Трактирщик позеленел от бессильного гнева.
— Caballero! — вскричал он. — Берегитесь!
— Чего? — миролюбиво отвечал дон Корнелио. — Насколько мне известно, зубная боль не заразительна. Бедняжка! Он даже сам не знает, что говорит… Вам надо лечиться, милейший, послушайтесь моего совета.
С этими словами певец бесцеремонно повернулся спиной к месонеро и снова запел романс, так не понравившийся трактирщику.
— Гм! — пробормотал тот, показывая тайком кулак. — Надеюсь, что и тебе достанется на орехи в общей свалке… Не будешь так смеяться!.. А, вот и солнце всходит.
День почти мгновенно сменил ночь.
Дон Корнелио помогал слугам полковника чистить лошадей и седлать мулов, на что сейчас же обратил внимание трактирщик, и это вызвало у него ехидную улыбку. Если бы ее увидел полковник, он, наверное, сильно бы призадумался.
Вдруг снаружи послышался стук лошадиных копыт, и через ворота, оставшиеся открытыми после отъезда погонщиков и других путешественников, в патио на полных рысях влетели два всадника.
При таком неожиданном появлении всадников трактирщик обернулся, точно его укусила змея.
— Ну! — пробормотал он. — Не успел еще и день настать, а это проклятое исчадье уже начинает валиться мне на руки!
Двое вновь прибывших, не обращая ни малейшего внимания на дурное расположение духа трактирщика, спрыгнули с седел и, разнуздав лошадей, провели их к колодцу пить.
Приезжие были люди уже не совсем молодые, лет сорока — сорока пяти, и, судя по костюму, казались пограничными жителями. Как и все путешественники в этой благодатной стране, где каждый должен рассчитывать только на себя, они были вооружены с головы до ног, но только вместо обыкновенных ружей, употребляемых местными жителями, у них были превосходные американские карабины. Последнее обстоятельство, а также сарапе36 индейского происхождения и их горячие полудикие мустанги заставляли предполагать в них жителей Соноры37 или, по крайней мере, людей, живущих в этом штате.
Трактирщик, видя, что вновь прибывшие не обращают на него никакого внимания, решился, наконец, сам заговорить.
— Что вам угодно? — спросил он их.
— Пока ничего, — отвечал старший из путешественников, — но как только лошади наши напьются, вы дадите каждой из них по мерке маиса и по вязанке альфальфы.
— Я месонеро, а не пеон, и вовсе не обязан задавать им корм, — грубо возразил тот.
Путешественник, говоривший с трактирщиком, искоса взглянул на него.
— Будет ли это сделано вами или вашими слугами, мне решительно все равно, — ответил он сухо, — я хочу только, чтобы мое приказание было исполнено как можно скорее, потому что я спешу.
Заметив сердитый косой взгляд говорившего, трактирщик предпочел прекратить спор.
В течение последних нескольких часов бедному Сакаплате что-то сильно не везло с путешественниками: все, кого посылала ему за эти сутки судьба, были удивительно похожи на молодых быков, вырвавшихся из загона.
— Ваша милость, по всей вероятности, спешит ехать дальше? — заговорил он вкрадчиво.
Незнакомцы не отвечали ни слова.
— Надеюсь, вы не сочтете излишним любопытством с моей стороны, — продолжал трактирщик, — если я спрошу, в какую сторону думает ехать ваша милость?
Один из путешественников поднял голову:
— Если вас кто-нибудь спросит об этом, отвечайте, что вы не знаете. А теперь ступайте, милейший, заниматься своим делом и не забудьте пословицу: всяк сверчок знай свой шесток.
Трактирщик пожал плечами, опустил голову и через мгновение скрылся, чему немало способствовало появление полковника, который в эту самую минуту входил в патио, и с которым ему вовсе не хотелось встречаться.
Незнакомцы молча, с улыбкой, переглянулись и затем принялись следить за пеоном, который в это время задавал корм их лошадям.
Дон Себастьян решил ехать и теперь пришел в последний раз взглянуть на лошадей, перед тем как вызвать в патио свою дочь.
Дон Корнелио, увидев полковника, поспешил к нему навстречу и, поздоровавшись, отвел его немного в сторону и почти шепотом сказал:
— Взгляните-ка, полковник, на этих двух кабаллерос!.. Вот были бы хорошие попутчики, как мне кажется.
— Да, ваша правда, но только вот вопрос, согласятся ли они ехать с нами?
— А почему бы и нет? Если им по одной дороге с нами, им это принесет такую же пользу, как и нам, если не больше.
— Да, правда. Вы с ними говорили?
— Нет еще, они только сейчас приехали, и потом, вам, по-моему, следовало бы самому поговорить с ними.
— Что ж…
Полковник покинул дона Корнелио и, подойдя к незнакомцам, приветствовал их вежливым поклоном, а затем сказал:
— Чудные у вас лошади, senores caballeros, кажется, настоящие мустанги из прерий.
— Да, эти лошади из прерий, senor caballero, — отвечал один из путников, кланяясь полковнику.
— Рано же вы вздумали сегодня останавливаться на отдых, — продолжал полковник. — На таких лошадях, как ваши, нет надобности делать частые остановки.
