— А что я, хуже тебя?
И этот пароход брал дрова.
— Зачем ты врешь? Когда ты успел? — спрашивал Пахом Бормотов.
— Я быстро прошел. Я же сноровку имею, по золоту опыт, и давно набил руку. Старание…
— Откуда же твое старание? — спросил Федор Барабанов.
— Я был на речке, где Егор мыл. Открыл речку другую, свой прииск, а потом спустился на Егорову речку. Меня на тех перекатах чуть не убило, как Егора… Трепало… Да… Мы с ним открыли…
— Верно, верно! Там другие речки тоже с содержанием! — подтвердил Егор.
«Зачем отец поддакивает?» — подумал Василий.
— Силин в городских сапогах приехал! — подсмеивались бабы.
Мужики плотно обступили Тимоху. Оп хотел идти домой, но Илья удержал его.
— Нашел? Намыл?
Никто, кажется, не верил рассказам Силина.
Илья Бормотов насмешливо смотрел с высоты своего роста на вернувшегося соседа. Тимошке пришлось подбородок подымать.
Илья затрясся от смеха.
— Не веришь, спроси у Егора. Он там был! — сказал Тимоха. — На том же перекате, что и его, меня чуть не убило.
— Покажи хоть!
У Егора не решались так требовать, а к бедняку Тимохе чуть не лезли за пазуху.
— Показать! А ежели ничего у меня не осталось?
— Покажи! — попросил Пахом.
— Тимошка по приискам стал таскаться — врать стал, — отходя, говорили мужики.
«Чем бы доказать?» — думал Тимоха, сидя дома. Жена ни о чем не расспрашивала его. Она сказала, что парень заболел, не справился с хозяйством.
Сын не стал говорить с Тимохой, ушел спать.
— Ни одного самородка не осталось, как сон пронесся! — сказал Силин жене.
— Тебе, пьяному, померещилось, поди камней набрал…
Тимоха снял свой картуз.
— Что-то блестит… Гляди… Вот пыль золотая в картузе… Верно?
Вошел Егор.
— Тебя обчистили в Утесе?
— Обчистили! Я крепился, но змей ведь… А вот знак! Гляди, Егор. Никто мне не верит.
Тимоха и сам бы в таком случае не поверил. Мало что прогулял, он семью оставил без подмоги. Он чувствовал себя кругом виноватым.
— Слава богу, что живой вернулся! — сказала Фекла. — Да вот я и детям говорю, слава богу, отец живой… — повторила она, оборачиваясь в угол, где лежал ее старший разболевшийся сын.
— Никто мне не верит. Гляди, вот самородочек маленький, рубля на три… Эй, сынка! Иди посмотри… На три рубля есть! — сказал Силин. — Чем же я виноват? Людям нельзя было не потрафить, они меня приютили… Видишь вот, за подкладкой еще осталось.
— Что мы будем с тобой делить? — спросил Егор. — Видел ты?
— Все видел. Я, наверно, как кидал его в картуз — за подкладку попало… Но места я не выдал. Скажи Фекле, что я не вру. Еще пойдем туда.
— Это мы разведку ведем, — сказал Егор хозяйке.
Вскоре он ушел.
С печалью смотрел Тимоха на свой картуз на столе.
— Какое в тебе было богатство и пронеслось! Пронеслось счастье! А много ли домой привез? На три рубля! Позор!
Утром Пахом Бормотов получал на пароходе квитанцию за принятые дрова. У сходен он не утерпел и спросил знакомого матроса, где садился Силин.
— На Утесе.
Оказалось, что Тимоху провожали с бубнами и пляской. От жеребцовского дома и до самых сходен дорогу выстелили красным кумачом, и взошел Тимоха на судно в богатой рубахе и поддевке, но потом все прогулял. А вначале грозился, что может купить пароход.
«Греб такое золото!» — подумал Пахом, почувствовал, что его забило, как от озноба. «Егор ходит злой. Выдали все чужим, а от своих таят».
Дуня выдоила вечером двух коров, умылась и переоделась.
Старуха цедила молоко.
— Барыня ты молодая, с осанкой! — сказала она невестке.
Арина вошла с другим подойником.
— Куда ты?
— Машину смотреть! — ласково ответила Дуняша.
— Что уж это! — вспыхнула Арина. — Что это за слова! Срам какой! Разве женское дело машины смотреть?
— А что мне? Что еще не сделано? И постель постелила в зимовье. Все чистое. Отдохну сегодня, как на свадьбе. Илье скажите, я живо…
— Куда это барыня-то вырядилась? — спросила через забор Агафья Барабадова, тащившая на вилах сено.
— Эй, барыня, дай сладкого! — закричали ребятишки, обступая Дуню.
— Ишь выступает! — встретила ее Татьяна.
У Дуни хорошие наряды лежат в сундуке. Она завела себе и шкафчик.
«Зачем тебе?» — удивлялся тогда Илья. Сама намыла она золота на речке, сама с Татьяной накупила, чего хотела. Но негде эти наряды носить.
Дуня пришла от Кузнецовых, скинула платок и, взглянувшись в зеркало, сказала:
— Дядя Силин не врет. Прииск нашел… И место красивое, цветочки там…
— Ты-то откуда знаешь? — спросила Арина.
— А вот знаю… Сама поеду туда… с Ильюшечкой.
— Ишь ты! — кисло поджала губы старуха.
— Само богатство идет к нам в руки!
Дуня охотно пошла бы мыть одна, с Татьяной под охраной Егора. «Но ведь баба. А детей куда? Даже и детей взяла бы. Таньку бы взяла».
Дуня умела мыть золото и умела продавать его, торговаться, знала, какое золото сколько стоит. Золотник равен на вес четырем игральным картам.
