— Куда же вы это собрались, господин Пушкин?
— В село Болдино, Нижегородской губернии.
— Будьте осторожны, мой друг! В тех местах, сказывают, гуляет холера.
Пушкин наклонился в знак признательности за предупреждение.
— Советую вам тщательно мыть руки и ноги, — продолжала Акулина Ниловна. — Одна добрая немка мне говорила, что чистоплотность есть залог не только здоровья, но и нравственности. Доказательство правоты ее слов можно найти в литературе. Например, в моем романе «Алмаз любви, или Достопамятная жизнь и смерть контессы Амарилии ди Паулюччи, ею самою описанная для детей своих Дианы, Демельзы, Донатьена и Дромадера» (это сокращенное название) кровожадный принц Тайсон делает контессе предложение, но получает отказ, когда она замечает, что у него нечистые ногти.
Поэт поблагодарил Акулину Ниловну за совет и опять попробовал удалиться, но она схватила его за фалду сюртука. Впрочем Пушкин с необыкновенной ловкостью освободился от цепкой хватки собеседницы и юркнул в гущу светского собрания, да так стремительно, что та потеряла его из виду.
После того как гости разошлись, княгиня Ракушкина рассказала Пушкину о необычной судьбе Акулины Ниловны.
По приезде в Болдино великий поэт и писатель сочинил рассказ «Барышня-крестьянка», на который столь пророчески сослался Вольдемар фон Хакен, когда встретил в дубраве все эти годы тому назад свою зеленоглазую босоногую Акулину.
Глава девятая
Я, Роланд Харингтон, — спортсмен и сказочник
У детей раздался плач:
В первый класс пришел палач.
Москва. Октябрь. Воскресенье. Утро.
Сон про Вольдемара и Акулину кончился. Я проснулся. Я снова я!
Потянулся и помчался по Тверской, верный спортивному девизу моей жизни «Run, Roland, run!».[173]
У ресторана «Макдоналдс», что стоит рядом с бардак-отелем, толпилась толпа быстроежек с гамбургерами в руках и устах. Пикник у обочины! Я перепрыгнул через рыгающую толкучку и устремился к площади Маяковского, обгоняя новорусские лимузины, которые в этот пробковый час гоняли по тротуарам на страх праздничным зевакам и витринным зрителям.
Горячее сердце билось сильно, но ровно. Мускулистая грудь вздымалась и опадала. Ноги мелькали, как шпицы в колесах. Я со свистом летел по Москве-красе. Воздух в ноздрях, ветер в ушах!
В процессе стремительного моциона заскочил на черный от народа рынок по названию Дорогомиловский. Предварительно удостоверился, что паспорт и доллары у меня в укромной мошонке, куда нет хода даже самой ловкой воровской длани. Я — опытный бегун туда-сюда, про которого никогда не скажут zonam perdidit![174]
Глядь — музейный работник манускрипты из-под полы продает.
— Какова красная цена литературного наследия родины? — возмущенно спросил я.
Побазарившись, купил по договорной цене скрижаль Пушкина с гарантией на пять лет. Когда вернусь в Америку, изумлю мир неожиданной публикацией. А до тех пор пусть рукописный раритет полежит в долгом кармане — сейчас облегающих трусов, потом кожаных панталон.
Московские улицы были галереями городских типов. Я рассматривал их en courant,[175] не заботясь о том, куда несут меня ноги в крылатых «Nike».
Вот многопузый офицер в фуражке с тульей-трамплином, как у южноамериканского диктатора. Над кровавой большевистской пентаграммой сверкает двуглавый орел. Форменная шизофрения!
Вот яйцеголовый мужчина в просветительских очках. Он рассеянно семенит наперекор народному движению, клюя носом в книгу «Закат Европы». Русский интеллигент au début du XXIe siècle.[176] Старина, пора сменить вехи!
Вот круглолицая блондинка, похожая на подсолнух. Красавица, отчего ты загляделась на меня? Так и хочется выжать из тебя масло!
А я бегу себе, бегу.
Гостиница «Россия». Памятник маршалу Жукову. Торговый центр «Манеж». Монументы и моветоны Москвы…
Вдруг меня ослепило золотое сияние. То был храм Христа Спасителя им. Лужкова, ку(м)пол которого сверкает на всю столицу. Кто сказал, что Москва — третий мир? Как раз наоборот!
— Да здравствует святая соборность! — воскликнул я, привлекая приветливые взгляды прохожан.
После приступа благолепия почувствовал себя, как лампочка в абажуре. «Забегу-ка к моим друзьям Водолеям без звонка, что принято в этой дружелюбной стране, — решил я. — Им будет приятный сюрприз, а мне — вкусный обед».
Через десять минут я уже был в водолеевском вестибюле, где вокруг меня сгрудилось все семейство: Гасхол Торезович, Роксана Федоровна и выводок их маленьких детей.
Я снял с себя футболку, носки и тренировочные брюки. Получился маленький мокрый сноп, который я вручил хозяйке дома.
— Ласковая мадам! Буду вам по-профессорски признателен, если вы выстираете мои вещи. Вы такая добрая!
Смущенная Водолейка опустила голову на когда-то высокую грудь. Меня тронул этот застенчивый жест, столь неожиданный в многолетней и многодетной матери.
