— Пустяки! Как это нельзя взять! — спокойно, словно его это не касалось, ответил Телятев. — Да поживей! И без всяких объявлений идите и ломайте их балаганы, бутарки… Ибалка! Ты живо помоги!
Гиляк сверкнул глазами. Он вдруг с деланным раздражением прикрикнул на Попова:
— Че копаешься?
Попов поспешил. Цепь полицейских и десятских, как называли мужиков, вызванных из табора в помощь полиции, тронулась к прииску.
Телятев усмехнулся вслед Попову. «Сейчас всю свою досаду выместит на мужиках! Зажирел, сукин сын, полицейская собака!»
Полицейские стали быстро разгонять старателей. С криками, неся на руках детей, вдоль берега побежали женщины. Треск ломаемых балаганов, брань, вопли, плач поднялись над долиной. Мужики не сопротивлялись, патрули подвигались быстро.
— Вот самая-то смута, самое гнездо, — подводя полицейских к балагану староверов, сказал какой-то мужичонка.
Злобно оглядывая толпу, шагал низкорослый урядник. Солдаты подрубили жерди у балагана, и все рухнуло.
— Собирайтесь живо! Эй там, на бутаре! Кончай промывку! — крикнул полицейский.
Мужики столпились, угрюмо глядя, как ломают их табор. Валами подходили вятские, тамбовские, староверы. Толпа густела. Живая стена людей преграждала дальше путь полицейским. Началась перебранка.
Попов видел, что тут, кажется, кладется ему первое препятствие и что сразу же, не теряя времени, надо здесь же его и разбить. Он понимал, что должен пример подать сам.
— Замолчать! — крикнул Попов.
Цепь смело двинулась на мужиков. Оглядывая их испуганными детскими синими глазами, шел, замахиваясь прикладом, румяный молодой солдат, с лицом, перекошенным от ужаса. Он видел, что это обычные люди, крестьяне, как везде, но его уверяли, что это злодеи, и он боялся и ждал какого-то зверства от них.
Урядник зашел в воду и, подойдя к бутарке, схватил Микеху и, размахнувшись, ударил его кулаком по лицу.
Толпа дрогнула.
Из штольни вылез Илья Бормотов. Он с ног до головы перепачкался в глине. Толстым слоем желтой грязи было покрыто лицо его. Он увидел, что мужиков били, толкали, гнали, полицейские и солдаты шли цепью и как бы очищали землю, все ломали, рубили, бросали в реку. На болоте, за редким перелеском виднелась цепь солдат.
— Да что же это, братцы! — вдруг отчаянно завопил какой-то старик. — Гляди, уж и одежду дерут — в реку сбрасывают!
Кто-то сорвал с него старую ватную куртку, и она плыла по быстрой воде.
Илью толкнули в плечо.
— Живо ступай!
Оп было уперся. Развернувши широкую грудь свою, Илья выступил вперед. И как бы радуясь, что промывка закончилась, он подскочил к уряднику и так схватил его, что с полицейского мундира посыпались пуговицы.
— За горло! — захрипел урядник, хотя горла его никто не трогал.
— А хотя бы и за горло! — краснея до корней льняных волос своих, выступил спиртонос Андрюшка. Зажав в кулаке свинчатку, он двинулся под штыки и приклады и сразу же дал такую затрещину одному из полицейских, что тот повалился, как бык на скотобойне.
Подходили солдаты.
— Эй, амурские вояки! — засмеялся Андрюшка. — Они няньками у офицеров служат, казармы строят, рыбу для начальства ловят — у них ружья-сабли можно поотбирать.
— Эй, не трожьте солдат…
— Молодые, еще не битые, полиции не знают! — кричали старики. — Покоритесь, ребята… Отступитесь! — просили они.
— Нет, как ты смеешь! — орал на Илью урядник. Оп искал на боку револьвер, но в драке кто-то оторвал его оружие.
— Мы тебе не то что пуговицы — голову оторвем! — сказал Налим.
Мундиры, оружие, плети, кокарды были вокруг него. Его как бы пугали всеми этими признаками власти, чтобы не сопротивлялся.
— За что? За что? — заорал кто-то из мужиков.
— Да брось ты! — смело толкнул урядника в грудь Андрюшка.
— Не давайся, ребята, и золота не отдавайте!
Налима ударили так сильно по голове, что у него сразу же искры брызнули из глаз. Он закачался, но тут же получил новый удар еще сильней. Он почувствовал тупую силу и хитрость кого-то, подобравшегося к нему, услыхал вокруг себя злорадный смешок и, оглянувшись, увидал широкое красное лицо пожилого полицейского с пристальными острозлыми голубыми глазами.
— Разбойник! — слабо молвил Налим. — Но ты меня не собьешь.
Голова его кружилась. Удар как бы расстроил все тело. Налим потряс головой и кинулся вперед.
— Бе-ей! — истошно заорал Попов.
Полицейские кинулись на толпу и стали бить всех подряд прикладами.
— Избива-а-ают!
Налим схватил какого-то полицейского за лицо, закрыв ему глаза и рот своей широкой ладонью, и с размаха швырнул его на урядника так, что оба повалились.
Андрюшка Городилов чувствовал себя сегодня не одиноким контрабандистом, как всегда, а заодно с народом. Отчаянный драчун и смельчак, он цепко хватал своих давних врагов — полицейских и бил их, пинал своими коваными сапогами.
— Ловко ты их!
На прииске Андрей боялся президента, боялся Камбалы и старателей, а тут с ним заодно был весь приисковый мир Сейчас Андрюшка никого не боялся. Все за него! А самого себя он надеялся вызволить из любой беды.
