Исподволь тревога окутала сердце. Сможет ли она и в дальнейшем так учиться, будут ли в дальнейшем у нее «особые» пятерки?
Быстро переоделась в домашний цветастый халатик. Пошила его мама, и это, кажется, было еще так недавно. При матери все было совсем иначе. Только теперь Марийка по-настоящему оценила, сколько домашних хлопот выпадало на долю ее мамы. Сейчас на ученицу свалилось великое множество мелких, но нужных дел и обязанностей. Правда, она помогала матери и раньше, но теперь все приходилось делать самой. Надо было думать о еде, шить, убирать в квартире. Обед ей приносила соседка из столовой, но завтрак и ужин Марийка готовила сама. Белье относила в прачечную, и на это приходилось тоже тратить время. Обо всем надо было помнить: своевременно уплатить за электричество, за газ, радио и квартиру, своевременно выкупить в книжном магазине очередной том Большой Советской Энциклопедии, не опоздать в клинику к матери.
Теперь на приготовление уроков оставалось значительно меньше времени, чем раньше. Но ничего — можно недоспать немного, а уроки выучить обязательно! Только иногда наставало то, что Марийка называла усталостью. Но это была не усталость, а непонятное равнодушие. Вот посидеть бы над уроками еще лишний час, так нет же, мелькнет мысль: зачем? Сдам на тройку, может, и на четверку. И так будет хорошо. И если мать не вернется, разве не все равно, как учиться? И как вообще тогда жить?
Очень тяжело было заставить себя в такую минуту не встать из-за стола, не отодвинуть раскрытый учебник. Тогда ученица спрашивала себя: «А если мама, в самом деле, скоро выздоровеет? Какими успехами в учебе порадует ее дочь? Разве имеет Марийка право так отступать перед горем?»
Нет, у нее хватит силы воли не сдавать завоеванных позиций. Как и раньше, были интересными и содержательными ее ответы на уроках. Как и всегда, Марийка приходила в школу подтянутой, аккуратной, с неизменной прической, похожей на корону. Только ближайшие подруги могли заметить в однокласснице перемены. Юля Жукова заглянула как-то в глаза Марийке и увидела в них что-то такое, от чего больно сжалось сердце. Во влажных карих глазах девушки брезжила необыкновенная грусть. Нет, она совсем не брезжила, а просто застыла в зрачках, как два холодных оловянных шарика.
Марийка уже знала, как называлась болезнь матери. Но это название ничего не говорило девушке, кроме того, что мать тяжело страдает.
Пузырчатка! За этим словом возникало в воображении мамино лицо, все забинтованное, и видно только глаза — невыразимо родные, горящие от болей.
До сих пор Марийке ни разу не посчастливилось увидеть мать. К ней не пускали. Это вызвало острую тревогу. Ведь врач сказал, что болезнь совсем не заразная и что мать может сидеть на кровати и даже ходить по палате.
Когда девушка приходила в клинику и просила передать матери письмо, она всегда ловила на себе какие-то странные взгляды санитарок. Такое же выражение лица было и у врача, когда он говорил:
— Нет, нет, подождите. Я не могу разрешить беспокоить больную. Уверяю Вас, что это ухудшит состояние ее здоровья.
Но однажды к Марийке вышла новая санитарка.
— А вы кто будете? — спросила она. — Дочь, или как?
У Марийки мелькнула мысль, что если бы она была посторонним лицом, ей, наверное, сказали бы всю правду.
— Нет, я просто соседка, — ответила санитарке. — А что, как там больная?
Как же тяжело было сказать это равнодушным, холодным тоном, еще и зевнуть при этом! Наверное, этот беззаботный зевок и убедил санитарку.
— Страшная, — промолвила она. — Вся в ранах, пошевелиться больно бедной. Лежит в бинтах, как спеленатый ребенок.
Марийка оперлась спиной о стену, так как ей показалось, что подкашиваются ноги. Но так же притворно равнодушно спросила:
— А почему к ней не пускают? Нельзя?
— Иногда пускают, — промолвила санитарка. — С ее учреждения приходили. Если хотите, и вас пустят. Только нужно разрешение врача. Эта больная только просила, чтобы дочь к ней не пускали.
У Марийки замерло на устах «почему?». Она и так поняла: мать не хотела, чтобы дочь видела ее страдания.
Невыразимая нежность к матери, сожаление, боль за нее растравляли сердце девушки. Она теперь знала, что мать выздоровеет не скоро. Но разве лучше — не видеть ее?
В мыслях она разговаривала с больной, нежно ставила в укор ей: «Ты ошибаешься, мамочка. Не видеть тебя безмерно тяжелее. Я не испугаюсь твоих ран, мне будет больно, но я услышу твой голос и буду знать, что ты есть у меня — дорогая, родная».
Нет, это было бы просто позорно перейти снова на тройки. Именно теперь, думала Марийка, когда пришло такое горе, она по-настоящему проверит свою силу воли. И лучше всего она отметит день своего первого участия в выборах, если отлично выполнит домашние задания.
Марийка быстро приготовила завтрак, убрала в комнате и села за учебники. Уроки были трудные. Легкой показалась лишь задача по геометрии. Надо было определить площадь поверхности и объем конуса. Ученица знала, как это сделать, но с самого начала допустила ошибку в записи, и легкая задача превратилась в трудную. Надо было также приготовиться к завтрашней контрольной работе по астрономии, выучить уроки по физике и английскому языку и закончить домашнее сочинение по русской литературе, которое через два дня уже надо было показать учителю.
