— Сказал, что другой народ оттуда начинается, а он не дослушал, он всегда торопился. Все скорей записывал и говорить со мной не стал. Так написал на карте. А я был молодой. Ну, думаю, оп потом догадается и все узнает. А он ни черта не догадался, и стали звать нас, как богатых немцев. А мы сами, мы — наши люди, весь род… как Нгоачи-Бичи — там живут. Экспедиция ходит, а не понимает.
Утром Пахом пришел к соседям.
— Егор, поедем в церкву. Все уж поехали нынче. Заночуем там, завтра с утра еще помолимся.
Егор знал, что все поехали в церковь. Дед ему давно говорил, что сегодня придется ехать.
А у Егора душа болела за сына. Василий ушел на охоту и не возвратился вовремя. Правда, он парень умелый и осторожный, но чего на свете не случается.
Приходилось ехать в церковь без Василия. Знал Егор, что Васька удал. Тихий обычно, да, говорят, тихие еще бедовей. Пока как будто Василий ничего не натворил. Как-то жаль было отцу своего парня. Василий часто скучал почему-то и все думал. Татьяна все дразнила его, что влюбился в проезжую генеральшу.
— Поедем! — сказал отец и велел ПЕтровану: — Закладывай.
Пахом вздохнул облегченно. Он боялся, что Егор откажется. А поп велел Пахому приехать с Кузнецовыми.
— Дом у Бормотовых большой, а народу сколько! И братья не делятся, и сыну не велят, — сказала Наталья мужу, когда Пахом ушел. — Ты уговори его. Я с Аксиньей, а ты — с ним. Ильюшка не смел, сам не попросится.
— Скажу попу, — бойко сказала Татьяна. — Поп-то все укажет. Пахом послушается.
— А ты разве не едешь? — спросил Егор.
— А я домой пойду. Мужик слег, болен.
Егор жил не в ладах с попом. Но детей приходилось приучать к церкви, посылать на исповедь. Егору пришлось приучать детей уважать священника.
Наталья надела крытую хорошим сукном шубу, шаль. Бабка вышла в полушубке. Дед Кондрат сел на облучок и взял вожжи.
Егор пошел к брату.
— Что же ты не едешь? Поедем, мы ждем тебя.
— Нет, я не поеду, — ответил Федя.
— Что так?
— Я больной совсем. Трясет.
— А подводы с богомольцами уехали. И мы ждем…
— Дуня идет! — воскликнула Татьяна. — Принарядилась как барыня.
— Илья мой умчался! — входя, сказала Дуня.
— Богу молиться?
— Нет, поехал гулять. Мне скучно — ни спать ни лечь. Ребят моих увезли в церковь. Дом пустой. И у тебя пусто. Сплясать бы нам.
… Дуня просила Илью: «Побудь со мной. Все уехали, мы одни, голубочек мой, чернявенький мой!»
Но Илья не стал ее слушать. А единственный раз можно было побыть наедине, два дня побыть вместе, пока старики и вся семья на миссионерском стане.
«Останься, Илья! — просила Дуня. — Молю тебя!»
Она стала перед ним на колени и обняла их.
А Илью опять ждали в лавке у китайца, близ почтового станка Бельго, в восемнадцати верстах отсюда. Оп прошлый раз сгоряча и в досаде пообещал им приехать, когда Дуня не захотела кататься. Илья чувствовал, что получается нехорошо, что либо жену обидит, либо товарищей. Но жена человек свой, никуда-то не уйдет, она его любит. А перед товарищами будет стыдно, нехорошо отступиться от данного слова. Над ним и так ямщики посмеиваются, что он у жены под каблуком.
Илья не слушал Дуняшу и одевался.
«Илья! Илья, ты обидишь меня, — приговаривала она. — Илья, я давно уже терплю, смотри, смотри — худо будет!»
С тем они и расстались. Илья сунул в карман карты…
— Соломенная вдова! — воскликнула Дуняша. — Дядя Егор, оставайся с нами, не езди в церковь… Мы с тобой давай спляшем! — бойко сказала она Кузнецову.
— Ты еще не уездилась?
— Кадрель?
— В пост-то… Грех разводить!
— Делов тебе! Ты, говорят, купца-китайца в пост мутузил, да еще в великий! За красивую девку, говорят. Грехи-то отмолил?
— Отмолил. А что?
— А ты с девками гулял когда-нибудь?
— Как же! Хоть и теперь. Вот откроем прииск, и гулянка будет, пир на весь мир. Так не едешь, Федя?
— Совсем силы нет.
— А я куда же, его не кину здесь одного-то, — спохватилась Татьяна.
Егор уж заметил, что у молодых бабенок глаза блестят, они чего-то хотят затеять.
Таня закутала ребятишек и вышла проводить.
— Что же ты, Татьяна? — с оттенком укоризны спросила бабка.
— Да уж берите ребят с собой.
— Ты давно не была, — ответила Дарья. — Да я и сама не люблю этого попа.
Рыжий священник часто ссорился с Дарьей, однажды обозвал ее колдуньей.
«Какая же я колдунья! Я людей мыться учу, водой, с мылом, лечу травами», — отвечала она.
«Лечат лекарствами доктора, — отвечал поп, — а это есть знахарство, колдовство. Лекарства надо приготовлять химически, на то наука, аптекари. А ты — темнота…»
Потом у попа болела поясница, и он приехал в деревню, осторожно спросил Егора, нет ли у его матери каких-нибудь средств. Бабка Дарья дала травы, и поп вылечился. Старуха была на исповеди и подтвердила перед богом, что в колдовстве неповинна, что знает все травы, какие растут. Новые, здешние травы она угадывала и пытала сама и сверяла свои открытия с тем, что уже знают про здешние травы гольды.
