– Не разберешь, где какая протока… Уже сотни проток прошли.
– Вот юрта, – ответил проводник.
– Его юрта, твоего брата, Ибалка? – спросил урядник Попов.
Проводник ничего не ответил.
В юрту вошли четверо. Когда они распахнули дохи, заблестели золотые пуговицы.
– Полиция! – испугался хозяин.
– Че полиция? Свои! – входя, сказал Ибалка.
Старик поцеловал его.
Гиляк Ибалка тоже в полицейском мундире. На ногах у него торбаса и ватные штаны.
– Нам надо попасть на Светлую речку, – сказал офицер.
– На большую или малую? – спросил хозяин.
– На обе. Проведешь нас? Там люди собираются у вас? – спросил урядник.
– Нет, я не видел, – ответил гиляк.
Патлатая старуха стала просить мужа, чтобы он рассказал, что летом туда много людей ходит. И есть люди дурные, крадут рыбу. Убили собаку выстрелом из ружья.
– О чем она говорит? – спросил офицер, улавливая кое-какой смысл по ее жестам.
– Она сумасшедшая, – ответил Ибалка, – че ее слушать!
Вечером офицер читал Жюля Верна, а потом пересказывал содержание фантастического романа Ибалке, а тот хозяевам.
– Тут мно-ого проток! – рассказывал утром старик. – Зачем тебе ходить туда? Там никого нет! Я и сам дороги не знаю. Даже зимой там водопады большие и люди туда не ходят ни зимой, ни летом. Зверей там нет, тайга выгорела…
– Что за водопады зимой? – спросил офицер.
– Не замерзает река и падает! – отвечал хозяин.
Ибалка переводил.
– Почему же ты сам не был? – спросил офицер у хозяина.
– А я не знаю, люди не ходят. Плохое место.
– Как же быть?
Ибалка лукаво улыбнулся и, глядя в лицо офицера, сказал:
– Воздусным бы саром туда! И сверху все видно! Тогда бы хоросо!
У резиденции Егора, около большого костра, сложенного из гнилушек и отгонявшего мошку в этот жесткий летний вечер, стояла целая толпа, и люди все время еще подходили и подъезжали на лодках. Весь день сегодня ждали, что вот-вот поймают и приведут преступника, в погоню за которым хлынула в разные стороны добрая полусотня старателей.
Утром с дальнего участка приехал старик-старатель, работавший в одиночку в штольне. Заглянув поутру к соседу на участок одолжить сольцы, он оторопел, увидав там перерубленные тела целой семьи. Только маленький мальчик спасся, забравшись под перевернутую лодку.
Сашка разослал добровольцев в разные стороны и сам ушел на поиски вместе с Василием. И вот уже поздно, а их все нет. «Не на след ли напали? – думает Егор. – Дело не шуточное, преступник взял ружье. Он станет отстреливаться».
Разговор шел о жизни и смерти, можно ли казнить преступника, есть ли право отымать жизнь у человека.
Студент доказывал, что не преступники виноваты, а общество, в котором они являются. Преступник – сломленный человек, он из какой-нибудь несчастной семьи, порождение бедности, пьянства.
Он заговорил опять на свою любимую тему, что общество устроено плохо, а должно быть лучше.
– У государя и у его семьи в Петербурге два десятка дворцов.
– К чему бы это? – спросил Никита.
– А к тому…
– Смотри, парень! – мрачно сказал Жеребцов.
У всех тяжело на душе, и все ждали, что произойдет что-то еще более ужасное. Никто не обращал особенного внимания на суждения Студента.
На прииске и прежде шли подобные толки. Бывало, что старатели ссорились, дело доходило до драк.
– Это сахалинец! – сказал Никита.
– Может быть! Кто бы он ни был, это садист. Это вины с общества не снимает.
Студент пользовался случаем уязвить своих толстокожих слушателей, отнести все беды их темноте, неразвитости.
– Пусть он только попадется! – молвил Санка Овчинников. – Мы ему докажем обчество! – Санка опять приехал с тамбовцами на прииски и опять мыл отдельно от брата. – Вот наш Котяй, к примеру, – сказал он. – Разве ему не жилось на старом месте?
– Что тебе Котяй? Что Котяй? – отозвался из толпы старший брат, и Санка утих, чувствуя в его голосе угрозу. – Послушай, президент! – улыбаясь, сказал Полоз. – Зачем ты для каждого хочешь справедливости, кому она нужна? Надо разрешить людям жить свободно.
– Убил? Дай с ним расправиться. Надо давить слабосильную мелочь. Что в природе? Дерево растет и глушит все вокруг. Кто слабый, все равно погибнет, вымрет, или ослабнет, или будет замедлять развитие общества…
Говорил это на вид тихий улыбающийся человек, но от его слов по толпе прошел злобный гул, словно он кинул в души людям горсть горьких семян.
– Тут, на прииске, страсти обнажены, смотри, какие сильные артели в нынешнем году составились. Это уже развитое общество! Так пусть и будет все то, что есть в развитом обществе. Ведь все вы сильные люди! Вам ли бояться? – польстил Полоз.
– Что же должно у нас произойти? – спросил Голованов.
– Беспощадная злоба ко всякой нечисти! – сжимая кулак, зло выкрикнул Полоз. – И талантливый анархизм! – Он вскинул большие ресницы своих красивых, раскосых, телячьих глаз.
– Это все и так есть! – сказал Силин. – Зачем еще стараться? Вот тебе сегодня какая борьба! Только бы его поймать… Он еще может не одного стукнуть, пока его свяжут.
