— Пожалуйте отобедать с нами тройной ушицы, — предложил бородач. — Кузнецовский берег слободный. Не спешите! — добродушно добавил он. — Никто не тронет вашу делянку.
Сели за уху.
— Как же ты знаешь, кого пустить, а кого не надо? Списки, что ль, у тебя? — спросил Егор.
— Я знаю всех в лицо… А кого забуду, поднесут пол-штофку — и спомню. А есть и списки.
— Ты и с нас хотел подношения?
— Что вы! Кто же Егора Кузнецова не знает… Но лучше бы вам придумать кличку, скажем «Пахарь» или «Стенька Разин». Тут место такое, что не надо бы зря называться. А за подношением я не гонюсь. Этого хватает.
— Но ведь и новые идут.
— Да, таких еще больше. Вот мы и поставлены от общества. Мы всех задерживаем, стараемся выведать, кто и откуда. Для желающих отказа нет, благодетели открыли прииск для народа — и мы это чувствуем от общества, да шпионов боимся. У нас ушица всегда наварена. Приглашаем, угощаем… Вот сделайте честь, кушайте еще. Человека сразу видно. Мы по описанию вас узнали, да и так заметно, что хозяин, шли за своим.
«Какое же общество его поставило? — подумал Егор. — Кто-то уже успел навести тут порядок?»
Федя сидел и думал о том, что брат еще не успел приехать на прииски, а уж характер выказал. Давно не видел он Егора таким задиристым. Правда, всем известно, что в первый год на Амуре он здорово подрался с бельговскими торгашами из-за гольдов. Мать говорила, что он вообще-то любил прежде драться, мол, выйдет на пруд зимой и улицу пробьет в народе.
— Судя по всему, общество нынче сошлось большое, — сказал Федя.
— Лодок еще немного прошло, — отвечал Гаврюшка. — Но нынче много народу нахлынет. Пока еще ни одного шпиона не попалось. Каторжных мы поворотили, не пускаем их на прииски, чтобы не марать честь… А сынки ваши тут, оба. Старший — Александр Егорыч — каленый такой, как чугун, ваш же сынок будет? Племянничком вам приходится? — быстро обратился он к Феде.
— Да, как же!
— Дела у них… Вас все ждут. Скоро выборы начнутся, власть надобно установить, чтобы были отводы участков и порядок.
Через два дня пути вода в реке стала грязной, непохожей на горную, лодка прошла перекат, когда вдали послышался стук и грохот, словно за лесом работала паровая машина. Справа, на левом берегу реки, лес был вырублен. Виден стал сплошной ряд палаток и шалашей. Сплошной строй синих столбов дыма подымался от костров в небо. По камням катились тачки, лязгали лопаты и ковши, скрипели вороты, подымавшие бадейки из шурфов и колодцев. Потоки мутной воды неслись оттуда. Вода становилась все желтей и грязней.
На лодке подъехал Василий.
— Пошли к правому берегу! — крикнул он отцу. — Во-он где мы в прошлом году мыли с Ильей и Сашкой…
Егор налег на шест. Вдали зажелтел сруб колодца.
— А где же Сашка? — спросил Егор.
— Вон лодка идет! — показал сын. — Сашка едет…
Сашка стал выбрасывать на берег очищенные жерди. Егор посмотрел на другой берег. Он весь в палатках, как военный лагерь. Грохот и шум временами слышались сильней и потом снова стихали, словно берег отдалялся. Налетел ветер, солнце ушло за тучи, и балаганы потемнели, стали серыми. Вышло солнце, и белые балаганы за рекой опять весело заблестели.
— А я на острове мою! — сказал Сашка.
— Хорошее содержание?
— Хорошее — нельзя сказать, — уклончиво отвечал Сашка, ставя жердь для балагана. Он вдавил ее в песок косо.
Егор, достав топор из-за пояса, стал забивать жердь.
— Кто же, отец, так спрашивает на прииске! Тут у нас суеверия! — молвил Василий.
— А где ты?
— Я мою с Ильей. К вечеру палатку сюда перенесу, и завтра начнем работать вместе. Тут у меня шалашик с прошлого года стоит, недалеко отсюда… Я там накомарник поставлю и палатку.
— Ты хочешь отдельно от отца? Что же ты, как семейный?
— Я вечером читаю, у меня книги есть. Чтобы тебе не мешать. Тут товарищи хорошие. Нынче Сашка предупредил всех, что скоро сам Кузнецов придет, и весь правый берег не велел трогать. Сказал, чтобы нынче до твоего приезда не смели здесь мыть. Сашка ушел на остров, чтобы подать пример, и всех гнал отсюда… А я вон там…
— Сегодня мыл?
— Мыл! Вот здесь триста лотков! — похвастался сын, вынимая из-за пояса узелочек с золотым песком.
Татьяна перетаскала из лодки мешки, скатки шкур и одеял.
Егор, Васька и Сашка снесли по кулю муки. Сложили на доски, постланные на два бревна. Сашка закрыл все широким берестяным полотнищем.
Егор и Федя, подкладывая доски, закатили из лодки на берег бочку с соленым мясом. Татьяна разожгла костер, и вскоре крышка запрыгала на чайнике и повалил пар.
А за рекой все лязгали и стучали и мутили воду, так что не похожа она была на горную. «В такой воде не постираешь!» — подумала Таня.
— Сколько тут народу собралось! — удивлялся Федя.
Василий показал на берегу прошлогодние ямы. На рукаве потока установили бутарку. По узкому деревянному желобу понеслась веселая вода.
