Жукову бесило, что только Виктор, казалось, не принимал близко к сердцу странного поведения Коробейник. Он небрежно махал рукой:
— Ну что там — Нина!
— Серьезно говорю тебе, — хмурила брови Юля. — У Нины давно уже пророс какой-то рудимент. Не знаю, в сердце ли, в мозговых ли извилинах.
— Юленька, я же не хирург!
— Ты всего лишь секретарь комсомольского бюро класса, и от «операции» комитет тебя не освободит.
— Коробейник — хорошая вожатая, рудимент у нее законный, и никакая операция здесь не нужна. Ученица болезненно реагирует, что ее опережает в учебе другая. Здоровое чувство!
— Виктор, ты же сам знаешь, что сейчас говоришь ерунду. Мы все радуемся успехам Марийки, а Нина действительно, как ты говоришь, лишь болезненно видит в ней соперницу.
— Ну, что же, индивидуальная черта характера. Бывает. Пусть это остается на ее собственной совести. А вообще Нина — хорошая девушка, комсомолка, товарищ!
Юля аж покраснела от негодования.
— Что же она за товарищ, если успехи подруги доставляют ей боль? А злобная зависть — тоже товарищеское чувство? И не забывай, что с этой «индивидуальной чертой характера» она будет жить и будет работать в нашем обществе.
— Не кипятись, Юлия, так как Нина — одна из трех граций, как окрестил ее Мечик, — твоя подруга. Правду тебе скажу — я тоже завидую Марийке. Завидую и радуюсь за нее. Но в Коробейник зависть… как тебе сказать? Совсем другая, как плохая отрыжка!
— Почему же мы спорим?
— А потому, что напрасно ты припутала сюда общество.
— Как ты ошибаешься, Виктор! — вскрикнула Юля. — Как ошибаешься!
…На третий день нового года в городском Дворце пионеров для учеников десятых классов был организован вечер-маскарад. Юля Жукова танцевала с Виктором вальс. Хорошая музыка, огни, расцвеченная елка, присутствие Виктора, ощущение своей молодости — все волновало, возбуждало, все было словно окутано голубой кисеей.
Юля не очень любила танцевать, но сегодня ее пленило сладкое чувство полета, у нее тихо кружилась голова, и казалось, что и елка, и лица, и маски — все проплывает мимо, все исполняет плавный танец. Ее рука лежала на плече Виктора; Юля ощущала дыхание своего друга, он что-то говорил ей, но что — не слышать было за веселым гамом, за звуками музыки.
В перерыве между танцами они вышли из круга и сели под стенкой около двух колонн. Оба тяжело дышали. Юля была одета украинкой, в вышитой блузке, в плахте и корсетке, в красных сапожках. На голове красовался венок. Виктор был в национальной грузинской одежде, которая очень ему шла.
— Устал? — спросила Юля. — Правда, жарко танцевать в папахе. Сними!
Виктор послушно снял папаху, вытер платочком лоб.
— А ты такой, как и был? — неожиданно спросила Юля. — Ничего не скрываешь от меня? Ничего не изменилось? Мне кажется, что ты украдкой злишься на меня. Ну да, за мою бессмысленную ревность… Это же все в прошлом, Витюсь. Слово даю, что подобное никогда не повторится…
Виктор изумленно глянул на нее.
— Ну, что ты, Юля? Ты хочешь сказать, что я держу камень за пазухой? Как тебе не стыдно!
Мимо них быстрым живым потоком проходили участники маскарада. Виднелись маски, блестящие одежды, костюмы. Тяжело ступая, прошел Собакевич, смешили всех коротконогие Добчинский и Бобчинский, потирал руки Хлестаков. Ходили вдвоем, как большие друзья, Пушкин и Гоголь, а сзади них, согнувшись, подпрыгивал гоголевский рождественский черт, перебрасывая с руки на руку украденный месяц и дуя себе на пальцы.
— А все-таки, Витюсь, как жалко расставаться со школой! Знаю, что в университете тоже будут и друзья, и подруги, и радость работы над книгой, и любимые преподаватели. Но школы… школы своей никогда не забыть! Помнишь, как мы когда-то желали друг другу:
Ни пуха, ни пера,
Ни двойки, ни кола,
Ни тройки, ни четверки —
А только лишь пятерки!
— Но, к сожалению, это не всегда помогало! — засмеялся Виктор.
— Я, знаешь, до сих пор помню смешной случай, когда отвечала урок и сказала, что русские полки вели в бой не боярин Скопин Шуйский, а Скорпион Шуйский! Да, школа! Хорошее время! Мне кажется, что школа это — родительский дом, это — уютный берег, а вот сдашь последний экзамен, закроешь в последний раз школьные двери и сразу же — в волны, в разбуженное море! Впервые выходишь в самостоятельное плавание.
Вдруг она дернула Виктора за руку:
— Ты глянь!
И Виктор увидел высокую худую фигуру девушки в черном бархатном платье, разукрашенном серебряными звездами, которое, определенно, означало ночь.
— Это же Лида Шепель! — узнав он.
Девушка словно почувствовала его голос и обернулась, но на лице ее лежала узкая черная маска, надо лбом блестел золотой серп месяца.
— Она! Шепель! — повторил Виктор. — Меня маской не обманешь! А кто же с нею?
Возле девушки увивался средневековый рыцарь в серебряных латах, с блестящим мечом. Он то и дело приникал к Лидии и что-то нашептывал ей.
