– Ну так и живи у нас.
– Ой, нет, ой, как же можно!
Егор пришел с пашни с конем в поводу. Он заметил в глубине двора выстиранные и развешанные на ветру дабовые курточки с серебряными шариками-пуговицами.
Из старой избы выбежала Одака и стала кланяться…
Однажды к Егору, отдыхавшему в зной на ветру после бороньбы, подошли пятеро мужиков. Они сняли шапки, и старик сказал:
– Егору Кондратьевичу. Мы орловские!
Опять в доме гости.
– Мы вместе с вами из Расеи плыли на плотах, – говорил старик, – до того по Сибири ехали в одно время, еще не знали друг друга. А на реке познакомились.
– Как же это ты, Егор Кондратьевич, дома? – спросил прыщеватый мужик.
– Дома.
– Что же на прииск не идешь? Мы ведь туда собрались. Да узнали по дороге и удивились… Сам открыл, а ходишь с бороной. Народ тянется, а народ что вода… А как без тебя…
– Люди дороги не знают, – подтвердил старик.
Егор рассказал, куда плыть, но сам ехать наотрез отказался. Орловцы переночевали, запаслись хлебом и отправились дальше.
Егор не хотел бросать своего дела, срываться с места.
«Пусть дети все начнут сами, – полагал он, – а я подожду, что получится, как будто и нет еще этого золота!»
За спинами на рогульках два китайца понесли в гору тяжелые чемоданы Афанасьева. Старые приятели покатили на двухколесной американке.
– Что за город! – сказал Афанасьев. – Сплошные горы! Как тут ходить. В Николаевске и то место ровней. А ты, видно, хочешь совсем сюда перебраться? – спросил он у Бердышова. – Ведь Николаевск хиреет.
– Нет, не хочу! – ответил Иван. – А я слыхал, вы губернатора барона Корфа хотите выбрать казачьим атаманом Амурского войска?
Афанасьев выкатил глаза и стал опять похож на бойкого сплавщика Кешку, каким знавал его Иван когда-то.
– Паря, среди казаков даже и не слышно.
– Будто казачество требует избрать Корфа атаманом. Не слыхал?
– Нет.
– Это по положению. Генерал-губернатор – он же и атаман. С тобой будет толковать. На съезде. Хочет посоветоваться, как заменить товар иностранный русским. Пятая часть товара на Дальнем Востоке русская. Четыре пятых – иностранный товар.
– Ты же сам торгуешь иностранным товаром?
У Ивана в городе Хабаровке был охотничий и пушной магазин. Он продавал ружья, доставляемые ему из-за границы, а также тульские. Там же топоры, охотничьи ножи, револьверы и кинжалы, сапоги. Бердышовский охотничий магазин считается самым лучшим. Все знают, что хозяин заядлый промысловик в прошлом, бил тигров и ловил соболей. У него уж не купишь сапог, которые потекут, или ружье с изъяном. Дела у Ивана разные и в разных местах. В Амурском лимане он завел рыбные промыслы. Там на него ловит рыбу целая деревня астраханских переселенцев.
Под берегом Сахалина две артели из русских и китайцев гребут вилами со дна морскую капусту. На шаландах Иван переправляет ее во Владивосток. Там есть у него небольшая конторка, живет свой человек, ведет дела, перепродает капусту в Китай.
У Бердышова свои буксирные пароходы ходят по морю, есть буксирно-пассажирские – на реке, свои баржи, халки, лодки, лодочный сарай, свои бочарни.
Знакомого японца Иван однажды напоил допьяна, гулял с ним по Корсакову посту на Сахалине и уговаривал не ловить селедку и треску, а приходить в лиман Амура за лососем.
– Я дам тебе хорошей рыбы. Какого хочешь посола? Сухого японского? Или в бочках? Или как из поленницы будешь брать дрова?
Осенью светлая широкогрудая японская шхуна, похожая на утку, вошла в Амур. На заездке – на бревенчатой городьбе среди реки – Иван жил с артелью в домиках на сваях.
Бердышов набил японскую шхуну серебристыми лососями до самых бортов. Он сам черпал из садков сетчатым черпаком тучных кетин. Свистел ветер, и лиман был желт от донной, взбитой бурей глины, а горы черны. Заездок на сваях трясся от ударов волн, как в лихорадке, вместе со всеми домами, построенными высоко над водой в двух верстах от берега.
Шхуна легко плясала, и соломенные скаты на ее бортах рвало от ударов о заездок. Японец Токуда, покуривая, стоял у борта и остро смотрел на Ивана, который так для него старался.
В трюмы навалили лед. Шхуна ушла при попутном ветре легко, всходя на волну и не разбивая ее. Неожиданно в тот же день пришла другая шхуна с незнакомым японцем. Астраханцы налили ее рыбой до бортов.
На другой год на кетовую рыбалку пришло два десятка японских шхун, и некоторые из них успевали сплясать на волнах лимана за осень несколько раз.
Ивана звали в гости в Японию. Это было совсем рядом. Но Ивану было некогда. Он отправлял три баржи с соленой рыбой в бочках вверх по Амуру. Пароход доставил его рыбу во Владивосток раньше, чем кета доходила в речки на Уссурийском побережье.
Иван всюду нанимал людей. Он брал даже с Сахалина отбывших сроки каторги. Он быстро угадывал, какому человеку и что можно доверить, кто может стать учеником засольного мастера, кто бочаром, а кто подручным у машиниста или приказчиком. Всюду были выбранные и слегка пригретые им, зависимые и обязанные ему люди.