— Сладкая сударыня! Вам не обязательно использовать стиральную машину: вполне приемлемой для меня будет ручная работа. А высушить все это вы сможете у плиты, после того как любезно утолите легкий атлетический голод, возникший у меня в результате беготни по Белобетонной.
Чародейка пошла мыть спорткомплект, а я — руки. Затем, сопровождаемый Водолеем и шайкой Водольят, прошествовал на знакомую до изжоги кухню. Усевшись подальше от детей, стал ждать появления хозяйки.
Отец семейства пустился в рассуждения о том, кто из членов Государственной думы черные колдуны. Среди последних, по его мнению, было много красных.
Вошла Водолейка с выстиранными вещами. Вскоре кухня наполнилась горячим туманом от сушившегося спорткомплекта и согревавшегося супа.
Когда хозяйка подсела к нам, я увидел, что на ее изможденных от родов щеках лежит грим. Кокетство волшебницы меня умилило, и я проронил:
— Страсть как есть хочется, милая Роксана Федоровна!
Через четверть часа я уже вовсю жевал.
Проглотив последнюю ковригу, хлопнул ладонью по столу.
— Благодарю за удивительное угощение. Ваш дом — мой ресторан.
Чародейка лучисто улыбнулась. Ее супруг, до этого вежливо наблюдавший за работой гостевых челюстей и чрева, поправил очки на вопросительном носу и обратился ко мне с разговором приватным.
— Был третьего дня в «Академкниге». Увидел там вашу монографию о Малюте Скуратове. Начал ее смотреть и зачитался, хотя английского языка, увы, не знаю. Очень интересное исследование! Мне рассказывали, что в Америке книга пользуется незаурядным успехом. Поздравляю!
— Отчего ж вы не купили ее по дешевке?
— Боюсь, мне еще десять дней тянуть до получки.
Я участливо улыбнулся расчетливому астралу.
— Цена кусается — жена ругается.
Водолея, однако, тянуло поговорить на более смертотрепещущую тему.
— Как по-вашему, Иван Грозный был экстрасенс?
— Нет, экстрасволочь.
Волшебник восторженно вздрогнул.
— Роланд, вы один из немногих западных исследователей, нутром чующих наши реалии. Я бы сравнил вас с хирургом, который скальпелем анализа рассекает больную плоть русской культуры, не смущаясь брызгами крови и гноя.
— Спасибо на доброй метафоре.
— Я говорю это в полном сознании своей объективности: вы никогда про меня не писали.
Последние слова моего фэна заглушили веселые визги Водольят, устроивших на кухне пищевой бой. В воздухе носились огрызки и отрыжки. Вот тебе и тьфу! Я поспешно встал из-за стола, дабы выйти сухим из рвотной ситуации. Кудесник умолял драчунов успокоиться, но те лишь посылали его туда, где не светит солнце.
Все смешалось в доме Водолеев.
Как золотую кость меня это покоробило, как бывалого батьку возмутило. Мои сыновья, несмотря на наследственно-игровое отношение к жизни, никогда бы не посмели так себя вести!
Я решил навести в чужом, но ставшем мне близком семействе порядок.
— Хочу ближе познакомиться с вашими отпрыщами, — сказал я чародейке, которая пыталась приручить детей при помощи пощечных поцелуев. — Я уже второй раз у вас в гостях, но до сих пор не знаю, что заставляет их тикать!
Водолеи согнали Водольят в кучу-малу. Я подошел к ним и принялся их рассматривать.
Детей было трое: пара мальчиков семи-восьми лет и крохотная девочка. Они не стояли спокойно на месте, а переминались на своих тонких ножках и произвольно гримасничали.
— Какие вы хорошенькие, — сладко прошептал я. — Как вас зовут, милые человечки?
Водольята глазели на меня разинув рты, из которых текли прозрачные детские слюни.
Хозяйка с материнской гордостью представила мне членов шайки.
— Дантон, Демулен, Гильотина.
— В этих именах чувствуется намек на некие исторические события.
— Когда дети родились, я писал диссертацию о Французской революции, — объяснил Водолей.
— Думаю, им трудно приходится в школе. Наверное одноклассники жестоко их дразнят по имени-отчеству. И поделом: ваши отпрыщи зверские шалуны!
— В школу они не ходят. Мы с женой даем им домашнее образование. Я веду с ними гуманитарные предметы, а Роксана — математику и астрологию.
Я понял, что Водолей любит своих детей не меньше, чем Водолейка.
— Дяденька, а почему ты голый? — спросил Дантон.
Я харизматически хмыкнул.
— Посмотри внимательно на мои чресла: они покрыты трусами «Austin Reed» стиля «super briefs».[177]
— Наша мама тоже сидит без ничего, когда общается с духами, — сообщил Демулен.
— Работа у нее такая, — сказал я и бросил взгляд на Водолейку. Разоблаченная волшебница была цвета винегрета!
Дантон, возбужденный репликой брата, бросился защищать ее честь: как многие первородные сыновья, мальчик испытывал к матери особенно теплые чувства. Он стукнул Демулена по башке, Демулен врезал ему в живчик, и кухня наполнилась новым раундом писков.