– Драган Белич.
– Очень хорошо, сеньор Драган, считайте себя гостем асьенды Рош-Нуар, ваши собеседники, полагаю, добавят нужные подробности.
Арчи на рысях удаляется, а я весь в сомнениях. Белич ведь говорил, что двадцати штук на счету у него нет, имеются только знакомые в Нью-Рино, с которых можно то ли стребовать старый должок, то ли обратиться «в счет будущих услуг». Он что, рассчитывает, что сии знакомые будут его отбивать у боливийцев? Нет, вряд ли, картину города «пяти семейств» Крук знает лучше меня.
Понятно, что я, если надо будет, двадцать тысяч ему одолжу. На самом деле любой серьезный новоземельный банк, за вычетом разве что орденского, имеет «корреспондентские счета» в «партнерских», и можно обратиться в тот же Северный торговый, предъявить айдишку и попросить выдать энную сумму со счета в Русском промышленном – после проверки выдадут, возможно, взяв процент за услуги, но выдадут. Я намеренно схитрил при первом разговоре с асендадос, потому как не внушают мне доверия города Латинского Союза в плане «безопасности территории». Очень даже может быть, что хитрость мою Адам и Бернат раскусили, но промолчали, позволяя «кролику» вволю брыкаться в угодном ему направлении, лишь бы результат был.
Будет им результат. Все к тому идет.
Прибегает Бруно с комплектом сменных одежек для Белича – холщовая рубаха, аки у многих пеонов, и бриджи совершенно дикого размера, наверное, Адам своими старыми поделился; ну да, забинтованную ногу просунуть-то надо, а чем специальную «разъемную» штанину со шнуровкой делать – уж проще так… В шесть рук помогаем сербу облачиться. Пара мокасин пока не нужна, голову Крук привычно обматывает банданой, а затем с усмешкой рассматривает кобуру и портупею. Увидев под стопкой принесенных шмоток знакомый ремень, я сам с собой поспорил, какой «гостевой» ствол асендадос выделили Беличу во временное пользование – тоже экзотику начала прошлого века, скажем, «рот-штейр» или аргентинский «маннлихер»? о моделях этих я читал, а вживую, естественно, видеть не доводилось. Увы – асендадос расщедрились лишь на такой же «сент-этьен», как у Хакима, то есть ничего нового…
Часам к тринадцати переговоры патронов асьенды Рош-Нуар с неведомыми гостями-военными наконец завершаются, и все они снова появляются во дворе. Гости разделяются: трое (с сопровождением из местной охраны) шагают обратно к воротам, двое – а вместе с ними и асендадос – направляются к нам. Бернат закатывает короткую речь по-испански; Хаким кивает, Крук вопросительно смотрит на меня, потом с усмешкой замечает по-русски:
– А, ну да, ты же испанского так и не выучил.
– Ничего, русский когда-то учил я, – внезапно говорит один из «гостей», сверкая широкой улыбкой и стальной коронкой левого клыка.
Ничего ж себе «когда-то учил» – акцент у него наличествует, верно, но это выраженный московский акцент! И пока я хлопаю глазами, собеседник представляется:
– Команданте Хосе Писейрос, Свободная Революционная армия.
И протягивает ладонь для рукопожатия. Крепкого, властного.
Автоматически называюсь в ответ, вслед за мной то же самое делают Крук и Хаким.
Так вот ты какой, значитца, начальник боливийских революционеров… Годков под пятьдесят, жилистый, начисто выбрит. Мордой лица вполне себе спик, разве что индейской крови вроде поменьше, чем у пеонов и охранников здешней асьенды.
Как выглядит среднестатистический боливиец – без понятия, но говорить по-русски с московским акцентом он точно не может.
Вывод?
Навскидку, два варианта. Либо «команданте Писейрос» на самом деле маска – с поклоном штандартенфюреру Штирлицу от полковника Исаева; что вряд ли, ибо с какой радости матерому разведчику под мощным прикрытием так вот расшифровываться невесть перед кем, а я для него никто. Либо же, что вероятнее, в прошлой жизни, за ленточкой, он действительно имел отношение к «конторе глубокого бурения» в смысле какому-нибудь латиноамериканскому варианту ея, и соответственно еще при Союзе проходил обучение-стажировку в Москве – ну а дальше язык и полезные навыки Писейрос сберег и теперь делает революцию здесь, раз что-то не срослось там. Почему бы и нет.
– Влад, Драган, Хаким, – повторяет команданте Писейрос. – Десять, двадцать, двадцать. – Понятно, о чем это он… – Что ж, некоторое время вы еще попользуетесь гостеприимством асьенды Рош-Нуар, а в два часа пополудни выступаем в дорогу. Личных вещей, я так понимаю, у вас немного, со сборами затягивать незачем.
– Точно так, сеньор команданте, незачем, – отвечает Белич за нас троих.
– В таком случае до скорого.
Боливийцы отбывают, продолжая беседовать с Бернатом и Адамом, а нам остается лишь обменяться впечатлениями.
– Профи, – кратко сообщает Крук. – За плечами настоящая армия и офицерский чин не за красивые глаза, сам служил и других водил под пули. Где, за кого и с кем воевал – пока не скажу…
Хаким добавляет:
– Зато готов поклясться: эти двое никакие не боливийцы. Перешеек или Карибы – Панама, Сальвадор, Куба, может, Ямайка или Пуэрто-Рико, но точно не Южная Америка.
