Люк улыбнулся и провел рукой по бархатному ежику на голове – несколько дней назад парень в общежитии опробовал на нем электрическую машинку. Мама бы от такого эксперимента пришла в ужас, но Люк считал, вышло круто.
– Не сорвешься. А то и док не склеит.
– Сплюнь, детка. – Рени глянула на часы. – Пора.
Люк хотел было возмутиться на «детку», но Рени избежала перепалки, шагнув с крыши.
Когда веревка туго натянулась, Люка качнуло. Но он удержался. Сердце колотилось, выбивая ритм: «Нужно было еще раз проверить, надежна ли точка страховки; что, если узел развяжется, что, если…»
– Еще немного! – раздался из темноты внизу голос Рени. – На три метра опусти. Медленно.
Люк начал понемногу разматывать веревку. Послышалось позвякивание. Это Рени достала из кармана и встряхнула жестяную банку. Тихий хлопок – сняла пластиковую крышку. Шипение – распыляет краску, рисуя буквы; большие, насколько возможно в ее положении. Интересно, какого цвета краску она умыкнула для этой цели? Ярко-неоновая была бы то, что надо. Или красная как кровь. Люк представил, как краска стекает тонкими струйками по стене. Отличный эффект.
– Ниже! – потребовала Рени.
Отбросив все посторонние мысли, Люк сосредоточился на веревке, отмотал еще немного и вздрогнул, услышав, как веревка неприятно заскрипела, огибая край крыши. Снова раздалось позвякивание шарикоподшипников и шипение распыляемой краски. Нужно было поменять положение тела, так как Рени внизу развернулась. Веревка глубоко впилась в ладонь, но не порезала. Рени потребовала опустить ее еще ниже, и Люк отмотал последнюю порцию веревки. Теперь от края крыши Рени отделяло пятнадцать метров. Несмотря на малый вес, напряжение держать ее было невероятным.
Вторая буква. Он услышал, как Рени раздраженно выругалась, – видимо, было неудобно писать на стене. Пластиковая крышка щелкнула, возвращаясь на место. До Люка долетел запах свежей краски.
– Тяни! – услышал он.
Люк уперся одной ногой в край и приготовился поднимать на крышу невыносимо тяжелую Рени. Озу, конечно, не составит труда справиться с Джессикой. А вот доку и Асифу придется бросать монетку, кто кого тянуть будет.
Какая глупость: в Милмуре нет никаких монет.
«Еще одна несуразица здешней жизни», – подумал Люк; напрягся и начал тянуть.
Никаких наличных. Раньше его удивляли истории, которые мама читала в журналах о женщинах, обанкротившихся вскоре после окончания отработки. Все сбережения, накопленные до отработки, они очень быстро спускали на сумочки, туфли – словом, на всякую ерунду. Сейчас Люку казалось, что он начинает их понимать.
Сейчас он многое стал понимать. Ему только что исполнилось семнадцать, но Люк чувствовал себя лет на десять старше.
И то, что он теперь по-другому воспринимал свой возраст, было не единственной произошедшей в нем переменой. Люк медленно тянул веревку, пока руки Рени не уцепились за край крыши. За короткое время, что он прожил в Милмуре, он стал сильнее физически, мышцы сделались тверже. Кто ж знал, что этому здорово способствует голодная столовская диета и изнурительный рабский труд. Выигрышный рецепт, только вряд многие захотят ему добровольно последовать.
Милмур начал менять Люка как внешне, так и внутренне. Недаром, когда он выполнил свое первое задание, Рени произнесла такие слова: «Милмур меняет людей. Но только от них зависит, в какую сторону». Знала ведь, что говорила.
– Порядок! – сообщила Рени, подтягиваясь.
Люк затащил ее на крышу. Рени на мгновение присела, вытирая ладошкой лицо:
– Давай на базу. Хочу узнать у Джексона, с какого перепугу мы раскрашиваем наш распрекрасный Милмур.
Она сняла с себя обвязку, и они пошли обратно. По узкой решетчатой дорожке, по пожарной лестнице, по пахнущей сыростью служебной лестнице и дальше – на улицу.
Редкие фонари светили тускло, но Рени знала их все наперечет. За какой бы угол они ни завернули, они всегда оказывались на темной стороне улицы. Рени без перерыва отпускала саркастические замечания, как самый обиженный в мире гид, который никогда не получал приличных чаевых: «Здесь угол можно срезать, там камеры понатыканы…»
Но Люка интересовали не достопримечательности Милмура.
– Откуда тебе все это известно? – спросил он. – Сколько лет ты здесь уже живешь? Детей моложе десяти лет не отправляют на отработку, но и после десяти только в сопровождении родителей. Тебя тоже должны были привезти сюда родители, но ты никогда о них не говоришь.
Не успел Люк договорить, как ужасная мысль пришла ему в голову и сразила наповал.
Что, если родители Рени умерли, погибли в результате несчастного случая?
Но все оказалось значительно страшнее.
Рени вдруг перестала жевать жвачку, а когда повернулась, Люк увидел зловеще-свирепое лицо. Хорошо, что уже стемнело и в подробностях было не разглядеть.
– Вся эта фигня меня не касается, – сказала она, горбя плечи и засовывая руки глубоко в карманы. – Эти правила существуют только для таких, как ты. Но не для таких, как я.
