После успешного испытания дирижабля «Генерал Дубельт» Франц, как иногда бывает с людьми творческого склада, захандрил. Хотя он продолжал проводить исследования в разных областях натурфилософии, настроение у него было неважное. Ни видик, ни собачье пенсне, ни четвертый закон термодинамики не принесли ему настоящей, большой научной радости. Даже известие о том, что сконструированная им паровая повозка «Фекалица» была удостоена специального диплома на всемирной выставке в Лондоне, оставила его равнодушным. Со временем Франц совсем запал. Он целыми днями валялся на диване и смотрел в прелестный плафон. В усадебном ангаре/гараже, здание которого примыкало к конюшням, дирижабль и повозка покрывались пылью, как их создатель у себя в кабинете. «Я создал все, что мог создать», — думал Франц.
Но он был неправ!
Как-то супруга Франца, Надежда Петровна (некогдашняя Nadine Долгоногова), пригласила его совершить с ней моцион, благо в тот день стояла прекрасная погода. Изобретатель поворчал, но все-таки стряхнул с себя пыль и вышел с женой в сад. Супруги гуляли около пруда, когда их внимание привлек взлетавший с него гусь. Франц озарился и начал работу по созданию воздухоплавательного снаряда с подвижным относительно корпуса крылом. Он изучал анатомию гусей, которых специально разводил с этой целью, запускал воздушных змеев и сам неоднократно поднимался на них над удивленным Свидригайловым. В 1854 году Франц проводил в саду демонстрации миниатюрного орнитоптера, вызвавшие сочувственные отклики в российских авиационных кругах. В качестве силовой установки он использовал механизм от карманных часов. Модель взлетала с рук и могла нести на себе такой груз, как пудреницу Надежды Петровны или ключ от комнаты.
В январе следующего года, обеспокоенный известиями о неудачах русской армии в Крымской войне, Франц решил построить воздухоплавательный снаряд больших размеров, который управлялся бы пилотом и мог бы нести военный груз типа булыжника или даже бомбы. В сборке орнитоптера участвовала преданная научным идеалам мужа Надежда Петровна, а также их юный сын, Рейнгард. Семейная работа длилась два месяца. Корпус летательного аппарата был сделан из соснового бревна, крылья из фанеры. На орнитоптере, которому он дал имя «Гусь державный», Франц хотел поставить двигатель внутреннего сгорания, но вследствие того, что таких двигателей тогда еще не было, решил использовать паровую машину. Поджимали сроки, поэтому предок не стал заказывать ее за границей, а вынул котел из моторного отсека «Фекалицы» и водрузил его на своем новом изобретении.
20 марта 1855 года Франц выкатил «Гуся» на плясплощадь, развел пары и уселся на ввинченную в фюзеляж табуретку — место для пилота. Из трубы повалил черный навозный дым (котел работал на конских яблоках). Через несколько минут давление в котле достигло необходимого уровня. «Гусь» замахал крыльями. Аэронавт нажал на соответствующую кнопку, поднялся в воздух, как всегда при большом стечении народа, и взял курс на Клизму. Вскоре орнитоптер повис над уездным центром. Воодушевленный успехом Франц решил блеснуть техникой пилотажа. В течении получаса он делал виражи, пикировал на здание городской управы, а в заключение поднялся ввысь и совершил мертвую петлю. С улиц, подоконников и крыш изумленные жители следили за воздушными эволюциями «клизменского феномена», как они тут же прозвали дымодышущий аппарат. Когда давление в котле начало спадать, Франц полетел назад в Свидригайлово, оставив после себя исчерканный черными кругами и линиями небосвод.
Увы, Севастополь был оставлен в сентябре, и через несколько месяцев воюющие стороны подписали в Париже мирный договор. Огорченный Франц отказался от проекта создания ВВС Российской империи. «Гусь державный» никогда больше не плавал по волнам воздушного океана. В 1917 году взбунтовавшиеся свидригайловцы разнесли ангар/гараж на мелкие кусочки, а с ним и стоявших там «Гуся», «Дубельта» и «Фекалицу».
В этой комнате Рейнгард Францевич фон Хакен в 1885 году принял Льва Толстого для дружеской беседы, имевшей далеко идущие последствия. Под влиянием взглядов великого писателя он махнул рукой на Министерство Двора, в котором заведовал департаментом геральдики, и начал повсюду ходить босиком. Рейнгард с неизъяснимой радостью чувствовал под подошвами летом зеленую травку, зимой белый снежок. Отказ от обуви, объяснял он домочадцам, есть не только дань гигиене, но и нравственный долг каждой амбулаторной личности. Следуя примеру Толстого, бывший геральд даже стал педагогом-любителем. Напротив церкви Св. Степана он построил школу (ныне приходская одиннадцатилетка), для которой написал устав, и сегодня поражающий гуманностью, ибо он возбранял пороть учеников или сажать их на кол. Программа обучения была основана на идее, что лучший способ донести до ребенка знания — это стимулировать его воображение. На уроках чистописания дети упражнялись в каллиграфии без перьев и чернил, а исключительно мысленно, а на уроках музыки играли на фортепиано без нот и даже без фортепиано. Иногда Рейнгард, как был босиком, замещал учителя немецкого языка, причем верный разработанной им методике в течение урока ни разу не раскрывал рта и даже не появлялся в классе. Благодаря прогрессивным педагогическим принципам просветленного помещика все ученики были круглыми отличниками — не то, что потом при большевиках.
