– Да нет же, послушайте, дружище, – молодой человек в красном галстуке пытался поймать доктора за лацканы сюртука, – я совершенно на мели, я…
– Бесполезно, мистер Аткинсон, – сказал врач, подталкивая его к выходу. – Если вы сможете отменить действие препарата, я поменяю свое решение. – И с этими словами он спустился с отцом Брауном и Фламбо по ступенькам. Невысокий коренастый доктор имел небольшие усики, бычью шею и производил впечатление человека деловитого, хоть и выглядел в высшей степени заурядно.
Молодой человек в котелке, который, судя по всему, кроме хватания за одежду, других способов привлечения к себе внимания не знал, остался стоять у порога. Он молча провожал трех мужчин таким ошеломленным взглядом, будто его не выпроводили, а вышвырнули на улицу.
– Как я молодца обработал! – рассмеявшись, заметил медик, когда они прошли чуть дальше по залитому солнцем саду. – На самом деле бедному Куинтону снотворное принимать через полчаса, но я не хочу, чтобы его беспокоил этот мелкий проходимец, который занимает у него деньги и никогда не отдает, даже если у него есть такая возможность. Хотя сестра его, миссис Куинтон, – замечательная женщина.
– Да, – подтвердил отец Браун, – она хорошая женщина.
– Давайте погуляем по саду, пока этот субъект не уберется, – предложил доктор. – Потом я вернусь к Куинтону и дам ему лекарства. Аткинсон без нас до него не доберется, потому что я запер дверь на ключ.
– Хорошо, доктор Харрис, – сказал Фламбо. – Давайте тогда пройдемся вокруг оранжереи. Со двора мы в нее не попадем, но на нее стоит взглянуть даже снаружи.
– А я заодно одним глазком взгляну на пациента, – засмеялся доктор, – потому что ему, видите ли, захотелось лежать на оттоманке в дальнем конце этого ботанического сада между кроваво-красными пуансеттиями. У меня от одного их вида мороз по коже продирает. Но что это вы делаете?
Отец Браун остановился, нагнулся и поднял из высокой травы, в которой его почти не было видно, необычный изогнутый восточный кинжал, богато украшенный разноцветными камнями и металлами.
– Что это? – произнес отец Браун, осматривая находку с некоторой неприязнью.
– Да это, наверное, Куинтона вещица, – небрежно произнес доктор Харрис. – У него по всему дому такие китайские безделушки разбросаны. А может, его индус-молчун потерял.
– Какой индус? – осведомился отец Браун, все еще рассматривая находку.
– Да какой-то индийский факир. – Доктор пренебрежительно махнул рукой. – Шарлатан, разумеется.
– Вы не верите в магию? – спросил отец Браун, не поднимая глаз.
– Что вы, какая магия! – презрительно скривился доктор.
– Красивый кинжал, – тихо и задумчиво произнес священник. – Цвета великолепны. Только форма неподходящая.
– Для чего? – изрядно удивился Фламбо.
– Для всего. Неподходящая форма в абстрактном смысле. Вы никогда не замечали этого в восточном искусстве? Цвета такие, что просто диву даешься, но формы искажены и ужасны, причем это делается намеренно. Турецкие ковры меня пугают.
– Mon Dieu! – воскликнул Фламбо со смехом.
– Буквы и знаки языка, которого я не знаю, но это злые слова, я это чувствую, – продолжал священник, и голос его становился все тише и тише. – Эти изгибы идут не в ту сторону, как тело ползущей змеи.
– Черт возьми, о чем вы? – от души рассмеялся доктор.
Вместо священника ответил ему Фламбо:
– На святого отца иногда находит такое загадочное настроение. Только хочу вас честно предупредить: я по своему опыту знаю, когда такое случается – жди беды.
Тут медик издал удивленный возглас, потому что отец Браун вдруг вытянул перед собой руку с кривым ножом так, словно сжимал какую-то сверкающую извивающуюся змею, и мрачным голосом произнес:
– Смотрите! Разве вы не видите его неверный контур? Разве вы не видите, что в него не заложено прямое и честное предназначение. Он не заострен, как дротик, в нем нет изгиба косы. Он не похож на оружие. Он похож на орудие пытки.
– Что ж, раз уж он вам так не нравится, лучше вернуть его владельцу. Дьявол, будет у этой оранжереи конец когда-нибудь или нет? По-моему, это у дома неверный контур.
– Вы не понимаете, – покачал головой отец Браун, – у дома этого просто необычная, даже бестолковая форма, но ничего зловещего в ней нет.
За разговором они подошли к стеклянному изгибу, которым заканчивалась оранжерея, сплошному стеклянному изгибу, лишенному окон и дверей, через которые можно было бы попасть внутрь. Впрочем, стекла были чистыми, а солнце, хоть и начало опускаться, все еще светило ярко, так что снаружи было прекрасно видно не только пышную растительность внутри оранжереи, но и хрупкую фигуру поэта в коричневой бархатной куртке, который в вялой позе развалился на диване, очевидно, задремав над книжкой. Это был бледный худосочный мужчина с вьющимися длинными светло-каштановыми волосами и бородкой, которая странным образом не придавала его лицу мужественности, а наоборот лишала ее. Впрочем, вид его был всем хорошо знаком, но, даже если бы это было не так, вряд ли кто-нибудь в тот миг стал бы смотреть на Куинтона, поскольку их взгляды приковало к себе другое.
