– Это Филониха! – сказал с лодки Силин, сидевший в кандалах на корме и слышавший весь этот разговор. – В Орловской губернии, где Ливны и Елец.
– Мы тебя задержим! – сказал урядник. – Проходи сюда, – добавил он.
Писарь записывал мужиков, но что-то надумал и крикнул:
– Эй, Кузнецов Александр, иди сюда… Дай-ка еще раз паспорт… Какое вероисповедание, я не посмотрел… – Он взял паспорт. – Православное, – прочел он. – Иди! – сказал писарь. – Садись. Долго тебя не продержат.
– А ты знаешь, кто это? – сказал усатый солдат. – Ты хорошенько проверь. У него знак на груди: «Святая борьба за свободу!»
– Откуда у тебя такой знак? – спросил писарь.
– Хунхуз, хунхуз! – подтвердили солдаты. – Мы его признали!
– Где-то русский паспорт добыл.
– Да, ребята, он русский!
– Тоже Кузнецов!
– Сколько их тут, этих Кузнецовых?
– Кого это задержали? – подходя, спросил Телятев.
– Да вот, солдаты говорят, что хунхуз. А у него паспорт русский. Знак на груди, объясняет, что отец был солдат и жил с китайцами и они его украли в детстве и поставили знак на груди.
– Ну это мелочь! – сказал Телятев. – На баркас его и отправь с уголовниками. Задержать до наведения справок. До выяснения личности.
– Баркас ушел, ваше высокоблагородие.
– Отпустить его, может? – сказал урядник.
– Да нет, если русский паспорт у китайца, то задержите до выяснения личности.
– Пока выяснят, человек года два в тюрьме вшей покормит, – сказал Тимоха.
– А где Сукнов? – спросил Телятев, покосившись на Тимоху. – Он всех китайцев на Амуре знает.
– Сукнова срочно отправили на озеро! – ответил поручик. – Там халку чуть не разбило, вода прибыла, и была волна.
На отвале песка, лицом на солнце, сидел Советник. Он был трезв и, чувствуя себя потому почти совершенно больным, нервничал и не знал, как поступить. Он сидел здесь уже давно, иногда вскакивал, как арестант в камере, и бегал взад и вперед. Он знал свою мягкотелость, нерешительность. Он должен был идти и обличать молодого Кузнецова, лицом к лицу говорить с ним. Но для этого, во-первых, надо было выпить. Во-вторых, надо как можно дольше затянуть время, чтобы не погубить себя, преждевременно открывшись. Он чувствовал, что старатели еще в чем-то сильны и что его подозревают. Пока еще он боялся их. Иногда думая, что это только кажется, и опять чувствовал, что ничего не может решить, и сетовал, что загубил свою жизнь из-за этих постоянных колебаний и что чем дальше, тем больше он разрушается.
Открывать все подробности он все же не решался. Слишком много спирта было выпито со старателями, слишком вошел он в их жизнь, привык подчиняться их законам. Нелегко сразу отказаться от этого. Если бы все они сейчас схлынули бесследно, то вдогонку им, может быть, он посмел бы все выложить, все их секреты и темные дела, зная, что их уже не встретит больше. Мог бы он сделать это и на бумаге, зная, что она сохранена будет в крепком шкафу и сила ее подействует. Он ненавидел сейчас всех, и полицейских, и старателей с их крепким здоровьем, с их радостью жизни, с уверенностью в будущем. С каким удовольствием он подвел бы Ваську под неприятности. Сытого, молодого, с Катькой вместе. Но пока он все еще не решался смотреть ему в глаза. А смотреть придется. И отступления не было. «Лучше попозже»… Мало ли что еще могло случиться, мог проболтаться кто-то из полицейских, и тогда какой-нибудь Андрюшка пустит пулю в затылок. Советник перебирал пухлой, дрожащей рукой петли куртки, уверяя себя, что не следует падать духом и начатое дело надо довести до конца. Вдруг он увидел под самой отмелью лодку с Катериной.
Как это часто бывает с больными людьми, настроение его вдруг переменилось. Советник мгновенно юркнул в ветельник. Он понял, что Катя приехала не с Кузнецовской стороны, а откуда-то сверху. Она загнала лодку в бухточку, вытащила ее и быстро пошла туда, где торчали остатки китайского ресторана.
Советник следил за нею, перебегая и прячась за холмы, скрываясь за остатками строений. Прииск сейчас был уже совершенно пуст. Она кого-то искала.
Он почувствовал, что теперь уж она не ускользнет от него, но он и перед ней не желал появляться раньше времени. Он замечал, что она волнуется, ее охватывает отчаяние, она сжимает руки и ломает их, как благородная дама.
Катя обошла участок, заглянула в штольню, где работал иногда отец.
Она, кажется, решила ехать вниз, туда, где поставлен пост и идет проверка. Может быть, она и ехала туда, но не хотела появляться там без отца?
Катя вышла к бухте. Лодки не было. Она удивилась.
Из головы Советника напрочь вылетели все сомнения. Тревога и колебания сменились бурной радостью. Василий надежно упрятан, отгорожен. Прииск совершенно пуст. Она уже почти принадлежала ему…
Катя услыхала, что кто-то быстро, мелкими шажками шел сзади. Она обернулась. Очкастый подходил с улыбкой.
– Я спасу тебя, Катюша! – сказал он.
Глаза ее стали большими и злыми, словно накалялись добела. Она отбежала, выгнув плечи, вся белая, похожая сейчас на лебедя. Быстро сорвала со своих ног тяжелые сапоги, она мгновенно перевязала их петли веревочкой.