— Витя, неужели не узнаешь? — чуть не воскликнула Юля. — Мечик! Мечик Гайдай!
— Да неужели? — вскрикнул Виктор. — Ну, да. Он и есть! Что же это означает? Старается влюбить в себя Шепель, что ли? Смешно и… подло! А впрочем, еще ничего не известно. Почему именно — влюбить? Бахвалился по-глупому. Болтун!
— Меня интересует другой факт, — сказала Юля, — То, что Шепель пришла на маскарад.
— Что, безусловно, не будет кормить под старость, — закончил в тон Виктор. Юля засмеялась:
— Оживает наша Лидочка, оживает!
31
То, что Виктор Перегуда решил после окончания школы не поступать в институт, а идти на завод, вызвало активное обсуждение. Даже скромный и тихий, малозаметный ученик Юра Карпенко, и тот волновался:
— Для чего же на нас государство деньги тратит? Для чего вообще десять лет учило? Чтобы мы шли рабочими?
Виктор доброжелательно улыбался:
— А что, по-твоему, быть рабочим — недостойно?
— Никто этого не говорит, но только с высшим образованием ты принесешь больше пользы государству!
— Завтра! А я хочу приносить эту пользу сегодня!
— Наше сегодня, — вмешалась Лида Шепель, — не год и не два, а — весь период перехода к коммунизму. И кто знает, может, завтра твоя работа — человека, вооруженного высшим образованием, — будет еще нужнее, чем сегодня.
— К тому времени я уже буду опытным сталеваром, — ответил Виктор.
Спор на некоторое время затихал и вдруг возникал с новой силой.
Спорили в классе перед уроками, на переменах, возвращаясь домой со школы.
Юрий Юрьевич передал Юле Жуковой, чтобы она пришла на заседание партбюро.
— Здесь у нас, Жукова, разговор о десятом классе, — сказал учитель, когда девушка скромно присела на краешек стула. — Волнуется юношество! С задором избирают себе профессию. А что же думает по этому поводу комсомольский комитет? Ну, как же, молодежь спорит, волнуется, ищет ответ, а комитет молчит! Это никуда не годится! Вы о диспуте думали? Хорошо было бы устроить такой интересный, бодрый диспут о выборе профессии. И чтобы обязательно был хороший докладчик. Возьмите кого-то из комсомольцев. Может, даже вы сделаете доклад?
Надо сказать, что Юлю Жукову, наверное, больше всего удивило и даже поразило решение Виктора. Но еще больше поразило девушку то, что Виктор вплоть до последнего времени таился от нее со своими планами.
— Как ты мог так, Виктор? — укоряла Юля. — Почему ты не посоветовался со мной? И это — друг? Такой важный вопрос, выбор профессии, и он молчал, скрытничал от меня! Почему? Почему это — не понимаю!
— Потому, что я и сам еще твердо не решил.
— Вот и надо было посоветоваться! А то сам думал, крылся и от меня, и от товарищей!
— Ну вот, надумал, можно теперь и посоветоваться, — улыбался Виктор. — Что же тебя так волнует: то, что я не пойду в институт, или то, что не посоветовался с тобой?
— И то, и другое.
Доклад о выборе профессии делала Жукова. Правда, пришлось посидеть над ним долго. Много мыслей подсказал Юрий Юрьевич, немало помогли Марийка и Нина.
Диспут начинался торжественно. Стол весь был уставлен цветами, пришли почти все учителя школы, гости.
Юля сумела построить доклад интересно и содержательно. Сначала рассказала, кем работают теперь бывшие ученики родной школы. Здесь учился человек, который теперь прославился на весь Советский Союз изобретением очень ценного лечебного препарата, уже возвратившего здоровье тысячам людей. Из стен их школы вышли люди, которые стали профессорами, известными инженерами, педагогами, художниками, летчиками. Школа подготовила их к студенческой аудитории, помогла поступить в вуз. Потом Жукова остановилась на том, что в нашей стране нужна и полезна любая профессия, пусть простейшая, незаметная. Потом перешла к тому, что каждый советский человек должен стремиться принести социалистическому государству наибольшую пользу.
— А кто из нас принесет наибольшую пользу? — спросила Юля. — Тот, кто будет наиболее вооружен знаниями. Мы каждый год сдаем экзамены, но наиболее суровый экзамен нам устроит жизнь, народ, которому мы будем служить.
Жукова заметила, что Юрий Юрьевич, сидящий рядом с Надеждой Филипповной, при этих словах наклонился к ней и что-то шепнул, а учительница одобрительно кивнула головой. И Юля догадалась, что им понравилось, как она сказала об экзамене.
— Мы идем к коммунизму, — говорила Юля. — Но, чтобы завершить великое дело построения коммунистического государства, нужна прежде всего высочайшая техника, научная организация труда, а этого не достичь, если не вооружиться всесторонними, глубокими знаниями. Коммунистическая партия и Советское правительство дали нам все для того, чтобы мы приобрели такие знания.
Она на миг остановилась, отыскала глазами среди участников собрания Виктора и сказала:
— Так вот мне кажется, что неправ, например, Перегуда, что он не планирует после окончания школы идти в институт, а хочет работать на заводе. Верно, что выбор профессии — «веление сердца», как говорит Перегуда, и он, наш комсомольский активист, должен подавать пример всем другим, и надо бы ему прислушиваться к советам педагогов, товарищей…