Далее все потекло по намеченному сценарию.
На сцене выступали известные певцы. Натруженно грохотала «фанера», под которую они открывали рты. Говорились тосты, здравицы, какого-то грузина едва не утащили под стол за то, что чуть ли не полчаса он витийствовал на тему, которая в переводе на русский (имею в виду, разумеется, стиль) значила одно: «Итак, выпьем за дружбу!» Одним словом, обычная скукотища.
Впрочем, вскоре мои ожидания начали оправдываться.
Сидевший по левую руку от меня Геннадий Ильич, который все время молчал и только однажды произнес какой-то маловразумительный тост, вероятно, вплотную подошел к кондиции, раскрывшей его для общения. Он икнул и, проигнорировав полный презрения взгляд своей супруги, которая второй час высокомерно цедила ананасовый сок, повернулся ко мне и проговорил:
— Я полагаю, что в высшей степени достойный человек, то бишь является Кирилл Семен… кхе… Станиславович… кгм… я хотел сказать… мое присутствие на его юбилее не может дезавуировать предвыборную кампанию на пост… м-м-м… — Он подцепил на вилку кусок мяса, приправленного каким-то ароматным соусом, но не донес его до рта, и соус стал упорно капать на рукав надменно застывшей, как каменное изваяние, его супруги Валерии Юрьевны. — К плохому человеку такая очаровательная женщина… как вы, драгоцен… Мария, не так ли… позвольте ручку… к нехорошему человеку такая женщина не пришла бы, — наконец справился он с мыслью.
«Когда только успел так набраться, господи? — подумала я. — Ведь сидел тише воды ниже травы! Бизнесмен!! Кандидат в облмосковские губернаторы!»
Геннадий Ильич приложился куда-то в район моего запястья, пачкая мне руку соусом, и, не заметив, как поспешно я отдернула руку, опустил свой правый локоть на стол. Локоть размазал по скатерти мусс из лангустов, но Геннадий Ильич остался в полном неведении о том, что творит, выговорил что-то из разряда уже совершенной околесицы:
— А к-как вы… позвольте спросить… Вы — Мария Ивановна?
— Андреевна. Но лучше без отчества.
— …дреевна. А-атлично. Я вот о чем у вас хотел спросить. Как в-вы относитесь к офшорным операциям с точки зре… зрения этики?
Ничего себе вопросики у господина… Хорошо еще, не спросил о роли категорического императива Иммануила Канта в становлении этического аспекта классической немецкой философии. Я нашла в себе силы мягко улыбнуться и ответила:
— А я к ним вообще никак не отношусь.
— И сов… совершенно напрасно, — проговорил он. — Вот когда я стану губернатором Московской области, то… тогда и посмотрим, как относит… относительно вашей персоны, многоуважаемая Марина Васильевна.
Выручил меня Ясин, который уже вторую минуту наблюдал за экзерсисами Геннадия Ильича.
Он подошел ко мне сзади и, положив руки на плечи, проговорил:
— Что, Маша, познакомилась с господином Бубновым? Прекрасный человек, солидный бизнесмен, перспективный политик. Правда, есть у него недостаток: кривой бок, — лукаво добавил Ясин.
— Что?! — возопил Бубнов. — Какой такой кривой бок?
— Это он, вероятно, по пословице: если перехвалить, то на один бок кривой станешь, — пояснила я.
— Совершенно верно, — кивнул модный клипмейкер.
— Н-ну…
Я подняла на Геннадия Ильича холодный взгляд и сказала:
— Значит, вы — три в одном? Прекрасный человек, солидный бизнесмен, перспективный политик. Отлично.
— Меня зовут Геннадий Ильич Бубнов, — проговорил тот и, зацепив рукавом вазу с фруктами, опрокинул ее в блюдо с салатом. — Собираюсь баллотироваться в губернаторы Мособласти.
— Ага… это у вас рейтинг шестьдесят процентов? — выудила из памяти я.
Он расплылся в широчайшей улыбке, сделал левой кистью хватательное движение, вероятно, для того, чтобы поймать мою руку и в очередной раз галантно к ней приложиться, но вместо моей руки ему попалась свиная ножка, которую он и поцеловал с трогательной нежностью. А потом вцепился зубами, как бы осердившись.
— Фоверфенно верно… мой рейтинг… чав-чав… это я…
Вычленить что-либо из его длинной речи стало совершенно невозможно. Не исключено, что она была предвыборной — перед отдельно взятым избирателем. К этому выводу я пришла, когда в речевом букете идентифицировала слова «бардак», «коррупция» и даже замысловатое «тотальная бюрократизация чиновных сфер».
Я беспомощно оглянулась на Ясина, но он только улыбнулся с загадочным видом и отошел к другим гостям. Тем временем Бубнов дожевал поросенка и заговорил более членораздельно, но не намного более осмысленно:
— Вот вы тоже считаете, что в нашей стране все можно купить? А? Только пост губернатора не купишь ни за какие деньги. Только… за очень большие деньги. Ну, такие, как у Ходорковского или Абрамовича. Последний… м-м… уже купил. И Чукотку, и «Челси». И Шестов, олигарх последней волны, тоже себе английский клуб купил. Только итальянский.
