В противовес его словам Сезар ди Эмери язык словно бы проглотил: ужас сковал его так, что знаменитый торговец только следил, как заколдованный, за пиратом, а его руки мелко и противно дрожали, будто он снова и снова переживал то, что случилось на борту «Мари». Но чем дальше, тем меньше вины чувствовал за собой Джонотан.
– Ты даже не поверишь, Джонни, у кого благороднейший кириос ди Эмери отобрал артефакт силой.
– Он лжёт, – глухо повторил отец Агаты, мотая головой.
– Скажи ещё, что я лгу о том, кто убил родителей нашего несчастного влюблённого мальчика. Знаешь, Сезар, я знал, что ты – редкостная тварь, но, ей-богу, ты перещеголял даже меня! Не подумай, что я завидую, хотя – немного есть! Немного есть! Браво, Сезар!
Вильхельм резко и отчётливо захлопал в ладони. Так, что от каждого гулкого хлопка в камере просыпалось такое же гулкое, мерзко бьющее по ушам эхо.
– Хватит! Хва-тит, – ди Эмери тяжело сглотнул и после странной паузы повторил фразу, будто она была заклинанием: – Он лжёт, Джонотан, – продолжая кивать, точно сломанная кукла, твердил отец Агаты. – Он пират! И ублюдок! Он своей магией заставил сказать неправду, чтобы выгородить… Он…
Джонотан на мгновение прикрыл глаза, позволяя себе чувствовать больше. Позволяя остаткам магических сил освободиться и становясь больше, чем он есть. И открыл глаза снова, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
– Брось, Сезар! – рявкнул вдруг Вильхельм так, что ди Эмери заткнулся. – Может, Джонни и помотало неслабо – ещё бы, он убил половину моей команды, – пират повернулся и искоса ухмыльнулся с обещанием мести, – но он не дурак. А ещё не всю свою силу истратил на эту жестокость. А мы, маги, как ты знаешь, прекрасно чувствуем…
Всё, происходящее в камере, смазалось до неясных ощущений стоящих вокруг людей. Один – тот, кого он должен ненавидеть всей душой. И второй – тот, кому он должен быть благодарен и обязан всем, что у него есть. Только какого-то демона всё было совершенно иначе, и ярость, которая просыпалась внутри, затмевала разум.
– Случился шторм, Джонотан! Я не мог знать…
– И снова ложь, – расхохотался Вильхельм.
Его каркающий смех больше не цеплял, как раньше. Он звучал отражением собственной ярости, и Джонотан сам не помнил, как рванул к ди Эмери, желая стереть того с лица земли. Как схватил за горло – и отголоски магии опутали Сезара, пробуждая жуткие воспоминания детства.
Смеющиеся глаза отца. Лицо матери, скрытое в тени тонкой ажурной шляпки – такое невыносимо прекрасное, лучащееся счастьем и молодостью – за считаные часы до смерти, на набережной. А её волосы так постоянно лезли в лицо от сильных порывов, что она смеялась, поправляя их раз за разом.
В тот день впервые спустили на воду новую маленькую и юркую быстроходную яхту – подарок отца его матери, – и они оба, несмотря на ухудшающуюся погоду, отправлялись в небольшой рейс. Лёгкая, увеселительная прогулка для бывалого моряка, которым был отец Джонотана.
Джонотан так просил, чтобы его взяли с собой… Но кириос ди Эмери называл десяток причин, почему детям нельзя, почему они должны остаться на берегу. И как они втроём с Агатой, тогда ещё совсем крошкой, прекрасно проведут время за играми. А к вечеру вернётся из города кирия ди Эмери и его родители, они соберутся на чай и поделятся впечатлениями.
Джонотан помнил, как сильно это его злило и как он хотел быть взрослым, вырваться и броситься в приключение вместе с родителями… и как потом ди Эмери неумело утешал, твердя, что это воля богов позволила ему уцелеть, что это он, Сезар, уберёг мальчика от гибели.
Джонотан вспомнил свои чувства, когда на него обрушилась, как цунами, эта жуткая, леденящая душу весть. Их больше нет. Его родителей больше нет в живых. Их обоих забрали к себе боги, и он, такой ещё юный, восьмилетний Джонотан, остался один со своим неподъёмным, непереносимым горем.
И сейчас перед ним тот, кто виноват в их гибели. Джонотан держал ди Эмери за горло, сцепив пальцы, смотрел в хорошо знакомые глаза и видел в них смерть… Или это лишь отражение его самого?