– Ну отчего же, – вставляю я, – они вполне могут быть такими же боливийцами, как мы – русскими.
Серб и узбек переглядываются и ухмыляются.
Излагаю свои соображения по московскому акценту. Крук качает головой.
– Нет, Писейрос не из КГБ, другая контора. ГРУ разве что, так эти вроде революций не делали…
– У себя – не делали, – уточняю я, – а у других – запросто. Сколько наших «военных советников», когда в штатском, а когда и в форме, мелькало там и сям…
– Мелькать – мелькали, – соглашается Хаким, – а сколько их операций действительно закончились чем-то путным? От удачной операции до страны, которая реально встала на новый путь развития и успешно по нему пошла, очень далеко.
Развожу руками.
– Ну, знаешь, это никакому военспецу не под силу. Нужна работа совсем других сил и на других уровнях, грубо выражаясь, политика и экономика; на наш ПРА можешь не кивать, армейцы его скорее обороняли от посягательств, чем строили с нуля. Вершина возможностей военспецов – мятеж или переворот, то ли организовать, то ли наоборот, предотвратить; точечная операция.
– А мятеж, как сказано у классика, удачей не кончается… – кивает Хаким.
– У классика, – возражаю я, – это не о мятеже утверждается, а о государственной измене. Он с натуры писал.
– Погоди, мы об одном и том же классике говорим? У Маршака, точно помню, «мятеж не может кончиться удачей, в противном случае зовут его иначе». В детстве я восьмитомник наизусть цитировать мог, сейчас половину перезабыл, конечно…
Усмехаюсь.
– Так ведь у Маршака не оригинал, а перевод. Вернее, пересказ. Потому как автор исходника, уж извини, сэр Джон Харрингтон, крестник и один из придворных поэтов Рыжей Бесс, иными словами, ея королевского величества Елизаветы Первой Тюдор. Рыцарский титул получил не за панегирики, а можно сказать, за инженерную работу – изобрел для августейшей крестной, которая по тогдашним меркам была помешана на гигиене, смывной ватерклозет… прошу прощения, отошел от темы, увлекся. Так вот, у Харрингтона:
Treason doth never prosper: what's the reason?
For if it prosper, none dare call it 'treason'.
Государственная измена, и никак иначе. Мятеж, в том числе вооруженный – это, конечно, тоже ее подвид, но сам понимаешь, у Маршака описан случай куда более узкий…
На этой лекции разговор и завершается. Пока не получим о Писейросе и его боливийских революционерах новых сведений, гадать бесполезно. Впрочем, если и получим, толку-то в тех догадках – выбора у нас все равно нет, массаракш, мы для боливийцев в точности такие же «кролики», как и для асендадос Рош-Нуар. То бишь без права голоса; если команданте Писейрос и его люди сделают как обещали и доставят нас в Нью-Рино, чтобы получить оговоренную сумму – хорошо, но если нет, воспрепятствовать им не в наших возможностях.
Территория Латинского Союза, Сьерра-Гранде. Среда, 07/03/22 21:05
Приближается вечер. Асьенда Рош-Нуар осталась позади, можно сказать, в прошлом, согласно эйнштейновскому единству пространства-времени. Лично я расставанием этим не огорчен, Хаким и Крук, полагаю, тоже. Асендадос нам вослед платочками также махать не стали, хотя Адам у ворот и появился. Проконтролировал отбытие – не нас троих, разумеется, а бойцов боливийской революции, – и вопрос закрыт.
Экономии ради, а возможно, и по причине здешнего бездорожья колонна боливийцев транспортом себя не обременяет. Полдюжины вьючных ишаков, ну и полная выкладка у каждого. Римские легионеры времен расцвета державы, «мулы Мария», одобрили бы.
Моего одобрения не спрашивают, просто в приказном порядке впихивают в лямки вещмешка: неси, мол. Килограммов пятнадцать, таскал я и побольше, ничего страшного. Ага, это если тащить десять минут – ничего страшного, и полчаса-час вполне посильно, и желательно по условно ровной дороге; а вверх-вниз по горам да весь день, ну пусть даже с перерывами на отдых, хотя пока таковой не объявляли – веселая перспектива.
Впрочем, я хоть как-то держусь. Хаким уже сдох. Первые два раза его поднимали пинками и отборным латиноамериканским матом – по интонации очевидно, «сержанта учебки» ни с кем не перепутаешь, даже если языка совершенно не разумеешь. После третьего, когда он чуть с обрыва не чебурахнулся, а вместе с ним и двое соседей, узбеку поменяли мешок на более легкий и пристегнули на связку на манер альпинистов. Пока тащится.
Крука двое спиков покрепче волокут на мягких носилках – классическая плащ-палатка, к которой пришиты лямки для переноски. Да, ему бы лучше жесткие, ногу намертво зафиксировать – но жесткие тут не факт что удалось бы протащить, с такими и то местами целая эпопея…
Еще в начале похода команданте Писейрос внимательнее изучил раненого, и сразу как асьенда скрылась из виду, предложил Беличу некоторое время попользоваться гостеприимством революционной штаб-квартиры. Мол, когда сам сможешь перемещаться, тогда с тобой через горы и пойдем. Серб благодарит и отказывается – хватит-де с него здешнего гостеприимства; слова «слишком дорого обходится» вслух не звучат, но подразумеваются очень даже зримо. Команданте недовольно передергивает плечами – ну, как знаешь, изображать благодетеля против воли пациента привычки не имею.