В этой комнате Отто Рейнгардович фон Хакен — мой собственный дедушка — в 1913 году написал императору Николаю II поздравительную открытку по случаю 300-летия дома Романовых. Встревоженный тлетворным влиянием Распутина на царскую чету, в конце текста Отто сделал приписку: «Государь! Если вы не расстреляете негодяя Гришку, корона упадет с Вашей головы, как в стихотворении Лермонтова „Настанет год, России черный год…“». Но императрица Александра Федоровна перехватила открытку, и предупреждение осталось неведомым высочайшему адресату. Три года Отто ждал царского ответа, так и не дождался, и злой зимой 1916 года присоединился к заговору против Распутина.
Результат известен истории.
Рядом со мной послышалось клацанье зубов: гидка закрывала рот.
Я очнулся от воспоминаний и подошел к письменному столу, на котором под стеклянным колпаком лежала раскрытая тетрадь. Трупикова трубным шепотом объяснила, что она принадлежала Францу фон Хакену. Четким почерком, свидетельствующим о незаурядном характере, изобретатель вывел в начале страницы: «Генваря 16, 1843 года». Поддатой был акварельный рисунок пробирки, из которой выходила спираль пара. Пробирка была как живая. Рядом с рисунком свидригайловский Леонардо да Винчи начертал: «Была вода, а стало газ». Мог ли Франц предположить, что через полтора века эти гениальные слова будут прочитаны его славным потомком?
Выходя из кабинета, я заметил стоявшее в углу чучело волк(одав)а.
— Это Люпус, охотничья собака Вольдемара Конрадовича, — объяснила гидка. — Они очень любили друг друга. После смерти Люпуса хозяин хотел, чтобы тот продолжал быть с ним рядом.
Комната за комнатой, покой за покойником я осмотрел весь дом, от картинной галереи, со стен которой на меня нежно взирали нордические черты моих предков, до театрального зала, где крепостные актрисы Вольдемара, как смущенно сообщила кураторша, позировали в живых картинах на феодальных вечерах самодеятельности.
Я галантно наклонился к ее мошистому уху:
— Вы правы. Вольновлюбчивый Вольдемар был особенно колоритным суком генеалогического древа фон Хакенов. Хотелось бы узнать о нем побольше.
Преданная памяти повесы Тимофеевна пустилась рассказывать случаи из его амурной жизни.
Завет любви
Среди актрис крепостного театра Вольдемар особенно отличал Глафиру Фиалкину, нежную блондинку с изумрудными глазами, родившую ему троих детей. Перед смертью самоотверженная наложница попросила своего господина не давать плодам их страсти вольную. «Вольдемар Конрадович, я хочу, чтобы они всегда были твоими рабами», — заявила Глафира слабым, но сильным голосом и поцеловала помещичью руку. Тот обещал, что так оно и будет.
Из груди умирающей красавицы исторгся благодарный стон…
Вольдемар свято исполнил желание этой светлой души. Дал чадам прекрасное образование, научил их светским манерам, а когда отпрыщи доросли до недорослей, отправил их на полевые работы, с тем чтобы они не потеряли связи со своим классом.
Но я забегаю вперед.
Печальный помещик не мог забыть своей Глафиры. От горя утраты он осунулся и почти перестал выходить на связь с отроковицами округи. Хохот, охота, похоть — все эти когда-то милые забавы были ему теперь до лампочки. Вольдемар одевался во все черное, носил перстень с изображением мертвой головы и часто говорил друзьям об утраченных радостях и об увядшей своей молодости. Впоследствии он женился на пленной шведке, которую привез ему в подарок приятель-полковник, служивший на Северо-Западном фронте. От Вольдемара со шведкой произошел военспец Герхард, от Герхарда — декабрист Фридрих и натур-философ Франц, от них — геральд Рейнгард и т. д.
Вольдемар погиб вскоре после того, как отправил юного Герхарда в Петербург на учебу. Как известно, романтический предок был заядлым охотником и любил бродить по местным заповедным местам с ружьем за плечами. Однажды осенью его задрал в чаще леса матерый сосед, у которого когда-то давным-давно Вольдемар отбил метрессу.
Из зала открывался прекрасный вид на парк, разбитый еще Гиацинтом. Хотя по причине экологической катастрофы в нем не было ни одного дерева, он был таким же уютным, как и во времена оны. Мраморный бюст Екатерины Великой, поставленный в саду адмиралом вскоре после его второй женитьбы, белел в сгущавшихся сумерках, точь-в-точь как в рассказах дедушки Отто. Рядом волновался пруд, по которому Конрад в детстве катался на ботике «Дредноутик». На фоне закатного неба чернели крутые контуры Книксен-горки, с которой зимней порой поколения Хакенят пикировали вниз на салазках и бобслеях. За садом стоял небольшой стадион в форме Колизея. Теплыми летними вечерами восемнадцатого века блестящие гвардейские офицеры играли там в конную игру «всадник без головы» — версию поло, придуманную Вольдемаром.