Парадоксы и благоглупости сыпались как из рога изобилия. Нет, беседы, которая могла бы помочь расследованию, не получится. Особенно если учесть, что и это сумбурное общение проходило под пристальным взглядом Валерии Юрьевны, жены Бубнова. Я попыталась было подняться, чтобы уйти, но увидела, что Ясин делает мне какие-то загадочные пассы руками, и поняла, что он просит пообщаться с господином Бубновым как можно дольше и плотнее.
И это под боком у жены.
«Ну Ясин, доберусь я до тебя! — подумала я. — Не будь ты сегодня именинником…»
Я повернулась к Бубнову, который уже оживленно совал мне в район подмышки фужер с шампанским, и проговорила сакраментальное (а что я еще могла сказать):
— Давайте выпьем.
А босс, наверное, думает, что я разговорила Бубнова, что называется, до полной сознанки. Было бы в чем ему сознаваться… Было бы вообще о чем у него спрашивать!
Ближе к ночи все стало на свои места.
На сцене в мечущихся лучах светового шоу извивалось несколько фигур, мужских и женских: это был стриптиз-балет, действительно набранный из бывших балетных танцовщиков, которые, как то водится, не смогли заработать себе на жизнь высоким искусством и теперь переметнулись в презренную сферу шоу-бизнеса.
Гости разбрелись по всему ночному клубу; наиболее «продвинутые» уже направились наверх, где к их услугам были бильярд, кегельбан, столы для покера и рулетки, а также нежные руки квалифицированных массажисток. Со всем прилагающимся к этим рукам и к этим массажным услугам.
Ясин куда-то на время пропал, а потом появился с красными, как у кролика, глазами, хохочущий и неестественно бодрый. Если учесть, что перед своим исчезновением он предлагал мне дернуть по «дорожке» кокса, то не составляло особого труда догадаться, чем он занимался в этой кратковременной отлучке. Я сидела в обществе двух мужчин. Нельзя сказать, что я была сильно пьяна, да и вообще пьяна, но выносить общество Бубнова, будучи трезвой, возможным не представляется.
— Маш-ша… дорогая! — верещал он. — Я тут доказывал Алексею Павловичу, что… ты это самое…
Он сбился, очевидно, потеряв нить мысли, и тут же предложил выпить за мир во всем мире, за бог с нами и хрен с ними… «и Ле-е-енин такой молодо-ой, и юный Октябрь впереди-и». Он пропел все это на редкость фальшивым голосом и опрокинул в рот стопку водки, не дожидаясь, пока я с ним чокнусь. А потом сказал:
— Вот вы думаете, что я пьян. Что банкир, что кандидат в губернаторы — одинаково пьяны. Ерррунда! Все дело в том, что деление по политическому признаку ушло в прошлое… Сейчас главное — это не партийная принадлежность, а качества хозяйственника и государ… государственника. С послаблениями в сторону централизующей роли государства… наместник Северной Кореи Ро Де У… танки в Праге… Вы знаете, Маша, как сильно харизма человека зависит от его хари… нет? в-в-в… — Он поморщился, словно раскусил малинного клопа, а потом забормотал совсем уж бестолково: — Шарлатанство… партийная дисциплина… не позволю про царя такие песни петь… распустились тут без меня…
Потом вскинул голову и, наклонившись ко мне, таинственным голосом проговорил:
— Хотите политический анекдот про Вовочку?
Мрачный мужчина, сидевший рядом с ним, покачал головой и проговорил:
— Может, вам нужно освежиться, Геннадий Ильич?
У него был глухой бесцветный голос, да и сам он был какой-то бесцветный, незапоминающийся. Но в глазах — совершенно трезвых — мерцала холодная, проницательная насмешка. Вероятно, такими раньше и были наиболее влиятельные партийные функционеры, «серые кардиналы» КПСС.
В ответ на слова Алексея Павловича банкир и кандидат в губернаторы замотал головой:
— Н-нет, что вы! Вот лучше послушайте анекдот. Значит, так. Сочи. Знойный полдень. П-пляж… На песке лежит редкой красоты обжа… обна-жен-ная женщина. Проходящий мимо старикан останавливается и принимается восторженно созерцать этакое чудо природы. А она и говорит: «Что ты смотришь на меня, старый хрен! Я ваще фригидна… холодна как рыба». В ответ старпер пришлепывает губами и кряхтит: «Э-эх… и хороша же в жаркую пору холодная рыба да под старым хреном!»
Последнюю фразу Геннадий Ильич произнес буквально на одном дыхании, выразительно посмотрел на меня, а потом захохотал, прикрыв от удовольствия глаза.
Я тоже не смогла удержаться от смеха, пусть даже довольно сдержанного: настолько все это было забавно.
— Про себя, что ли, рассказываешь? — вдруг прозвучал над нами холодный женский голос.
Я обернулась.
Надменная Валерия Юрьевна высилась надо мной, как древнеримская фурия — богиня мщения. Впрочем, нельзя сказать, чтобы на ее сухом вытянутом лице был написан гнев. Скорее некое брезгливое недоумение. Геннадий Ильич съежился, как мальчишка, которого застали за поеданием варенья из секретных фондов бабушки.
— Ты не забыл, Геннадий Ильич, что нам уже пора? — вопросила она. — Кажется, ты запамятовал, что завтра у тебя по графику несколько важных встреч!
— Н-нет, — окончательно стушевавшись, проговорил тот.
А как хорохорился, когда сидел за столом. Словно и не замечал ее! А тут две фразы — и полный психологический дефолт. Валерия Юрьевна повернулась ко мне.