Мои родители были нормальными людьми и старались делать все для нас, детей, чтобы мы были счастливыми. Маме было столько же лет, сколько тебе сейчас, когда она родила первенца. Отец не мог похвастаться образованием, но они любили друг друга, меня и моих братьев. Отец обеспечивал нас всем, что мог добыть. Но его занятия полиция не одобряла.
В доме появлялись вещи, хорошие – все, что он мог украсть. Мама запрещала нам их трогать, чтобы мы их не разбили и не сломали, потому что тогда их было бы не продать. Мы часто переезжали, чтобы отец – так я думаю – не примелькался на одном месте. Мне было лет шесть, когда нас всех арестовали.
Рени отвернулась и уставилась куда-то в темноту, словно там, в густой тени, видела всю свою семью.
– Что с ними случилось, я не знала, пока Асиф не помог заглянуть в мое дело, когда мы играли в одну игру. Отца отправили на пожизненное, а нас разбросали по разным городам. Я попала в Милмур. Жила в бараке еще с несколькими «у-уму-у». Это дети, – пояснила Рени, заметив недоумение на лице Люка. – Несопровождаемые, не достигшие шестнадцати лет. Славно звучит, согласись. Но мне не понравилось, и два года назад я сбежала. Теперь сама себе голова, и меня ни разу не поймали. Оригинально, да? Прячусь в старой части города: она заброшена и туда никто не ходит. Но нужно добывать себе еду, вещи и всякое такое, поэтому я избавилась от своего ID-чипа, чтобы не выследили. Отличная работа.
Рени задрала рукав, и Люк содрогнулся, увидев чудовищный шрам. Казалось, Рени ножом выковыряла чип из своего тела.
– Инфекцию занесла, – продолжала Рени, – чуть дуба не врезала. Но по крайней мере, умерла бы свободной. В больнице не хотела светиться, чтобы не поймали. Доктор Джексон меня нашел.
Люк потрясенно молчал. Им всегда говорили, что в городах рабов нет беспризорных детей, что пожизненное получают только за тяжкие преступления, как убийство и изнасилование. Неужели не существует приемных семей для таких детей, как Рени?
– Понятное дело, есть приемные семьи, но только для послушных детей, – с горечью сказала Рени, словно прочитав его мысли. – Таких, как ты, например, если вдруг что-то случится с твоими родителями. А я… меня никто не возьмет, я неуправляемая. Тебе еще многое придется узнать.
Он и так уже многое узнал.
Люк считал, что понял, что собой представляет Милмур, и думал, что в клубе нашел способ сглаживать проявления незначительной жестокости.
Но оказалось, за незначительной жестокостью стоит куда более значительная. Просто вопиющая. Неужели взрослые не знают, что несовершеннолетние дети бродят беспризорными по городам рабов? Знают и молчат? Не хотят этого замечать?
Люк не был уверен, что Рени не сожалеет о том, что рассказала ему свою историю, потому что за весь остаток пути она не проронила ни слова. Когда они пришли в штаб, условленный на этот день, их уже там ждали Джексон и Асиф. Рени все так же молча уселась на коробки, составленные друг на друга. И отчет о сделанной работе перед Джексоном держал Люк – за что они с Рени получили в качестве одобрения «молодцы».
– Пора рассказать нам, зачем мы все это делаем, – заметил Люк. – Зачем надо было рисовать трехметровое «Да!» на стене Дурдома?
– И на «Коммуникаторе-один», – подхватил Асиф. – Он не сказал мне даже после того, как мы оттуда ушли.
– Давайте дождемся Джессику и Оза. – Джексон улыбнулся. – Они скоро подойдут. И будьте уверены, Хильда и Тильда тоже заняты делом.
Он показал в сторону картонных коробок. Во время последнего заседания клуба их не было.
Сестры-добытчицы ввалились в дверь еще с одной коробкой и тяжело рухнули на хлипкие складные стулья. Хильда запрокинула голову, глядя на потолок, пока Тильда обеими руками массировала ей шею. Вид у них был измученный. Вскоре появились Джессика с Озом. Они тяжело дышали, по лицам катился пот, словно они бежали марафон, но улыбки на лицах сияли победные.
– Сделано, док, – сообщила Джессика и со стуком поставила на полку рядом с Джексоном баллончик с краской.
– Ну, давай рассказывай, – улыбаясь, потребовал Оз. – Теперь бесконечное «Да!» красуется по всему забору автомастерской – Джесси немного увлеклась, – и мы хотим знать, зачем это тебе нужно. Суперсука попросила тебя на ней жениться и ты таким образом дал ей понять, как сильно ее любишь?
Даже Рени, выглядевшая такой подавленной, фыркнула.
– Хорошая версия. – Джексон криво усмехнулся. – Но неверная. Как и все твои версии, Асиф. Особенно об инопланетянах. Хильда, расскажешь, чем вы занимались?
Кивнув, Хильда встала, открыла одну из коробок и достала оттуда листок.
– Дамы и господа, провозглашаю Предложение канцлера! – торжественно произнесла она, держа его перед собой. – Отменить безвозмездную отработку…
Джессика ахнула. Даже вечно нервный Асиф замер.
На прикол это не было похоже.
– Разумеется, право голосования за это Предложение имеют только члены парламента, – начал объяснять Джексон. – И, за исключением малой горстки, все они проголосуют против. Но боюсь, они даже не подозревают, как много зна