– Я открыл! – сказал Жеребцов с таким видом, словно это всем давно известно. – Средства имею сделать заявку. Я даже бутылку там закопал с бумагой, засечки сделал на лесинах и столбы поставил. Вон локомобиль заказал…
– Ага! Так, значит, это твой! Что же у тебя дома не знали этого? Никто не признавался, чей это локомобиль.
– Да я и не говорил никому, сам не верил, получится ли…
– Садись, хозяин, к столу! – сказал Оломов. – Мы – ваши гости, уж не обессудьте нас.
– Да что уж это… Да я…
Полина давно отцу накрыла. Он неловко присел на табурет. Пехотный цвел, Полина с ним опять переглянулась. Никита хлебал жадно.
– Что же за артель? – спросил Оломов, когда обед закончился.
Никита начал сбивчиво врать. Но, как назло, сразу чего надо не придумаешь.
– Ты не знаешь на прииске какого-нибудь бывшего чиновника на пенсии или разжалованного? – спрашивал Оломов.
– Был один, по прозвищу Советник!
– Советник? – воскликнул Оломов.
Телятев получил еще в городе анонимный донос. Автор подписался неразборчиво. Написано было грамотно. Приискатели обвинялись в противозаконной политической агитации. Автор сообщал, что среди крестьян ведут пропаганду анархисты.
– Ты знаешь этого Советника?
– Да, видел раз, может, и не узнаю.
– Пойдешь проводником! – сказал Телятев. – Говорят, туда почти невозможно подняться на лодках?
– Да их можно и голодом выморить, – сказал ему Никита.
– Нет, у них есть запасы. Мы все знаем. Их голодом не выморишь.
– У них амбары там стоят, – сказал Оломов.
Пехотный офицер полагал, что надо разведать все подробно, и попросил начертить ему план прииска.
Пришел Ибалка. Откозырял, щелкнул каблуками и доложил, что гольд явился.
Вошел Денгура.
– Где ты был?
– В гости к соседям ездил, – ответил Денгура.
Когда Денгура приехал в Николаевск, явился к Телятеву, привез ему подарки. Поднявшись с кресла после разговора и как бы собираясь уходить, он, озираясь по сторонам, сообщил, что был на речке, на прииске и что там худо…
– Что же там такое?
– Там революция! – сказал Денгура.
– Какая революция? – как на пружине подскочил Телятев.
– Еще царя один раз хотят убить!
– Откуда ты это взял? Да ты что?
Телятев знал Денгуру как почтенного и богатого деревенского торговца.
– А че я! Я не знаю откуда! Я не исправник! Все знают! Я сейчас хоть в Петербург поеду и скажу: «Политичка!» Революция знают, а никто не глядит… Моя русский начальника шибко любит! – вдруг ласково и кротко добавил Денгура нараспев: – Моя государя императора, – тут старик сложил молитвенно обе руки и поднял взор на огромный во весь рост портрет Александра Третьего, – моя царин любит, подарки хочет ему таскать…
«Я им, мерзавцам, покажу! Неужели?» – подумал тогда Телятев. Разговор этот происходил две недели назад в Николаевске. Телятев тогда только что получил известие, что Оломов выехал. Из Хабаровки то и дело шли телеграммы.
– Уй, никак ты не боялся, – говорила мужу косая Исенка, глядя на губернаторский двухэтажный дом со шпилем и флагом, сверкавший верхним рядом стекол поверх множества прибрежных халуп и землянок.
Муж и жена расположились на берегу у знакомого богатого гиляка, жившего в городе.
– Русский начальник или маньчжурский начальник – разницы нет! – поучительно говорил жене Денгура. – Каждый любит, когда хорошо обходишься.
– А ты знаешь, как с русским начальником обходиться?
– Все равно! Одинаково! Это все понимают.
Жена сопровождала Денгуру в Николаевск из Мылок, она взяла с собой запасы лучшей юколы, сушеных чебаков, масла, консервов.
– Скоро на Ух поедем, – говорил Денгура, – всех будем там разгонять. Меня сегодня высшее начальство хвалило.
Старик повеселел. Он ходил не сгибаясь, как в былые годы.
– Погоди, я еще сам большой начальник буду, – хвастался он. – Я власть люблю и начальникам нравлюсь всем, так хорошо буду жить!
– Это мне скажи спасибо, – говорила Исенка, – если бы не я, ты бы все сидел в Мылках.
– Я своим умом живу, – отозвался старик.
– Когда я тебе парня родила, ты повеселел. Сразу стал ездить, искать начальников, кому служить лучше. Молодой сразу стал, – смеясь, сказала жена.
Денгура сам удивлялся себе. Ему было давно за семьдесят. Он чувствовал себя бодро. Жена его рожала детей. Правда, в кишках его обитало множество разные червей. Денгура был худ и сух, но зато деятелен, и только изредка стреляло ему в спину и болел живот, а больше он не чувствовал никаких немочей.
«Нет, я не похож на своих сородичей. Они все дохлые, а я какой здоровый и высокий. Конечно, я особенный человек, не такой, как все», – думал он, с жадностью хватая и разрывая зубами вареное собачье мясо, которое прислал ему в подарок гиляк-торговец.
Жеребцов выскочил во двор как ошпаренный. Лицо его было красно, и борода всклокочена. Завтра с гольдами и полицейским-гиляком Ибалкой, который родом из здешних мест, ему предстояло вести отряд на прииск. «В компанию я попал!» – подумал Никита.
