– А как же человека повесили?
– Разве было?
– Того, который вырезал семью.
– Ну этого нельзя щадить!
– Я тебя и не виню. Мы не можем действовать в таких случаях по закону. Мы считаем, что это не преступление, не самосуд, а возмездие за совершенное преступление, по приговору артели, там, куда представитель власти не может быть доставлен. Мы в таких случаях утверждаем справедливые решения выборной власти.
– Так, может, меня ослобоните?
– Нет, тебя будет судить суд.
Послышался гудок.
Оломов поглядел в окно. Судно вышло на Амур.
– А демократ с бородой, верно, ушел по следу Бакунина, – сказал Оломов, когда Силина увели.
– То есть на иностранном судне, вы хотите сказать? Нет, у меня невозможен такой побег. Я повторяю: такой побег не-воз-мо-жен!..
– Он из-за этого и на прииске жил, чтобы бежать в Америку. Два года мыл… И не удержался, начал проповедовать анархизм… Если бы не эта проповедь, то и прииск бы, может, еще просуществовал годы.
Телятев терпеливо сносил град упреков и делал вид, что не понимает их сути.
– Он мыл на Силинской стороне, под покровительством этого президента! Вот за одно это Силина надо на Сахалин, в каторгу. Так бы мы и удивлялись, куда же, мол, идет импорт! И у казны закупки все те же.
Телятев подвинулся на стуле, словно что-то ему мешало и он хотел устроиться поудобней.
– Они теперь слыхали про одну идею.
– Пока не надо упоминать об этом, – посоветовал Оломов. Теперь он заерзал на стуле.
– Да, опасный преступник, ловкий очень! – подтвердил Телятев.
– На Амур вышли. Прикажите спустить шлюпку, и если Мастер еще в Утесе, то надо найти и задержать. Он далеко не ушел – наверно, ждет парохода на пристани. А если уехал, то надо телеграфировать в Хабаровку, чтобы сняли его с парохода.
Судно сбавило ход. Со шлюпбалок спустили шлюпку.
Оломов выпил водки и пошел в каюту к арестованному президенту. Тимоха, было улегшийся после допроса, вскочил с полки.
– Так ты вел агитацию, оказывается? – сказал Оломов. – Царя убивать, всех бунтовать и все взять самим? Революции хотел! Ре-во-люция тебе?
– У нас молебны о здоровье его величества государя императора служили, был порядок, – прижимаясь к переборке, забормотал Тимоха. – Сами же вы у нас эту революцию на прииске произвели! Власть свергли!
Оломов мазнул его по щеке и вышел. Он молча и мрачно прошел по палубе и по корме, мимо Ильи и Сашки.
Телятев тоже заглянул в каюту президента.
– Все было бы хорошо, если черт не попутал бы политику! – сказал он. – А это все… глупости. Как будто мы не знали, что бывают выборные старосты…
– А знали?
– Все знали. Только хотели, чтобы вы разведку произвели как следует. И передать все капиталу.
Тимохе хотелось бы спросить: а как же вы сами-то? Тоже ведь пользовались?
Но он постеснялся, не желая обидеть человека. И только смотрел на Телятева так, что тот все прочел в его глазах.
– А если в тюрьму? – спросил Илья.
– А че в тюрьму? Надо – и в тюрьму пойдем. Терпения, что ли, нет?
Солдат сидел, слушал и, казалось, ничего не понимал.
– Тебя найдут…
– Пусть найдут. Я дома побуду хоть немного. А потом – не жалко!
Пароход опять вошел в острова.
– Илья, не убегай, – тихо твердил Сашка. – Не надо. В городе тебя освободят. Там Федор. Егор поправится – приедет хлопотать. Иван Карпыч там есть. Васька сказал – дракой помогать нельзя. Там Иван сильней всех. Сильней Корфа. На речке золота на миллион. Он все сделает.
– Я не хочу в тюрьму! – отвечал Илья.
– А че тюрьма? Че тюрьма? Терпения нету? Страшно, что ль?
– Нет, в тюрьму не хочу. Я вырос на телеге, в Сибири… – дрогнувшим голосом ответил Илья.
– Ты не виноват, тебя отпустят.
– Паспорта нет. Я убегу, и все! Я домой хочу. Лучше пусть убьют!
Илья огляделся. Сизая гряда ветельника на обрыве подплывала по солнечной реке к пароходу. Илья встал.
– Мне ее так жалко, – молвил он, все еще оглядывая даль. Слабости его, кажется, как не бывало. Илья расправил плечи. Он опять выглядел орлом.
Илья истово перекрестился, быстро перескочил через борт и прыгнул в реку.
Задремавший часовой очнулся, увидел пустое место на скамье, тряхнул головой, словно отгоняя остатки сна, и подошел к борту, подняв ружье. На палубе послышался чей-то крик. Пароход тревожно загудел.
Некоторое время казалось, что Илья утонул. Но вот стала проступать рябь и появился след плывущего человека.
Голова вынырнула далеко, шагах в ста от судна.
Солдат старательно целился, держа на мушке мокрую блестевшую голову. Сашка смотрел со стороны. Его крепко держали чьи-то руки. Глаз солдата напрягся, – казалось, от него свет шел по дулу ружья, как от свечки. Наконец он выстрелил.
Голову на воде тряхнуло, словно кто-то ткнул Илью в затылок. Голова его ушла в воду. Потом появилась судорожно согнутая рука. Видно было, как Илья перевернулся под водой.
