Я царственно осмотрелся.
— Рад был бы оголиться в такой очаровательной компании. Все мы одного пола ягодицы! Однако меня ждут другие — исторические — задачи.
Красотки надули губки, но я был тверд. Стоя в дверях мастерской, Гурецкий ревниво наблюдал мой успех среди женской голытьбы.
— Пора собираться в путешествие из Москвы в Петербург! — кивнул я художнику и спокойно засуетился.
Разборчиво расцеловал всех натурщиц, вытянул кожаную куртку из-под кипы душистого белья на диване и вместе с Гурецким снизошел на улицу, где предупредительный портретист подозвал для меня аховый автомобиль без фар и колес марки «Москвич».
Водитель таратайки, мужчина небывалого вида, был мохнат, как Махно. При виде меня таратайщик вытаращил глаза: даже сквозь треснутое московитское стекло скромный шофер почуял мою ауру. Я сделал светлую мину: ситуация давала мне возможность щебетать своим командованием крутого уличного жаргона.
Мускулисто облокотившись об ничтожный автомобиль, раскрыл рот, понизил голос до опасного хрипа, как принято среди дядек простого народа, и пустился в тарифные переговоры.
— Здравствуйте, чувак. Моя цель — Ленинградский вокзал. Мне туда надо, как на пожар. Я имею билет на поезд, который должен доставить меня в Северную столицу со срочной научной целью.
— 100 долларов.
Я стал умело торговаться.
— Тампон вам на язык, чувак. У вас что, не все chez vous?[262] Я желаю нанять ваш экипаж не как иностранец, а как внук земли русской. Называйте цену-красу!
— 200 долларов.
В знак согласия я шмякнул шофера по щеке.
— Поедемте восвояси! Если доставите меня супербыстро, заплачу вам обалденный бонус. Небось слабо заработать?
— Садитесь.
Я прыгнул в ржавую автопосудину. Таратайка осела от тяжести моих мускулов, но затем рано-поздно набрала скорость и устремилась в центр.
— Гоните ломая головы! Будет и на водку и на кокотку! — понукал я водителя, моментально поглядывая на часы.
Таратайщик оказался лихачем. Не успел я проглотить ротную слюну, а таратайка уже тараторила по Комсомольской площади. Хоп-троп — и «Москвич» затормозил перед Ленинградским вокзалом, да так внезапно, что я бы разбил лоб об разбитое ветровое стекло, если бы не мгновенная реакция. Согласно тому же закону инерции, из косм водителя высыпалось облако перхоти. Полетав по кабине, частицы головокожи начали медленно оседать, создавая поэтическую иллюзию снегозапада, как в стихотворении Пушкина «Зима». Рваные сиденья и дырявый пол машины покрылись белой пеленой, что весьма облагородило ее интерьер.
— Мерси, чувак. Сам Михаил Шумахер не мог бы довезти меня с большим свистом.
Таратайщик почесал затылок, произведя еще одну, малую, перхотную бурю.
— Как мы будем это делать? — осведомился я.
— Делать что?
— Какую форму оплаты вы предпочитаете: материальную или виртуальную?
— Как договаривались: двести долларов. — Водитель вынул бумажник, по наивности готовый сунуть туда пачку баксов.
Я нахмурился.
— Знайте, что в карманах важнейших фигур мира — Буша-младшего, Билла Гейтса, далай-ламы, меня — вы никогда не найдете денег. Мы стоим выше слюнявых купюр и заразных монет, будучи в буквальном смысле слова бессребрениками. С тех пор как я узнал правду о том, кто я есть, я избегаю притрагиваться к наличным с поистине царственной брезгливостью.
— Но мы же договорились!
— Вы все получите сполна, — успокоил я таратайщика. — К концу месяца, если не года, деньги будут на вашей счетной книжке или под вашим счетным матрасом. Сначала, однако, я должен спросить как вас зовут.
Тот неумело задумался.
— Зачем?
— Для того, чтобы выписать вам чек.
— Не-е-е, никаких чеков. — Кучер крутанул головой, да так резко, что внутри «Москвича» разразилась новая перхометелица.
— Уверяю вас, je suis en fonds.[263] На моем текущем счету в Мадисонском кредит-юнионе лежит сумма в 1000 минимальных зарплат. Речь идет об американских горках золота! Конечно, вместо того чтобы осеребрить чек, вы можете сохранить его как рукописную реликвию. Тогда у вас останется исторический документ, свидетельствующий о вашей близости, пусть и мимолетной, к моей августейшей особе. Это может многое для вас значить во время грядущих великих потрясений, необходимых великой России.
Но намек на скорую реставрацию самодержавия в виде меня как царя остался непонятым.
— Хочу наличные!
Я укоризненно посмотрел на автоизвозчика.
— Одна из главных проблем вашей-нашей экономики — это нежелание населения пользоваться иными финансовыми инструментами, чем потертыми полушками и негигиеничными ассигнациями. Когда же образумится отечественный οι ηολλοι?[264]
— Сам ты иди на хуй!
— Прошу перефразировать реплику.
— Я те щас перефразирую!
От негодования водитель запрыгал на облучке, забыв о ветхости «Москвича». Раздался треск. Облучок провалился в пол, пол выпал на асфальт, и жадюга застрял где-то между рулевой колонной и выхлопной трубой.