Она готовила уроки весь день. Когда смеркалось, решила пойти к Юле. За окном синел зимний вечер. Хотелось еще раз перечитать домашнее сочинение. Уже одетая, Марийка села за стол. Тема сочинения была «Ленин и Горький». Ученица рассказала об искренней дружбе двух русских великанов, о том, как любил Ленин произведения Горького, в особенности его «Мать», привела высказывания Ленина и Горького о литературе.
Прочитала внимательно до конца исписанные страницы и задумалась. Насупила брови, на лоб легли морщинки. Работа показалась несовершенной и поверхностной. Она может написать лучше, намного лучше! Сочинению не хватало выразительности, язык казался сухим.
«Все надо писать сначала!»
Не раздеваясь, начала ходить по комнате, обдумывать, исподволь возникал план сочинения. Надо сейчас же пойти в библиотеку, наверное, там найдутся книжки, которые помогут глубже раскрыть тему.
Домой вернулась поздно с книгами и тетрадью, заполненной выписками. Была крайне уставшая, но возбужденная, удовлетворенная, так как нашла очень интересные материалы для своей работы. Хотелось сейчас же сесть и работать дальше. Но решила, что завтра утром со свежими силами напишет лучше.
Завела будильник, включила радио и стала слушать ночной выпуск последних известей.
Войдя в класс, Марийка увидела возле Вовы Мороза несколько учеников и учениц. Вова что-то рассказывал, но так тихо, что девушка ни слова не расслышала.
— О, Полищук! — воскликнул парень, но это было совсем ни к чему. Сразу же все разошлись по своим местам и почему-то избегали смотреть Марийке в глаза. Только Юля Жукова подошла к ней, обняла за плечи.
— Марийка, написала сочинение? Дай почитать!
Марийка вынула из портфеля тетрадь.
— Дважды пришлось писать. Первый вариант сама забраковала.
Юля села читать. Полищук положила ей руку на плечо, наклонилась к уху и шепнула:
— Что рассказывал Мороз? О моей маме? Правда?
От неожиданности Жукова отшатнулась, глянула в широко открытые Мариины глаза, опустила ресницы:
— Ты разве слышала? Его же отец, ты знаешь, врач…
— Знаю, знаю. — Марийка бессознательно теребила подругу за рукав. — Говори скорее, говори!
— Ему отец рассказывал, — сказала Юля, — что Евгения Григорьевна тяжело больна… Ты сама это знаешь.
Марийка пристально глянула Юле в лицо, промолвила тихо:
— Ты не все сказала. Что он еще говорил?
Жукова пожала плечами:
— Ну, вот. Что за допрос? Я тебе по правде.
Нет, чего-то не досказала подруга, что-то утаила, это хорошо понимала Марийка. Но знала: не скажет Жукова. Что-то очень, очень плохое с матерью. Пойти сегодня к врачу Морозу? Он тоже не скажет всей правды. Вспомнилось, как в восьмом классе у одной девочки мать умерла от рака. Женщина была обречена на смерти, но, конечно, никто из врачей не сказал об этом ни ей, ни дочери. Нет, Марийка уже знала, как надо сделать…
Было это как раз после урока физики, на котором Лида Шепель с блеском ответила учителю домашнюю задачу. Возле турника собрались десятиклассники, и разговор зашел о Лиде.
— Нашей Шепель, — сказал Вова Мороз, — остается стать первой физкультурницей, и тогда уже никто не посмеет назвать ее «воблой».
— Нет, друзья, — заметил Гайдай, — «воблизм» у нее от рождения, она так и умрет с этой кличкой. Интересно, какой будет «вобла», когда влюбится? — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Идея, друзья! Заключаю пари, что я в течение двух недель влюблю Шепель в себя! Нет, я вполне серьезно. Это будет научный эксперимент, и я докажу, что против меня не устоит даже хладнокровная «вобла»! Ну, кто?
— Ты что? В самом деле? — спросил Виктор.
— Увидишь! Хочешь пари?
— Знаешь что? — процедил Перегуда сквозь зубы. — Иди лучшее подальше отсюда.
— Вот как? Ха! — фыркнул Мечик. — Сердитый ты стал… Ну, хорошо. Так я же специально! Все увидите, как Лидка будет бегать за мной! Срок — две недели!
Гайдай ушел, а Виктор обвел глазами одноклассников и промолвил:
— Если так, то он просто не понимает, что это будет подлость.
— А он не задумывает над такими вещами, — махнул рукой Вова Мороз. — И вообще только болтает. Пустомеля! Даже если бы нарисовать вместе Мечика и Шепель — не выдержал бы холст. Бессмыслица!
28
Нина Коробейник шла в школу в замечательном настроении. Вчера она закончила дорабатывать рассказ. Что если отнести его в редакцию какого-либо журнала? Спустя некоторое время, очень возможно, она увидит свое произведение напечатанным.
Ужасно хотелось знать заведомо: напечатают или нет? А почему бы и не напечатать? Ведь случается, что в журналах помещают и более слабые произведения, а у нее же и сюжет интересный, и характеры обрисованы хорошо.