Илья сидел на лавке. Он отдыхал, сложив руки на брюхе и широко раскинув ноги в новых сапогах. Одну загнул под скамью, а другую выставил далеко вперед.
Утром Пахом встретил Тимоху и поклонился ему почтительно.
— Учуял! — пробормотал Силин.
— Прости, сосед! Мы по привычке, сами ничего не можем, а другим не верим. Мы ничего не знаем, а уж люди говорят… Знают где… Мол, Силин указал…
— Это мало важности, — ответил Тимоха. — Наше никуда не денется. Что вы за соседи, помочь не могли собрать… Сын грыжу себе нажил…
— А есть там золото?
— Там столько, что все с ума сойдут! Егор же говорил вам.
— Греб золото? Греб? — вдруг задрожав, как со страха, воскликнул Пахом и кинулся к Тимохе. Он готов был не то убить его, не то целовать в приливе чувства благодарности.
— Ты че это? Не кондрашка ли? Со мной беда, а с тобой смех, дай-ка я сведу тебя домой. Или, может, спрыснуть водой? Эй, Пахом! Че с тобой? Опамятуй! Верно говорят, что за свое готовы удавиться, а на чужое рады разориться!
ГЛАВА 9
Илья сел на табурет и опять ногу выставил. Дуня ухватила мокрый задник мазанного салом рыбацкого ичига, стянула его, содрала портянку. Илья запрятал босую ногу под табурет и откинул вперед обутую, выставил. Дуня сняла и второй ичиг, как мать ребенку, погрела ступни горячими руками, одну и другую, убрала ичиги, кинула мужу меховые чирики, налила в умывальник воды из котла, помыла руки. Муж обмылся не торопясь.
Дуня подала горячие щи. После обеда Илья попросил горячего чаю с брусникой. Он пил жадно и все не мог согреться.
Такого с ним еще не бывало. Он налил себе из латки брусничного сока.
Мужики ловили сегодня для соседей, на юколу, отрабатывали свою долю. Илья не стал про это рассказывать, и так известно. Для себя ловишь, как хочется. Для чужого приходится стараться.
Соседи всегда помогали Бормотовым рыбачить и учили их. Теперь приходилось свою обязанность исполнить. Но, кажется, уже отловились, гольды повели домой целые караваны лодок. Им хватит на зиму и себе, и на корм упряжкам, и на вытопку жира.
— Я сегодня любовался, как они рыбачат, — заговорил Илья. — На нем кафтанчик из рыбьей кожи, и он стоит в лодке. Себя не жалеет, ветра не боится. Стоит крепко в сильную волну, а как плюхнется доска днища и так его обдаст. А он ни че!
Дуня засмеялась от счастья. Она любила, когда Илья что-нибудь рассказывал.
Ветер злой, не так силен, как холоден, и с дождем. А гольду хоть бы что. Илье не хотелось отстать, и он все время спорил с ними делом. Он сильнее. Он и одет теплей, но на этот раз озяб, еле терпел. Виду не подавал, чтобы они много про себя подумали. Илья, считавшийся хорошим охотником и умелым рыбаком, сегодня признал в душе, что с гольдами ему не тягаться.
У Дуни руки разъедены солью и в порезах. Все эти дни она обрабатывала добычу с девчонками. Расейские старушки с ворчней помогали потихоньку, рыбы они боятся. Аксинья говорит: «Такую разрезать силы нет, не женское дело, это не рыба, а свинья. К такой рыбе страшно подступить».
«Это не кит, а кета!» — отвечала Дуня.
«Все равно. Свиней резать — не женское дело!»
Дуня пластала смело, не хуже гольдок, работая с ними вместе на артельном столе под навесом.
Уже пятьдесят бочек уложили. Пахом закрыл, забил, все теперь готово. Стоит рыба в сарае подле мешков с солью. Рыба ждет купца с пароходом. Придет — все заберет, расплатится. Пахом деньги поделит с гольдами. Выпьют по такому случаю рыбари.
Сегодня с утра Дуня стирала, руки ее больные отходили, смягчались в горячей воде.
Приехал гольд за солью. Пахом пошел с ним в амбар. Аксинья держала фонарь со свечой, а Пахом брал соль и сыпал в ведра.
Вернувшись, Аксинья увидела, что пьет Илья чай с соком из новой кружки. Дуня купила ее, видно, вчера на баркасе у торговца, который приехал брать рыбу у Кузнецовых и у Сашки-китайца. Была у Ильи старая чашка деревянная, все ели и пили из таких еще дома, на старых местах. С малолетства приучен Илья матерью. Ей казалось, что вместе с ее чашкой он как бы принимает и ее материнское благословение. А тут невестка становится поперек! И что ей не живется спокойно!
— Детушка… — приговаривала Аксинья, укладываясь подле захныкавшего внучонка, в то время как мать его Дуняша хлопотала около своего мужа.
Невестка, что бы не увидела нового, все тащит с баркаса. «Видно, еще золото у нее припрятано, где-то держит его. Не у Татьяны ли?»
В избе на кухне горит лучина в поставце.
С другой рыбалки явилась целая артель. Тереха, двое парней и двое гольдов. Не переодеваясь, измученные рыбаки наскоро и жадно поели горячее, попили чая и повалились спать на лавках или прямо на полу, расстелив полушубки.
Дуня разобрала сырые сапоги и портянки, разложила и развесила сушить. Завтра еще рыбачить чуть свет пойдут далеко. Тереха помогает своим знакомым выставить сорок бочек. У Терехи свои друзья среди гольдов, свои расчеты, свой скупщик, еврей из Читы. До сих пор евреев мужики не видели.