара. – Она распахнула глаза. – Они же не думают, что я…
– Нет, нет, – успокоил ее растущую панику Тор. – Большинство еще не знают про маму. И я уже говорил, она давно никого не лечила – так давно, что вожди повстанцев передали бразды правления нам с Зули, пусть даже у нас нет дара. Достаточно и того, что люди думают, будто он у нас есть, раз мы наследники Корентинов.
Горечь в его голосе ясно давала понять, что Тор думал о таком обмане.
Кива прикрыла глаза. Теперь она куда лучше понимала мятежников, но почти жалела о том, что не осталась в неведении. Едва слышно она выдохнула:
– Что будет, если мы победим?
Раньше она не позволяла себе задумываться над этим: отчасти боясь тех чувств, которые вызывал в ней этот вопрос. Она так долго жаждала мести, справедливости, и все-таки не могла четко представить будущее, в котором ее семья все-таки займет престол.
– Честно, не знаю, – Тор снова громко вздохнул. – Теоретически мы с тобой и Зуликой будем править вместе. – Он будто гвозди глотал, и Кива чувствовала то же самое. Сама мысль о том, чтобы править королевством, пусть даже по праву рождения…
В голову закралась мысль о Серебряном Шипе – напоминание обо всем, от чего она откажется. Ее надежды, мечты, амбиции.
Ее будущее.
Но потом она вспомнила кое-что еще.
Керрин с мечом в груди.
Фаран, которого волокут прочь королевские стражники.
Тильда в крови, навеки устремившая в никуда незрячие глаза.
Три потерянные жизни.
Нельзя было и дальше отрицать, что Кива сомневалась, как и Тор. Но еще она не могла забыть, как зверски поступили с ее семьей – эта боль никогда не оставит ее сердце. И все из-за семьи Валлентис.
Вот почему, пусть сердце рвалось пополам, у нее не было выбора, кроме как сделать с ними то же самое.
Пусть даже она потеряет все.
Глава пятнадцатая
Торелл оставил Киву в «Пьяном борове», заставив ее пообещать, что она больше не вернется в Окхоллоу: слишком велик был риск, что их раскроют. В ответ Кива отдала ему маску Зулики и согласилась обмениваться сообщениями через трактирщика, а потом тепло обняла его на прощание.
Вскоре во дворе ее нашла Рессинда. На обратном пути в Валлению разговаривала в основном Ресс. Когда они спешились у конюшен Серебряного Шипа, солнце уже клонилось к горизонту.
Ощущая, как взволнована Кива, Ресс погнала ее прочь.
– Я тут каждое утро на смене, приходи, если захочется отдохнуть от дворцовой жизни, – пригласила лекарь. – Можем поесть шокобулочек.
– Звучит здорово, – ответила Кива. Спустившись с холма, она промчалась по Речной улице и добралась до дворца в рекордные сроки.
Едва она успела расстегнуть плащ, как в дверь комнаты сердито постучали.
Кива замерла, охваченная миллионом опасений.
Что, если кто-нибудь видел, как она выезжала из города?
Что, если за ней проследовали до Окхоллоу?
Что, если она выдала, где находится лагерь мятежников?
Что, если маска их не одурачила?
Что, если…
– К-кива, я знаю, что т-ты там! Я слышал, что т-ты вернулась!
Шумно выдохнув, Кива открыла дверь и увидела Типпа. Веснушчатое лицо было хмурым.
– Т-тебя весь д-день не б-было.
Тон определенно был обвиняющий, но Кива не совсем понимала, почему.
– Я ходила в Серебряный Шип.
Не ложь. Но за эту полуправду она все равно злилась на себя.
– Я хотел п-п-показать, что мы с Ори сегодня сд-сделали на рисовании, а т-тебя не было! – воскликнул Типп. – Я всегда знаю, г-где тебя найти, а сегодня не нашел!
Кива вдруг поняла, почему он так расстроился.
На протяжении трех лет Типп мог прийти к ней в любой момент. В Залиндове Киву всегда можно было найти в лазарете. В зимнем дворце, пока они привыкали к новой свободе, они почти все время держались вместе. Даже в Валлении Кива еще ни разу не пропадала так надолго, как сегодня.