— А что дает вам повод думать, senor caballero, что мы сегодня дальше уже не поедем?
— Зачем же вы приехали сюда так рано?
— Ах, да… Но тут вы можете и ошибиться…
— Извините за мой нескромный вопрос, senores caballeros, но мне хотелось бы знать, куда вы едете: в Гвадалахару или же из Гвадалахары?
— Caballero, — сухо ответил разговаривающий с ним незнакомец, — мы тем охотнее готовы извинить вашу нескромность, что в этом месоне все, по-видимому, тем только и занимаются, что расспрашивают путешественников. Но только позвольте мне не отвечать на ваш вопрос. Мы с моим другом люди опытные и слишком хорошо знаем, что в этой стране больше всего приходится сожалеть, когда много говоришь о своих делах, и никогда не жалеешь, если хранишь это про себя.
Полковник выпрямился с обиженным видом.
— Как вам будет угодно, caballero, — холодно ответил он, — я не имею права сердиться на вас за вашу осторожность, но только позволю себе заметить, что вы истолковываете мои намерения в дурную сторону… Если вы едете в tierracaliente, могу предложить вам охрану моего конвоя, пока мы не минуем место, пользующееся дурной славой. В настоящую минуту там засела шайка одного страшного бандита, которого зовут Эль-Бюитр.
— Я слышал много рассказов об этом человеке, — проговорил незнакомец гораздо приветливее, — и надеюсь, что мы с моим другом сумеем и сами не дать себя в обиду разбойникам… Но если я и отказываюсь от вашего предложения, то считаю себя обязанным поблагодарить за участие к людям, совершенно вам незнакомым.
На этом разговор и закончился. Собеседники раскланялись друг с другом со всеми знаками вежливости, и затем Полковник, видимо, сильно оскорбленный тем, как сухо было принято его любезное предложение, отдал приказание готовиться к отъезду и пошел за дочерью.
Минуту спустя он снова появился, уже вместе с ней. Все сели на лошадей и по знаку дона Себастьяна тронулись в путь.
Проезжая мимо незнакомцев, смотревших на выступление маленького отряда, полковник и дон Корнелио вежливо приподняли свои шляпы, донья Анжела тоже послала грациозный поклон, сопровождая его очаровательной улыбкой.
Незнакомцы почтительно обнажили головы и низко склонили их, взглядом провожая уезжающих.
— Лови, бездельник, — крикнул полковник, бросая унцию золота трактирщику, который тоже присутствовал при отъезде путешественников. — Это тебе сгодится на покупку примочки.
Сакаплата поднял унцию, спрятал ее в карман и, перекрестившись, пробормотал себе под нос:
— Ну, тебе, пожалуй, понадобится куда больше унций, чтобы залечить твои раны!.. Ба-а! — добавил он с зловещим смехом. — Теперь это, впрочем, уже дело Эль-Бюитра; пусть они там устраиваются, как хотят!
Выехав за ворота месона, дон Себастьян разделил всю кавалькаду на три отряда. Первый отряд составили двое слуг, которым было приказано с ружьями наготове ехать впереди; второй отряд, тоже из двоих слуг, образовал арьергард, а составлявшие третий отряд полковник и дон Корнелио, обступив донью Анжелу, следовали в середине. Покончив с этим, полковник скомандовал: «рысью», и все три отряда быстро помчались навстречу грозившей им опасности.
Между тем оба незнакомца остались в месоне.
Они довольно долго следили глазами за маленькой группой, а затем, как только лошади съели корм, взнуздали их и стали затягивать подпруги.
— Послушайте, дон Луи, — сказал, наконец, младший из незнакомцев, — у меня так тяжело на сердце, что я непременно должен сказать вам, что меня гнетет, хотя бы вы и рассердились.
— Говорите, друг мой, — отвечал его спутник с грустной улыбкой. — Да я и сам знаю, что заставляет вас задуматься.
— Может быть, хотя, признаюсь вам, меня это удивляет.
— Ну, слушайте, Весельчак… Вас, конечно, очень интересует, да и не могло не интересовать, почему я так грубо разговаривал с этим господином, которого всего только минутой раньше увидел в первый раз в своей жизни.
— Верно! Сколько я ни ломал себе голову, так и не мог объяснить, чем вызвано было ваше странное поведение…
— Не ломайте себе голову попусту, друг мой!.. Я, поступая так, поддался тайному предчувствию и действовал почти инстинктивно. Я сам не знаю, почему все так вышло.
— Как это странно!
— Вам, конечно, знакомо инстинктивное отвращение, которое испытываешь, прикасаясь к пресмыкающемуся?
— Да.
— Ну так вот! Когда этот человек стал подходить ко мне, я, еще даже не глядя на него, уже чувствовал, что он приближается… сердце мое учащенно билось… А когда он заговорил, у меня так болезненно сжало грудь, что я готов был упасть в обморок.
Весельчак с минуту смотрел на него, а затем сказал:
— И вы на этом основании решили…
— И я решил, — перебил его старший, — что этот человек рано или поздно станет моим врагом, и я боюсь, что встреча с ним в такой день будет для меня даже роковой.