Однажды в трактире в Николаевске Токуда танцевал русскую. Иван замечал, какой он гибкий, как он вьется, вывертывая винтом свое коренастое тело, каким жаром горят его глаза. Заметив пристальный взгляд Ивана, Токуда вежливо улыбнулся…
В зеленом, обшитом тесом домике американца Бутсби приказчики Ивана получали прибывшие на судах из-за океана длинные ящики с переложенными масляными прокладками охотничьими ружьями…
– А ты помнишь Маркешку Хабарова? – спросил Иван.
– Старика? Как же…
Афанасьев и Бердышов сидели в резных креслах черного дуба. Стол под белой скатертью ломился от закусок.
– Садись и ты с нами, Люба! – сказал Иван молодой экономке. – Люди свои.
Кешка слышал, что Иван взял ее на Сахалине, привез в новый город и определил на место.
Семья у Ивана живет в Петербурге. Там же уполномоченный его фирмы, доверенное лицо – Сила Алексеевич Бердышов.
– Я еще маленький был, отец все хвалил Маркешкины ружья.
– Умственный был! – безразлично ответил Афанасьев, сгребая подбородок в горсть с таким видом, словно там росла густая борода.
– Его бы учить. Я помню, он просил разрешения открыть свой завод. А над ним потешались. Он свое ружье показывал, как милостыни просил. Он придумал трехзарядную винтовку. И резьбу в дуле так аккуратно излаживал. Я молодой был, шибко жалел его. Еще тогда подумал, ну а я, мол, просить не буду никого.
– Так правда, что Николаевск гибнет?
– Паря, наш город сник!
– А ты, что ли, не живешь в нем?
– Я там живу и торгую. Как был, так и есть.
– Не собираешься переехать? Смотри, новые города!
Пахнуло в открытое окно цветущей липой.
– Чуешь. А в Николаевске такого не услышишь.
Иван молчал. Кешка знал, если Иван молчит, значит он многое может сказать.
– Здесь разворачиваются большие дела, продолжал Афанасьев, – за этим нас созвали на съезд. Даны будут субсидии, только схватись вовремя. Надо ухитриться и выставить себя.
– А ты начинал на субсидии? Паровую мельницу в городе ты на субсидии построил?
– Нет, я сам. А ты?
– А ты не знаешь? Тигра мне субсидию выдала, царапнула по ляжке. Я в горах зимой золото нашел, – усмехнулся Иван. Иннокентий испуганно вздрогнул. Он слыхал, какое золото на Горюне намыл Иван лютой зимой. – Наши с тобой субсидии! – хлопнул Бердышов по коленке старого товарища.
Голубоглазая, полноватая Люба спокойно слушала, смутно понимая, о чем речь. Словно вспомнив о чем-то, она встала и вышла.
– Губернатору хочется приободрить русский капитал супротив иностранного, – продолжал Кешка.
– И ты хочешь?
– Паря, я не пропущу!
– Конечно, чем же ты не руцкий капитал, – отозвался Иван. – Маленько скуластенький, Кеша! А помнишь, как ты, бывало, все пел: «День я му-у-учусь, ночь страдаю и спакою не найду…»?
Иван вскочил, ударил себя ладонями по коленям и спел, пританцовывая:
Эх, разыш-шите мне милэю, Расскажите страсть ма-аю!
Люба внесла кувшин молока с ледника.
– Иван. А как ты думаешь про революцию? – спросил Кешка.
– Я, паря, не думаю.
– У нас в Благовещенске, особенно молодые и грамотные, говорят, что царь не нужен, тем более что мы так далеко, что все законы несправедливые, одни глупости и что тут народ жив только тем, что не соблюдает законов и хищничает. А установить здесь своего начальство не в силах, кругом тайга, попробуй в нее пролезть.
– А ты знаешь, японцы ко мне за рыбой ходили, ходили, а потом вдруг однажды – стой! Телятева назначили к нам в Николаевск окружным начальником! Запрет! «Какое имеете право?» Столько было возни. Заставили японцев платить за въезд к нам. Они теперь покупают билеты. Паря, как в театр. На другой год опять все по-другому. Опять деньги с них. Но небольшие деньжата.
– В тайге у нас на Зее есть деревня – живут дивно. Приехало начальство: «Почему вы так хорошо живете? Мы к вам столько лет не ездили, думали, что совсем пропали. А у вас скот, пашни, народ здоровый». – «А это, батюшка, потому, что начальство десять лет к нам не наезжало», – вот как ответили.
– Ты же царский казак, капиталист и слуга отечества, паря, тебе не страшно?
– А че страшно?
– Такие рассуждения. Ты же присягу дал? Ты должен начальство уважать.
– Делов контора! Это когда было. Я мельницу ставил, никакой присяги не давал.
– У нас Егор Штаны давно еще исправнику сказал то же самое.
– А тот?
– Маленько рявкнул на него.
…Приятели ехали в американке в собрание. Кешка снял с Ивана шляпу и щелкнул его по затылку.
– Шея стала как у бычины.
– Под гору едем, а ты с утра балуешься, – ответил Иван. – Я же вожжи держу, и гляди, где едем. Не могу дать сдачи. Схватимся и на потеху всему городу станем возиться и оба полетим с обрыва в Амур. Паря, несправедливо поступаешь.
Кешка захихикал от удовольствия.