По щекам Сашки потекли слезы, и он весь дрожал от забившей его нервной лихорадки.
– Тоже прыгать собрался? – безразлично спросил солдат.
Он щелкнул затвором.
Конвойного солдата сменили и вызвали к полицейским офицерам.
– Ты слышал, о чем говорили между собой преступники? – волнуясь, спросил Телятев.
– Знакомы они были между собой? – спросил Оломов.
– Незнакомы, ваше выскородие! Чужие были.
– Как же ты узнал?
– Заметно было, выскородие.
– А говорят, они приятели и свои?
– Никак нет. Я же рядом был. Мы ели вместе.
– Неприятный случай!
Солдату велели уйти.
– Зря человек не побежит, – сказал Оломов. – Значит, пойман был настоящий преступник. И убит. Тут уж никакие адвокаты не помогут.
– В воду кануло.
Пароход встал на якорь.
Мимо шла лодка. Гребли две молодые гилячки. Дети, женщины, мужчины и старик улыбались, глядя на пароход. На носу его стоял Ибалка с цепочкой от свистка, растянутой по мундиру.
Он тоже улыбался. На мостике ходил капитан в форменной фуражке.
Поравнявшись с кормой и завидев на скамье Сашку рядом с вооруженным солдатом и полицейских, садившихся в шлюпку, гиляки испуганно переглянулись и стали грести прочь от парохода.
Погода предвещала бурную зиму с жестокими морозными ветрами. Теплая, затяжная осень перемежалась злыми ненастьями.
Пронесся небывалый тайфун, полосами лес повалился вокруг Уральского. Перелегли через речку Додьгу или уткнулись в воду по самые вершины ильмы, пробковые дубы и клены, и не ветер, а вода шумела в их еще зеленых ветвях.
Когда-то, прибыв сюда и войдя впервые в тайгу, глядя на эти деревья, удивлялись крестьяне.
– Какие дубы повалились! – рассказывал Федор Кузнецов, возвратившись с заимки. – Когда еще молодые такими вырастут.
Местами тучные лесины с поднятыми корнями прилегли на сучья ближних крепких еще деревьев. Лес, которому бы еще стоять и жить, прочесала буря и вырвала все, что удалось. Местами упали совсем молодые кедры, а уцелели могучие старики.
Пароходы еще ходили. В низовьях стояла хорошая погода.
Кузнецовы перегнали скот на заимку. Коровы мычали зло, видя дорогу, загороженную буревалом. Их обгоняли целиной, по мелкой чаще.
Кета прошла.
Ночью кто-то взошел на крыльцо, потоптался, видимо, почистил сапоги, прошел сени, распахнул незапертую дверь в избу, прошел через кухню, зная, куда идти.
Егор не спал. По смутным очертаниям фигуры он узнал Василия и почувствовал: что-то случилось. Васька напряжен, словно в страхе.
– Отец? – неуверенно спросил он.
– Тут я, – спокойно ответил Егор.
Сын прошел в густую тьму к кровати, на которой лежал отец. Егор, почти не видя его теперь, почувствовал, что страх и напряжение покинули Ваську, и словно невидимые лучи сыновьего тепла обдали его душу.
Быстро спрыгнула с кровати мучившаяся весь вечер ногами Наталья.
– Что случилось? – спросил отец.
– Разогнали.
– И слава богу! – сказала мать и стала чиркать спичками.
– Илья убит, хотел бежать. Плыл через Амур, солдат стрелял его, – сказал Василий. – Я пиджачок его привез…
– Боже мой! – ужаснулась Наталья.
– Кто, ты говоришь, кто убит? – спросил из последней комнаты дедушка Кондрат и стал подыматься.
Загорелась лампа.
Наталья подошла к Васе и посмотрела в его лицо, оно изможденное и грязное, словно жизнь обезобразила его до неузнаваемости.
– Катя где? – с потаенным страхом и нетерпением спросила она.
– Идут…
– Вы не одни? – спросил отец. Он поднялся и, жалея, горько поцеловал Василия.
– Как ты? – спросил сын.
– Стою!
– Полиции нет? – спросил Василий с беспокойством.
– Что делать! Пусть все идут, – ответил Егор понимающе.
Василий вышел на улицу и негромко присвистнул.
В избу завалилась целая толпа оборванцев.
– Ур-ра, президент жив! – закричал Студент, подымая ружье.
– Здорово, сват! – прохрипел Федосеич. – Старый дуб, долго пролежал в своей бухте?
– Мы очумели, президент, озверели, но… – воскликнул Студент.
– Мыться? Баню топить? – растерянно спросила Наталья.
Где-то послышались женские голоса.
– Утром – на заимку, – сказал Егор, – потом решим, что делать.
– Мы общественное золото привезли, – сказал Василий.
– Че у вас творится? – пригибаясь, в низких дверях кухни стоял Петрован. – Вернулись? Заразы! На заимках у нас не то что артель, роту упрятать можно…
– К Сашке, может?
– Нет, не надо. На заимке лодки есть, – ответил Егор.
– Погиб Илья…
В грязных шелковых шляпках и в ватниках поверх городских жакетов со стоячими воротниками появились с чемоданом и мешком Ксенька и Катерина. На прииск приезжала портниха и нашила золотишницам модных нарядов. Была там и шляпница.
– Маманя, че топить? – сразу спросила Катерина, обхватив Наталью за шею и целуя ее.
– Уж топлю, доченька! – ласково ответила Наталья.