Типп скучал по ней.
В уголках глаз выступили слезы, когда она поняла, отчего он так сердится, но смущать его не хотелось, так что Кива сморгнула слезы и ответила:
– Прости, я не следила за временем. Хочешь показать сейчас?
Он мигом перестал сердиться и воодушевленно потащил ее в гостиную. На мольберте у окна стоял холст, накрытый тканью, и Типп торопливо ее сдернул.
– Это м-мы! – гордо заявил он, указывая на портрет.
Когда Кива его увидела, слезы, которые она сдерживала, вернулись и взяли свое.
Мазки были далеки от совершенства, цвета оказались выбраны своеобразно, но Кива легко узнала на картине себя: темные волосы летят по ветру, изумрудные глаза до забавного большие. Одной рукой она обнимала рыжего веснушчатого мальчика, который широко улыбался, а другой…
– Это я, ты и Джарен, – сказал Типп и пустился в длинные обьяснения о том, как учитель попросил нарисовать, как он видит свое будущее. Кива уже не слушала: с каждой новой замеченной деталью сердце у нее ныло все больше.
Другой рукой Кива на портрете держалась за руку Джарена, они улыбались друг другу, за спиной стоял Речной дворец, и…
На головах у них лежали короны.
У обоих.
Вдали виднелись размытые силуэты Ориэля, Миррин, Кэлдона, Наари, королевы Арианы и человека, который, по предположению Кивы, был королем Стелланом. На рисунке был даже Флокс, свернувшийся у ног Джарена.
Это был семейный портрет.
Нарисованный одиннадцатилетним мальчиком.
Которого попросили нарисовать его будущее.
– …и тут она сказала, что трава фиолетовой быть не может, но я напомнил, что она велела дать волю воображению, а фиолетовая трава самая воображаемая на свете…
Типп наконец прервался, чтобы набрать воздуха, и взглянул на Киву, дожидаясь ее мнения.
Ей будто булавками язык кололи, но она как-то ухитрилась выговорить:
– Превосходно.
Широкая щербатая улыбка Типпа осветила комнату. Не в силах удержаться, Кива обняла его, отчасти чтобы он не заметил опустошенное выражение ее лица, отчасти просто чтобы ощутить, что вот он, в ее руках, жив и здоров.
Будущего, которое он представлял, у него не будет, но Кива, черт побери, сделает все, чтобы у него вообще было будущее, и неважно, что случится дальше – она его не бросит. Типп всегда найдет во дворце дом, кому бы дворец ни принадлежал, и ради этого она сделает все что угодно.
– Простите, я не вовремя? Могу зайти попозже.
Кива подняла взгляд. В дверях стоял Джарен: одежда вся измята, а судя по взъерошенным волосам, он весь день запускал в них руки. Он будто неделями не знал сна, но не потерял в привлекательности, а наоборот, стал более настоящим из-за этих несовершенств, более человечным, более…
Кива мысленно отвесила себе крепкую пощечину, выпустила Типпа, и когда мальчик побежал поприветствовать Джарена, быстро накрыла картину.
– Дж-джарен! – завопил Типп, врезавшись в него. – П-показать т-тебе…
– Как твои собрания? – торопливо перебила Кива.
– Длинные, – ответил Джарен и вздохнул: в комнату влетел Флокс и плюхнулся ему на ноги. – Как Серебряный Шип?
– Ее в-весь день не б-было! – поделился Типп, повторяя прежнее свое обвинение. В этот раз в тоне не было обиды: все внимание было поглощено Флоксом, чьи когти мальчик пытался отцепить от кожаных сапог Джарена, чтобы поднять пушистика на руки.
Джарен поднял золотистые брови:
– Весь день? Устала, наверное.
– Кто бы говорил, – Кива указала на встрепанного Джарена.
– Сегодня было… непросто, – ответил Джарен. Казалось, он хотел добавить что-то еще, но передумав, предложил: – Если у вас двоих нет других планов, сегодня никто наконец ничем не занят впервые с нашего возвращения домой. Как насчет семейного ужина?