– А ты хочешь, президент, справедливости и задумываешься о естественном развитии, – продолжал Полоз. – Связываешь руки общества… Есть законы природы. Есть зима и лето. Не может быть летом зимы и наоборот. – Он косо поглядел на Студента. Тот пока боя не принимал. Мужики чувствовали, что Полоз грамотный и ученый и хочет объяснить обществу, что слаб Егор.
– Нет, бывает, что снег на петровки выпадает, – сказал Силин.
– А зимой оттепель, снег сойдет и покажутся почки, – сказал Егор.
– Это не закон, – сильно подчеркнув «не», сказал Очкастый, – а есть закон развития общества. Человек родится, потом детство…
– Потом лениться начинает…
– И его сторожить приходится…
– А уж потом борьба опчества, – сказал Силин, – из-за девок, за деньги. Кто за нож, кто кулаком, рублем… А кто тихо трудится и всех перетерпит.
– Современное философское ученье! В обществе должен развиться капитализм, и насилие над народом неизбежно будет порождать борьбу во всем многообразии форм.
– Против насилия! – сказал Студент.
– Какое это насилие? – встрепенулся Пахом, впервые слушавший подобные разговоры.
– Это они так рассуждают! – сказал Голованов. – Власти быть не должно, а мы ее выбрали. Другие говорят, в государстве должна быть власть выбрана, как бы примерно у нас на прииске. А разве дело во власти? Не все ли равно, какая власть?
– И что же?
– Это какой человек! Какая душа у него!
– Бог-то знает! Нет власти не от Бога! – сказал сектант Кораблев.
– Ты толкуешь, – заговорил Егор, обращаясь к Студенту, – что все обеднеют и придется идти в рудники и на фабрики, что там будет труд на богатого и что так будет лучше. Люди наберутся гнева, сломят старое устройство. Это в других странах, это и у нас будет, говоришь. А как же человек может трудиться у машины, если он голодный? Вот на пароходе есть машина и при ней машинист. Его кормят хорошим обедом. Машина требует сноровки, человеку надо выучиться, чтобы она работала. Ему силу кто даст? Надо желать, чтобы человек всегда сохранил себя и семью. Ты думаешь, мы насилья не видали? Мы от него ушли. Мы видели, как народ на фабрики уходит.
– Богатые должны по природе своей делать насилье трудовому рабочему человеку. Это закон, от которого никому не уйти! – сказал Полоз. – Значит, все гибнет! Выживают сильные.
– Вы очень ловко применяете современные поиски социалистов к собственной выгоде. Да-да! Торгуете! – сказал Студент.
– Какие разговоры! – Пахом плюнул, надел шапку и ушел.
На его место вышел Илья.
– А кержаки не пьют и не едят из одной посуды! – сказал он.
– Да, мы так! – сказал Кораблев.
– А что же? – сказала молодая кержачка. – Из грязной посуды пить? Сравни кержаков с православным… Сравни свою руку с моей…
Кержачка забрала рукав ватной куртки. В кости ее рука была шире, чем у Ильи.
– Вот будет революция, и всех кержачек отдадут замуж за чувашей, – насмешливо сказал Очкастый. – Вот и будет насилье свободного капитализма над патриархальным крестьянством. Деревни разорят, возникнут фермеры, хуторяне. А мужики хлынут в города, начнут продавать девок в бардаки к богатым фабрикантам!
– Господа! Не занимайтесь провокацией! – сказал Студент.
– Нет, мы работаем. Нам ведь семьи кормить, – сказал Кораблев. – Мы не знаем новой грамоте. А по-старому только умеем. Что же смеяться.
– Кержаки выкидышей не делают, как в городе. В бардаки не ходят! – сказала богатырь-староверка.
– Разве кержаки царю не служат?
– Безропотно! И наград не просят!..
– Видишь, какая отсталость! Реакция! Кому они нужны, неграмотные дети! – сказал Очкастый, поглядывая на Студента.
– Работники. Тебя же кормят!
– Я прокормлюсь…
– Бумагой-то!
– Зачем, кому нужна ваша справедливость? Вон сгубили семью! – сказал Кораблев.
– А ты как понимаешь, что у нас за республика? – спросил Силин у Студента.
– Со временем все захватит капиталист. Это и я скажу. Капитал должен, он хочет все захватить, как более сильный, как угнетатель более умелый в современной жизни. Он поставит машины. Но если все вы будете эксплуатируемые, то это заставит вас объединиться. А пока…
– Пока держимся!
– Неустойчиво и не вечно, – подтвердил Голованов.
– А мы вечно и не хотим!
– А что вечно! Вон сама земля, говорят, не вечна. Солнце остынет…
Кто-то толкнул Студента кулаком в плечо.
– А что же ты сюда пришел? Если тут нехорошо?
– Я пришел мыть, как все! Я же человек!
– Я бы на твоем месте мотал бы отсюда к капиталисту в приказчики, – сказал матрос, обращаясь к Очкастому.
– Вы гнилые, народники! – сказал Полоз.
– Нет, мы, неграмотные, эту землю раскопали, работали тут. Ничего не зная, каждый для себя. И не знали, что будет с землей и с нами, и хотели себя узнать, сможем ли быть обществом, – сказал Силин, – не знали, кто прав, и допустили вас к себе, и еще Егор отдал людям, и я прошел его следом и не препятствовал… Мы запахали на Амуре, а теперь открыли золото. Конечно, теперь стали народники! За что такое оскорбление?