На тропе, по которой они шли, стоял высокий человек в длинных, ниспадающих до земли белоснежных одеждах. Его голый коричневый череп, лицо и шея поблескивали в предзакатном солнце, как начищенная бронза. Он смотрел через стекло на спящего и был более недвижим, чем гора.
– Кто это?! – воскликнул отец Браун, отпрянув с громким отрывистым вдохом.
– Да это всего лишь тот индийский проходимец, о котором я говорил, – недовольно произнес Харрис. – Только какого черта он тут околачивается?
– Смахивает на гипноз, – сказал Фламбо, покусывая черный ус.
– И почему люди, не имеющие никакого отношения к медицине, всегда болтают всякий вздор о гипнозе! – вскричал доктор. – Как по мне, так он скорее собирается его ограбить.
– А вот мы сейчас узнаем! – сказал Фламбо, который всегда первым рвался в бой. Одним гигантским шагом он подошел к индусу. С высоты своего роста, безмятежным и нагловатым голосом он поинтересовался:
– Добрый вечер, сэр. Чего-то хотели?
Очень медленно, словно большое судно, заходящее в порт, крупное желтое лицо стало поворачиваться и наконец обратилось к ним над белоснежным плечом. Они были удивлены, увидев, что глаза плотно закрыты, как у спящего.
– Благодарю вас, – произнесло лицо на безукоризненном английском. – Мне ничего не нужно. – Потом, приоткрыв наполовину веки, как будто специально, чтобы показать опаловую полоску белков, лицо повторило: – Мне ничего не нужно. – Потом он широко и как бы удивленно раскрыл глаза, снова произнес: – Мне ничего не нужно, – и ушел, шурша одеждой, в быстро темнеющий сад.
– Христианин скромнее, – пробормотал отец Браун. – Ему что-то нужно.
– Чем он тут занимался? – задумчиво произнес Фламбо, хмуря черные брови.
– Я хочу поговорить с вами, попозже, – сказал отец Браун.
Солнце все еще сияло, только свет его уже сделался по-вечернему багровым, а деревья и густые кусты в саду становились все чернее и чернее. Они обогнули край оранжереи и молча пошли вдоль ее другой стороны обратно. По дороге они словно пробудили что-то: из темного угла между кабинетом и основной частью здания, как потревоженная птица из травы, выскользнул облаченный в белое факир и торопливо пошел по направлению к двери. Однако, к их удивлению, оказалось, что на этот раз он был не один. Компания вынуждена была остановиться и на время позабыть об индусе, когда из густой тени угла им навстречу шагнула миссис Куинтон. Женщина с густыми золотистыми волосами и квадратным бледным лицом выглядела несколько мрачно, но заговорила вполне вежливо.
– Добрый вечер, доктор Харрис, – промолвила она.
– Добрый вечер, миссис Куинтон, – радостно приветствовал ее маленький доктор. – Как раз иду давать вашему мужу снотворное.
– Да, – спокойно произнесла она. – Думаю, сейчас как раз время. – Улыбнувшись, она направилась к двери.
– Эта женщина слишком возбуждена, – заметил отец Браун. – Такие женщины двадцать лет смиренно исполняют свой долг, а потом совершают что-то ужасное.
Медик впервые посмотрел на него с интересом.
– Вам приходилось изучать медицину? – спросил он.
– Вам, врачам, нужно не только знать строение тела, но и понимать душу, – ответил священник. – Нам же полагается не только понимать душу, но и знать кое-что о теле.
– М-да, – произнес доктор. – Пойду-ка я, дам Куинтону лекарство.
Они повернули за угол, прошли вдоль фасада и уже были на крыльце, когда в третий раз столкнулись с индусом. Он шел прямо на дверь со стороны расположенного напротив нее кабинета так, словно только что из него вышел, но этого быть не могло, поскольку дверь в кабинет была заперта.
Отец Браун и Фламбо отметили про себя это странное несоответствие, а доктор Харрис был не из тех людей, которые тратят мысли на то, что невозможно. Он посторонился, пропустил вездесущего факира и вошел в прихожую. Там он натолкнулся на того, о ком уже совершенно позабыл. Скучающий Аткинсон с праздным видом прохаживался по коридору, что-то напевал себе под нос и постукивал по разным вещам своей узловатой тростью. Лицо доктора презрительно искривилось, потом приняло решительное выражение, и он шепнул спутникам:
– Мне придется закрыть за собой дверь, а не то эта крыса пролезет за мной; через две минуты я выйду.
Ловким маневром обойдя невнимательного стража, он быстрым движением отпер дверь, прошмыгнул внутрь и заперся. Молодому человеку в котелке ничего не оставалось, кроме как в расстроенных чувствах опуститься на стоящий в коридоре стул и ждать дальше. Фламбо принялся рассматривать персидский светильник на стене, отец Браун в каком-то оцепенении устремил взгляд на дверь. Примерно через четыре минуты дверь кабинета снова открылась. На этот раз Аткинсон был начеку. Он бросился вперед, придержал приоткрытую дверь и крикнул:
– Куинтон, я хотел…
Из глубины кабинета донесся громкий и отчетливый голос Куинтона, но прозвучал он, как нечто среднее между зевком и усталым смехом.