— Я их сегодня покрошу!
— Аа-а! Вот ты где! — вдруг признал его какой-то краснорожий в мундире. — Тебя давненько ищут.
— Я не скрываюсь! — гордо ответил Андрюшка. — А вот я тебя тоже давно ищу, — схватил он краснорожего за рыжие усы, — пробить тебе башку ливорвертом?
— Илья! — вдруг воскликнул кто-то из солдат.
— Свой? — спросили солдаты у товарища.
— Свой!
— Вот, ребята, свой… Эй, не трожьте их.
— Ребята, не дерись! — крикнул Илья, меняясь в лице. Полувзвод солдат, только что прибывших с разгрузки баркаса, составлен был из бывалых солдат, ходивших не раз по границе за шайками хунхузов и участвовавших в стычках.
«Боже ты мой, да ведь это наши!» — думал Сукнов, торопясь вперед и оглядываясь на Илью, который сбросил картуз и кинулся умываться.
— Братцы, да братцы! — кричал Сукнов, вмешиваясь в свалку, — покоритесь! Себе же хуже делаете! — умолял он мужиков.
Но и солдаты и мужики ожесточились, и его никто не хотел слушать.
— Не жалей! — кричал ему унтер. — Это хищники, бродяги!
— Тут, ребята, братья встретились! Не бейте их! — говорили солдаты.
Высокий, мертвенно-бледный и вялый на вид старатель, с безумным взором блеклых бесцветных глаз вдруг ударил Сукнова палкой. Андрей увернулся, удар пришелся по ложе ружья.
— Ах ты, бродяга! — Сукнов ловко ударил мужика прикладом и сбил его с ног.
Раздался рев. Сшибая мужиков, солдат и полицейских, в толпе на две-три головы выше шапок поднялся перепуганный громадный и мохнатый кузнецовский медведь и развесил лапы над головами. Пасть его была оскалена, с длинного тонкого языка текла злая слюна.
— Эх, вот это зверь! — воскликнул кто-то.
— Братцы! Спасайся…
— Мужики озверели!
Раздался выстрел, но зверь схватил чье-то ружье и надвое переломил его. Толпа пришла в ужас.
— Не злоби его! Не стреляй!
— Всех погубит!
— Он ручной, служивые, не тронет!
Все кинулись врассыпную. Среди расступившегося народа весь в слезах бежал Васька.
— Миша… Миша… — кричал он. — Не любит, когда дерутся. А так он спокойный…
Но медведь его не слушал.
— В речку бегите, он воды не любит, — крикнул Васька двум полицейским.
Те спрыгнули с берега, и следом за ними забултыхались мужики. Один из полицейских понесся по быстрому течению.
— Тону-у! — орал он.
Медведь подбежал к споткнувшемуся уряднику.
— Братцы! Братцы, спасите! — заорал Попов, обращаясь к мужикам. В драке его подмяли, и кто-то из солдат, перепрыгнув через пень, нечаянно попал ему на ногу и, как видно, сильно ударил кованым сапогом.
Мишка задумчиво швырял урядника, как бы выбирая, где лучше ухватить его. Подскочил Илья и дал пинка зверю. Он хотел помочь уряднику подняться. Илья теперь с вымытым лицом, в нижней рубахе.
— Ладно, лежачего не бьем, вставай…
— Братцы, не могу… не трожьте! Помираю… — хрипел Попов.
— Давай руку, — сказал Илья, — ничего, отойдешь! Вставай!
Подошло начальство. Мужики расступились, снимали шапки и кланялись.
— Покоряемся! Прости, отец!
— Что значит покоряемся? И не думаем…
— Батюшка, господин ваше высокоблагородие, мы уйдем… — говорили многие старатели, уже пугаясь сейчас того, что сами наделали.
— Золото сдавать! — объявил Оломов. — Подходите семьями, будем проверять. Сразу усаживайтесь в лодки и отваливайте. — Он обратился к урядникам: — Тех из них, кто дрался, если запомнили, отделяйте… Отправим в город.
— Ружья к бою! — снова скомандовал поручик.
— Уйдем, батюшка! — Многие из них падали на колени.
— Стреляй! — насмешливо кричали Оломову из толпы старателей.
— Тебе, толстомясый черт, еще отольется, — крикнул Андрей Городилов. — Встретимся в тайге.
— Когда будут уходить, задерживайте тех, кто сопротивлялся, — повторил Оломов полицейским, — кого опознаете из этих крикунов — арестовать!
— Да вот уж погнали десяток! — ответил Ибалка.
Мимо провели Налима со связанными руками.
— Надо бы их всех в тюрьмы! — сказал пожилой полицейский.
— Пусть уходят, — серьезно заговорил Телятев, возвратившись в палатку, — лишь бы золото сдали. После такой потасовки кому охота отстаивать прииск… Они знают, что за сопротивление подлежат наказанию. — Телятев помолчал и с потаенной гордостью добавил: — В сознании вины теперь охотно и как можно скорей уйдут с прииска и все золото отдадут.
Где-то поблизости ласково баюкала женщина хныкавшего младенца.
«Провокация никогда не вредит! — подумал Телятев. — Я сразу всю округу, весь стан превратил в виноватых! Мужички совестливы, когда рыльце в пушку. В округе, где все виноваты, очень выгодно. Каждый захочет замолить, замять свое преступление, это ли не удача! Виновный мужичок совестлив и податлив!»
Еще утром никто не хотел уходить с прииска, а теперь, напротив, все спешили убраться поскорей от греха, чтобы не пришлось отвечать…