— Кустового золота немного, — сетовал Василий. — Оно полосой пошло. Бобы-то золотые вглубь растут… Это ты, отец, нас научил, если сверху золото выберется — надо копать колодец.
— А где был куст? — спросил Егор.
— Вот тут.
Егор отошел пятьдесят шагов и содрал мох.
— Как мох драть, так золото брать? — удивился Василий. — Снял, как одеяло, а под ним — как риза, сплошь блестит!
— Молчи! — сказал Сашка.
Василий и Сашка стали делать большой разрез. Егор рубил лес на устои. Татьяна хозяйничала.
В зеленой туче комарья, на мокрой земле среди берез и лиственниц забелел обширный балаган.
Над лесом высилась красная крутая скала с лохматой вершиной. «За ней должен быть ключ, чистая вода!» — подумала Таня. У подножья скалы, в прозрачной зеленой воде, бежавшей в речку, громоздилась груда сине-желтых, ржавых камней.
На берестяной лодке подъехал молодой человек. На нем фуражка с выцветшим околышем и сизая куртка с линялыми отворотами и с блестящими пуговицами.
— Кого же бог несет? — спросил Егор.
— Мой товарищ приехал! — с оттенком гордости ответил Вася. — Студент из Петербурга.
Егор когда-то видел студентов в Перми и Екатеринбурге.
— А я думал, полиция! — сказал Кузнецов, поздоровавшись со студентом за руку. — Что же ты, молодой, а бороду не побреешь? У нас на Амуре молодые бреются.
— Я, Егор Кондратьевич, очень рад с вами познакомиться. Много слыхал про вас от самых разных людей… Вам, наверно, покажется удивительным, как я тут очутился? Да, живу далеко, в Петербурге, учусь, голодаю там, конечно, и вот, узнав от своего товарища, сибиряка, про прииски, давно задумал податься на заработки и заодно посмотреть Сибирь. В Петербурге живу на малые средства, считаюсь вечным студентом, мне все это надоело! И вот судьба меня занесла… Представился удобный случай — один из родственников, доктор, отправился на службу в город Благовещенск из Петербурга и взял меня с собой за казенный счет.
Парень на вид был чистый и славный и с первого взгляда понравился Егору. Страшно было слышать, что здоровый человек и неглупый на вид, с руками и с ногами, мог голодать. Есть же такие места на свете!
— Ну и как же звать вас, барин?
— Я тут не барин. Зовите меня Алексеем, Алешей, или, как меня тут все зовут, Студент! И все! А вон уж идут к вам паломники!
По колено в траве двигались какие-то люди в длинных рубахах.
— С приездом, Егор Кондратьевич! — заговорил бритый молодой мужик, снимая картуз.
По его примеру, все стали кланяться. Целая толпа крестьян в неподпоясанных рубахах и в широких шароварах вышла на обтоптанную площадку.
— Делегация-то с того-то берега, пришли до вашей-от милости, попроситься. Сами от села Вятского на Амуре, не извольте сомневаться.
Егор и не сомневался. Вятских слышно было по говору.
— Мы с Силинской-от стороны, участок-от нам достался ладный, да хотели разделить артель, чтобы не тесниться, друг от друга не хватать…
— Дозвольте, ваше степенство, испытать счастья на вашей стороне, на Кузнецовской, — заговорил старик в поддевке. — За резом мы не постоим. Десятинки ли, сколько ли укажете, то будем вам предоставлять. Мы — Ломовых, поди слыхали?
Егор знал двоих Ломовых, которые гоняли почту, приезжали в Уральское не раз.
— А я — Ломов Порфирий! — сказал бритый молодой вятич. — А это Тимофей Лукич Ломов, — почтительно обратился он к старику, — сосед с нами Ломов Лука, Кузьма тоже Ломовых.
— Надо пустить! — посоветовал Сашка. — Че же не пустить!
— Будьте благодетельны! — сказал старик, и вятские, как по команде, стали опускаться на колени.
— Только не отдавай, отец, участка за ключом, — попросил Вася, с силой втыкая в песок лопату, вытаскивая ее и опять втыкая. — Там засечки есть. Знакомый моет, он еще не приехал. Он обязательно приедет…
— Да нам и не надо за ключом-от, — отвечал молодой Ломов. — Нам-от вот тут, до ключа, дадите пятнадцать-от сажень, и ладно!
— Гляди-ка, гляди-ка, кто сюда прется! Егор Кондратьевич, уж не выдай нас… — испуганно сказал старик Ломов.
Небольшая лодка с разгона выскочила на песок. Тимоха Силин, спотыкаясь о рубленый кустарник, побежал на бугор.
— Кондратьич! Егорушка! — воскликнул он.
Мужики обнялись трижды.
— А нам говорили, что вы стреляли друг друга и живете во вражде! — осклабился вятский старик. — А вы — братья… Тьфу ты, как спугали!
— Чем же тебя испугали? — спросил Студент.
— Люди откуда-то взяли, что у нас с тобой зависть друг к другу! — сказал Тимоха. — Ждут, что у нас драка будет, одни за тебя, другие за меня! Видишь, все выборов ждут.
— Занимайте место, где не занято. Земля божья. Все будет общественное! — сказал Егор. — Реза платить не надо. Процента, значит! Потом на общество будем все платить десятинку. И на общественные работы придется выходить работать.
— А мы думали, Тимофей Иваныч, что вы за нами погнались, чтобы вернуть на свою сторону, — ухмыляясь, сказал старик.
— Вы не крепостные! — ответил Силин. — Да и я не дикий барин! Да на что вы мне? Речка большая, а вы, как бараны, сбились.