– Катя! – воскликнул очкастый.
Она перекинула сапоги через шею и бултыхнулась прямо в ледяную воду. Река снова была чистой, никто больше не мыл в ней золота, и природа быстро справилась с временной, разведенной людьми грязью.
Катя плыла спокойно, борясь с холодным течением ровными взмахами рук. И с каждым взмахом она оглядывалась назад.
Толстяк забегал по отмели. Лодку он спрятал так, что сам не мог ее сразу найти и вытащить.
«Прииск как умер, и только такие шакалы еще бродят по нему!» – подумала Катя.
Дрожа от холода, в мокрой одежде, облепившей все ее тело, она вышла на берег и оглянулась. Враг еще возился там с лодкой. Он смотрел на Катю через очки зорко и зло. Катя кинулась бежать к резиденции. Она минула два мыса, прежде чем увидела крышу.
– Вася! – истошно закричала Катя. – Вася! Тятя! Где вы?
«Тятя! – отозвалось эхо. – …е…ы-ы… Тятя… Вася…» – прокатилось по горам.
Она кинулась в пекарню, но там никого не было. В избе – пусто… «Где же Ксенька?»
Из-под куста появился огромный человек с блестящими черными глазами, разъехавшимися на тяжелых скулах.
– Никого нет. Нигде! – сказал черный Полоз. – Все ушли. Всех изгнали. А я скрывался в тайге. Я умею ждать… Я всю жизнь ожидаю… А ты? Что с тобой? Он взял ее за руку, и от улыбки лицо его стало еще шире.
– Могу взять тебя в жены, Катька. Ну? Чего молчишь? Я тебя заметил давно! Я человек с характером. Себя не выдаю прежде времени. Ты заметила, что нравишься мне?
– Заметила, – сказала Катя. – Отпусти руку!
– И кошка отпускает мышь! – ответил он и поднял свои красивые густые брови.
– Спасибо… – ответила она.
– Все ушли, и никого нет. Всюду пусто. Муж твой арестован. Отец пьян, его не выпустят. Правда, как интересно? Теперь ты бессильна! Трепещешь? Да здравствует анархия, Катюша. Я сильней тебя! Выбрось из головы предрассудки, венец, мужа! Мир наш, и мы одни… Дай я тебя помну, Катюша!
Будь это пьяная матросня, каторжане, рабочие с промыслов Бердышова или китобои, Катька, может быть, нашлась бы, что сказать. Но сейчас она растерялась.
Образованные, умные люди хотели изнасиловать ее, а может быть, и убить. Она знала, за что на Сахалине сидят убийцы и насильники.
Сквозь белые зубы этот высокий человек с черными глазами мудреца цедил страшные слова с улыбкой. А Славный Дяденька тоже замышлял что-то страшное. Как учил ее старый моряк, она ударила изо всей силы Полоза новым кованым сапогом между ног и кинулась бежать. На ходу выхватила из колоды топор.
– Ксеня… Ксеня… – отчаянно кричала она.
– Катька… – услыхала она шепот над своей головой. Ксенька была, кажется, где-то под крышей. – Беги в амбар, дверь открыта, и заложишься топором.
Полоз хотел было перехватить Катерину.
– Уйди! – замахнулась она топором. – Уйди! Руки отрублю…
Она махнула топором. Полоз увернулся. Катя вбежала в амбар, захлопнула дверь, засунула топорище. Она упала на единственный мешок с мукой и в ужасе подумала: «Я буду жевать муку и не пить. Но не выйду!»
– Можно сломать любую дверь! – крикнул ей Полоз. – Что ты думаешь, я не найду топора?
– Я убью себя! – крикнула Катя. – Разрублю себе голову о стену.
– Что ты хочешь, негодяй? – вдруг послышался голос Советника. Он перебрался через реку и, кажется, спешил на выручку.
– Куда ты лезешь? – отвечал Полоз.
Катя глянула через бойницу.
– Я вам говорю, что она моя! – сказал Советник. – Погодите, пустите! Я пойду к ней. У вас нет на нее никакого права.
– Куда вы пойдете, дверь заперта!
– Не толкайте меня… У меня в кармане револьвер.
– Не толкать?
– Да, да.
– А хочешь водки?
На некоторое время все стихло.
– У меня револьвер, – угрожающе повторил Советник.
– А у меня золото… Хочешь спирта?
– Дай! – любезным тоном сказал Советник.
– Какой ловкий! Но сначала…
– Что сначала? – истерически воскликнул Советник. – Я застрелю тебя и возьму сам.
– Ты никогда не осмелишься сам стрелять в человека! – уверенно сказал Полоз. – Ты не из того теста! Ты даже изнасиловать не решился бы, если пришлось бы отвечать.
– Ну дай… дай… Обещаю…
Что-то забулькало, и Советник тихо и удовлетворенно засопел.
– Слушай, давай разобьем дверь бревном, – сказал Полоз, – как мы читали в учебнике истории… У меня есть золото. Я тебе дам фунт. Есть весы? У них в амбаре есть. Мы там возьмем. Я дам золото, но пусти меня к ней первого.
– Скоро сюда придет полиция, – отвечал Советник.
– Тогда надо скорей…
Катя стояла у двери, внимательно слушала и дрожала, как в ознобе.
Они долго еще спорили и отошли. Катя все время помнила смуглое широкое лицо с крутыми щеками, как тесанное из камня, и что на скулах разъехались глаза, косившие в разные стороны, и черные волосы. Лимон, Цитрон, Анархист – звали его. Он говорил: «Долой всякую власть».