Похоже было, что прииск хотел захватить кто-то другой. Впотьмах на желтых песках, как огромная черепаха с поднятой головой, чернел локомобиль.
Из клубящегося тумана, поодаль друг от друга, как кулисы в театре, плывут ржаво-темные с просинью скалистые мысы, разделенные обширными полукруглыми бухтами с гористым крутым берегом, обступившим их ровной, словно выведенной циркулем, чертой. В бухтах вода зеркально чистая.
Огромный изветренный мыс висит над пароходиком. Падающие мохнатые деревья на его скалах, а от мыса вглубь мелкого озера ушла рябая полоса вся в острых зубчатых обломках скал, как будто размыт каменный гребень.
Туман над водой рассеивается. Громадное желтое озеро блестит на утреннем солнце. Где-то далеко видны голубые гряды, увалы. От мыса экспедиция пошла на середину озера.
Оломов, Телятев и пехотный поручик сидят на белых скамьях капитанского мостика, курят сигары и наслаждаются видом.
Впереди по мелкому озеру плывет в оморочке старик, брат Ибалки, а за ним, на расстоянии выстрела, тихо бредет маленький пароход.
– Сюда не ходи! – кричит проводник, то и дело оборачиваясь в оморочке и обращаясь к пароходу. – Сюда ходи! – показывал он дорогу по озеру. – Тут канава…
Из тумана за озером всплыл острый камень.
– Сюда не ходи… Лево ходи, – как бы переводя проводника, крикнул Денгура, стоя подле рулевого.
За пароходом на буксире тянется баркас с солдатами, а за ним, как черные звенья цепи, – несколько лодок. Солдаты втыкают в дно жерди, чтобы на обратном пути не сесть пароходу на мель.
Длинный ряд редких вех, как остатки какой-то городьбы, протянулся сзади по озеру вдоль голубевшей к горизонту воды.
Денгура вдруг пошел на нижнюю палубу на носу парохода и что-то тонко заверещал, обращаясь к проводнику, и тот так же тонко отвечал ему. Казалось, что у них пошла перебранка.
– Он следит за проводником, беспокоится! – сказал Оломов.
– Удивительно деятельный старик, – сказал молодой офицер, – сколько ему лет?
– Писотька и Овчинников жулики! – сказал Оломов. Он пустил табачный дым и покачал тяжелой толстой ногой с блестевшим голенищем. – Но Денгура Бельды не такой. Это почтенный и знаменитый человек.
– Да, он как будто из идеальных побуждений, – с оттенком обычной двусмысленности ответил Телятев.
– А тех выгнали с прииска за жульничество и разбой, – ответил Оломов.
Оломов мысленно входил в сложные задачи выборной власти на прииске, и хотя не признавал ее и ехал разгонять, но как власть с властью готов был соглашаться с некоторыми ее распоряжениями. Он был солидарен с таежными республиканцами по части охраны порядка. Котяя выгнали – значит, не зря. О Жеребцове, Писотьке и Овчинникове он судил, как и самозваные президенты. В то же время все они вместе были для него не более как преступниками.
– Денгура в прошлом староста, – пощипывая ус, тупо глядя на воду и, казалось, думая совсем об ином, говорил плосколицый Телятев. – У него есть опыт. Это уж политический деятель опытный. Те действительно жулики, а этот ищет деятельности.
В присутствии власти Денгура сиял от удовольствия. Вот они красивые мундиры, блестящие пуговицы, оружие, шпоры. Он, старый Денгура, трудом, умом достиг, добился, что его допустили к высшим начальникам, приблизили, позволили одному из всех простых – из солдат, полицейских-гольдов и проводников – стать на мостике, в святом месте парохода. «Добился? Я добился! Что теперь Удога скажет?»
Денгура живо соображал, что тут можно делать, а что нельзя, он приноравливался к новым порядкам. Отдавая команду проводнику в оморочке, он не кричал от руля, через головы начальства, а не ленился каждый раз сбегать вниз по трапу и по борту к носу, кричал оттуда и возвращался, становясь между капитаном и рулевым. С рулевым Денгура хранил вид спокойствия и достоинства, но при Оломове и Телятеве таял от счастья. В его лести, ласковости к властям была наивность, восторженность, и он это знал и умело притворялся. Он радовался тому, что наконец нашел! Он давно желал этого, но были все неудачи. «А теперь маньчжуры мне не нужны!» Денгура с беззаветной преданностью готов был служить полицейским властям: «А чем эти хуже? Еще лучше начальники, чем амбань! Пусть амбань керосиновым лампам радуется и удивляется!»
– Вы прекрасно понимаете людей, – сказал поручик, любезно обращаясь к Телятеву.
– Что же! Ваше замечание льстит мне, – как-то странно, с оттенком затаенной дерзости ответил тот. – Да, это талант должен быть, чтобы узнавать людей… Талант человеческий! Можно сказать, талант полицейский! – Высказав это, Телятев с любопытством посмотрел на собеседника, как бы желая знать, нравятся ли ему такие суждения.
Румяный, толстощекий и голубоглазый поручик, свежий и счастливый, соглашался со всеми сегодня, потому что и вокруг в природе, и на душе у него было очень хорошо, и хотя он тревожился за предстоящую операцию – все же будет разгон, может и пальба, но эта операция сулила и ему солидные выгоды. Он был так счастлив, что с радостью смотрел сейчас на полицейское начальство, ведущее его к счастливой будущности.