Я воспользовался случаем, чтобы прочитать ему заключительную нотацию.
— Как видите, невежество ума и грубость языка приводят к печальным последствиям. Пусть этот полный крах послужит вам напопным уроком вежливости!
Я вышиб плечом дверцу и направился к вокзалу, царственно игнорируя таратайщика, который матерно тараторил за моей широкой спиной.
Перрон. У последнего вагона петербургского экспресса тусуется тройка интеллектуалов с букетами цветов в руках. Мои приятели Миша Пеликанов, Веня Варикозов и Гога Водолей без лишних слез пришли на дальние проводы. Это была большая жертва, сделанная ими исключительно ради меня, ибо они друг друга не выносят. Судите сами. Веня называет Мишу масоном, Миша обзывает Веню шовинистом, Гога величает Мишу вампиром, Веня называет Гогу бесенком, Миша обзывает Гогу фигляром, Гога величает Веню ретроградом.
Увидев мою высокую мускулистую фигуру, интеллектуалы замахали букетами, давая понять, что чугунка не ждет. В ответ на призывы провожающих поспешить я устроил бег на месте, ужасая их шансом моего опоздания. Меня никогда не покидает чувство юмора — почему я популярен и среди друзей, и среди врагов.
Мои вертикальные прыжки продолжались в течение пяти минут веселья. Наконец я сменил смех на милость и подошел к невеликой кучке.
— Анна Каренина едет в моем купе? — приветствовал я тройку литературной шуткой. Те сначала вытаращили глаза, потом руки.
Я крепко, по-мужски, пожал дружественные кисти — пухлую Пеликанова, варикозную Варикозова, волосатую Водолея.
— Je vous remercie de bons sentiments que ma présence inspire en vous.[265]
Пеликанов волнообразно помахал рукой.
— Роланд, я связался с директором Пушкинского Дома, как вы просили. Он вас ждет завтра в десять.
Я конспиративно кивнул.
— Надеюсь, вы ничего ему не сказали про мою золотую кость. Я еду в Питер под nom de voyage[266] «профессор Харингтон», на случай если мною заинтересуется ФСБ или ЦРУ. Кто я такой не должен знать никто, даже в какой-то степени я сам! Пусть директор думает, что я скромный славист, прославившийся блестящими исследованиями по русской литературе.
— Я дал ему только минимум информации.
— Надеюсь, это так, иначе последствия для России могут быть ужасными. В вашей-нашей стране у стен есть уши, у потолков очи, а у дверей носы.
— Клянусь Биллем о правах, директор находится в полном неведении. Человек он порядочный, демократических взглядов, но с имиджем чистого ученого.
Пеликанов преданно потупился.
— Ваше Величество, берегите себя в Питере. Вы теперь принадлежите не себе, а истории. Русскому народу выпал шанс — говоря объективно, незаслуженный, — наконец-то увидеть во главе страны руководителя западного типа. Наши ваньки привыкли челом бить да на коленках ползать. Лишь революция сверху поможет обрести им стройную, свободную осанку. — Пеликанов взмахнул волосами. — Когда вы вернетесь в Москву, хотел бы обсудить с вами один проект.
— Что такое?
— Вчера вечером я задумался о судьбах России, и мне пришла в голову мысль, что пора заменить кириллицу латиницей. Все наши беды оттого, что мы со времен князя Владимира пишем пресловутой славянской вязью. А и Б сидели на трубе… Куда нам с таким алфавитом угнаться за Америкой!
— Если вы станете публично исповедовать эти взгляды, я не смогу назначить вас министром культуры в кабинете всех талантов. Общественное мнение вряд ли захочет увидеть радикального буквоеда на посту, который когда-то занимали традиционалисты типа госпожи Фурцевой и господина Губенко.
Пеликанов завертел в воздухе руками.
— Наша страна знала лишь двух просвещенных правителей европейского склада. Это Александр Керенский и Егор Гайдар. Какие светлые головы, какие одухотворенные лица! Уверен, что, если хотя бы один из них удержался у власти, мы давно бы уже использовали элегантные латинские знаки, а не эти византийские финтифлюшки.
Услышав имя первого постсоветского премьера, Варикозов показал Пеликанову кулак. Тот шевельнул шевелюрой и пошел на писателя. Дабы предотвратить вокзальную драку, я встал стеной между идеологическими оппонентами.
— Миша, в сумме ваши любимцы правили год с небольшим. На тысячу лет русской истории это не густо!
Рядом раздалось славянофильское сопение.
— Азбука наша ему видите ли не нравится. А русское слово «эшафот» ты знаешь?
За невозможностью стукнуть Пеликанова Варикозов двинул локтем в живот Водолею.
Тот отпал.
Я царственно откашлялся, призывая членов тройки сплотиться вокруг меня. Мое обаяние сняло возраставшую среди них злобу. Мы начали прощаться. Как принято в России, но не в бездушной Америке, я крепко обнимал приятелей, хлопал их по всему телу, плевал на пол от радости разлуки. В ответ те охали от горестных переживаний, скрывая сожаление о том, что покидаю их на целую неделю, и желали мне доброго пути и великого царского счастья.