Поп отпустил ей грехи…
— Так сама не едешь? — спросила старуха стоявшую на морозе Татьяну.
— Нет.
— Все стали болеть, — сказал дед Кондрат, рассаживая внуков в широкие розвальни. — Научились. Раньше об этом никто не думал и слышно не было. Кто заболел — помер, и все. А теперь друг перед другом выхваляются — у меня, мол, тут болит, а у меня вот тут. Городские — те не стыдятся, еще и скажут, в каком месте болит. Срам! Верно говорили прежде, что грамотников будет больше, чем лапотников. Все будут одной веры, а толку не будет.
Старик сел на место и тронул лошадей.
— Говорят, пришлют нам фершала, — сказала Наталья.
— Только и толков будет, что про боль, — ответил дедушка.
«Нету Васьки, — думал Егор, глядя на горы. Он долго еще стоял у второй подводы с кнутом и не садился на облучок, словно ждал, что сын вот-вот выйдет из тайги. — Нету», — вздохнул он. Сел и взмахнул кнутом.
Он знал, Васька бывает и отчаянным, на тигров лезет, убил одного тигра, медведей бил. Пришел однажды и говорит:
«Не буду больше медведей бить. Жалко его… Он как человек, только обиженный…»
«В кого он уродился?» — думает Егор.
Иногда отцу казалось, что Василий скучает, потому что сделать что-то хочет, а не может. И не хочет признаться, что его тревожит. Егор ничего не запрещал ему. Васька любил охоту, но не так, как другие… Мог он выпить, но нельзя его споить водкой. Играл в карты, не выигрывал, не проигрывал. На охоте до сих пор он не блудил и не терялся. Бывало, что спокойно бил самых разъяренных зверей.
Казалось отцу, что у парня его нет отрады. Только девицы заметно волновали Ваську, и вся надежда была у Егора на то, что сын женится удачно и стихнет.
— Они теперь долго прокатают, — сказала Дупяша.
— Егор отродясь не кричал, а с попом кричит в голос, — сказала Татьяна. — Поп его угощает, и расстаются каждый раз хорошо, но прежде целый день пройдет за спором. Поп упрекает, а сам рад, когда Кузнецовы приедут.
— Илья поехал в Тамбовку в карты играть, — задумчиво сказала Дуня. — Пойдем ко мне!
Дома она достала полуштоф водки, поставила стаканы и налила.
— Наша бабья доля горькая!
Скрипнула дверь. Появился Федька Кузнецов, косая сажень в плечах, в светлой бороде, с улыбкой во все лицо.
— Ты же больной? А босой по снегу ходишь? — спросила Дупя.
— Ну их всех! — Федька ухмыльнулся в бороду. — И попа, и всех.
Мужик счастлив сегодня. Все уехали, его оставили в покое.
Ему подали стакан и налили водки. Федя выпил.
— Давай еще, — сказала Дуня. — Ханьшу хочешь? Или спирт?
— У меня дома хорошая водка есть, — сказала Татьяна, — и спирт.
— Я сказал, буду париться, спина болит, — ответил Федор. — А в баню идти неохота.
— Давай мы тебя напоим. Иди принеси нам водки. Вот тебе будет баня, — ответила жена.
— Мы тебя сейчас вылечим, — сказала Дуняша.
ГЛАВА 14
Дерево, сломленное в бурю, отлетело в сторону. Потом его замело и завалило снегом. Пень торчал особняком. Корни приподнялись.
Снег, прибитый ветром, ухал тихо, подламываясь и оседая под лыжами. Солнце в легкой мгле подымалось к вершинам молчаливых лиственниц. Вид был торжественный, словно природа тоже готовилась к рождеству. Снег выпал рано и улежался. Проходя мимо пня. Василий заметил, что под пластом с глиной в темной щели колышутся без ветра мохнатые волокна мочковатых корней травы. Он невольно сорвал с плеча винчестер, заряженный патронами с пулями.
Стоял и раздумывал. — поднимать зверя или нет.
Подымать медведя из берлоги не хотелось. Но и уходить не хотелось. Что бы сотворить?
Василию хотелось бы доказать, что он не жалеет медведей, как про него говорят. Он взял на снегу обломленный сук и с силой кинул его в щель, под пень.
Тихо. Васька замотал головой, налег на весло и поехал с горы вниз, закрутил след вокруг скалы, похожей на палец. Снег под ним осел. Васька рухнул куда-то вниз, и его понесло вместе со снегом. Потом он почувствовал, что стоит по колено в теплой воде и по шею в снегу.
Вода! И эта вода быстро точила и съедала упавший снег. Василий забился, стараясь выплыть из тучи снега. Кое-как выбившись, он стал искать свои лыжи.
Дело было совсем плохо. Он начерпал в ичиги. Лыжи нашел и встал на них. Посмотрел вниз — там по всей низине, длинными синими пятнами проступала сквозь снег вода.
— А ведь это Горячая Падь… — пробормотал парень. — До дому недалеко, можно к вечеру добежать.
«Можно, — полагал он, — и не к вечеру, а пораньше, если налечь и постараться». Замокло все, ичиги замокли, а кремня с огнивом не брал. Дядя Савоська всегда учил его — бери кремень, не бери спички, черта тебе в спичках. Тайга не город… Без огня сдохнешь.
Не очень сильный мороз, кажется, или просто так разгорячился Василий, что ничего не чувствует. Хорошо, что деревня близко.