– Нет, постой! – Вильхельм схватил Джонотана за шиворот и отпихнул, заставляя отступить. – Моя очередь тебя остановить! Как много людей хотят твоей смерти, Сезар, погляди! Стой, Джонни. Месть надо подавать холодной, а ты и без того слишком выгорел.
Кириос ди Эмери приподнял ладони к лицу, пытаясь защититься, и это говорило лучше любых слов. Но он продолжал упрямо бормотать:
– Это был шторм! Несчастный случай! Я не мог знать! Шхуна потеряла управление, а рядом оказались скалы. Моя жена… Моя Мари тоже погибла там, Джонни! Ты знаешь! Как ты думаешь… Неужели я мог…
– Твоя жена – случайная жертва, увы! Боги покарали тебя, отправив её домой на яхте вместе с обречённой четой ди Арс. И даже это кажется мне недостаточной платой за твои грехи, ублюдок ты, ди Эмери! – выплюнул Вильхельм. – Даже она тебя ничему не научила!
Джонотану казалось, что его накрыла и волочёт по каменистому дну, выбивая воздух из лёгких и сдирая кожу, огромная волна – обрывки воспоминаний причиняли почти физическую боль. Остатки магии обострили все ощущения, словно он был оголённым нервом. Шум собственной крови в ушах заглушал заполошный стук сердца ди Эмери. Его липкий, тошнотворный страх и ложь, горчащая на языке, только усиливали гнев.
Джонотан сбросил руки Вильхельма, отпихивая того с пути с такой силой, что пират врезался в стену, зашипев от боли:
– Полегче, Джонни, я в отличие от тебя планирую еще пожить, – он встряхнулся и склонил голову набок, словно прислушиваясь. Взгляд на мгновение стал цепким и внимательным, а потом он неожиданно рассмеялся. – А вот тебя точно вздёрнут, мальчик мой. Кулаками ты машешь превосходно, но слишком напролом…
Джонотан боролся с тем, чтобы не убить ди Эмери голыми руками прямо на месте, пытался подавить гнев и усмирить, загнать в дальние уголки сознания раздирающую боль, когда дверь камеры распахнулась, впуская одетых во всё чёрное мужчин. Двое оттеснили Джонотана к стене, ещё двое встали рядом с Вильхельмом.
Безмолвные, никак не реагирующие на очевидно произошедшую среди заключённых драку, они дождались, пока ещё двое молчаливыми тенями подхватят ди Эмери под руки и выведут из камеры, и выскользнули следом.
– В тебе маловато хитрости, мальчик мой. Ты силён и отважен, но любую силу надо использовать вовремя, – ещё не захлопнулась дверь, когда Вильхельм одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние, с силой ударил в живот и добавил выворачивающую мышцы болью магию.
Пока Джонотан глотал воздух, пират метнулся и ловко подставил ногу, не давая двери закрыться, его магия ещё раз царапнула волной. Вильхельм, словно дождавшись чего-то, рывком распахнул дверь и опустил обе руки на плечи стражника, стоявшего снаружи.
Глаза того остекленели.
– Провались в бездну, – прохрипел Джонотан, глядя исподлобья и медленно разгибаясь. Не желая отпускать бушующую ярость и терять эту ложную силу, хоть и стоило – объекта мести уже не было рядом, а Вильхельм… Плевать на него, он лишь жалкий шут.
– Ты слишком нестабилен, мальчик мой. Поэтому самое время подумать головой, – Вильхельм постучал пальцем по лбу свободной рукой и, всё так же удерживая стражника, захлопнул за собой дверь. – Если она, конечно, останется у тебя на плечах, – скрежет замка и толстая дверь приглушили издевательский смех. – Счастливо оставаться, мальчик мой.
Джонотан лишь оскалился и показал ему грубый жест, посылая мысленно туда, откуда жизнь берёт своё начало.
Глава 20Улыбайся да опускай глаза
Агата шла чуть позади Фадии, подстраиваясь под её шаги и радуясь, что на этот раз управляющая гаремом идёт неторопливо: непривычная одежда движений не стесняла, а шаровары Агате даже понравились, но расшитые золотой нитью и бисером остроносые туфли на плоской подошве и без задника то и дело норовили соскользнуть с босых ног.
Агата думала, что они вновь выйдут на улицу, но на этот раз Фадия повела её через бесконечную вереницу богато украшенных и меблированных комнат. Белый мрамор давал приятную прохладу, а в забранные решётками окна без стёкол влетал пахнущий солью и свежестью зелени ветер. Даже не верилось, что она в жарком пустынном краю – роскошный дом Орхана утопал в зелени, кружевные тени переплетались с причудливыми росписями и узорами на стенах, оживляли богатую мебель. Во многих комнатах, через которые они проходили, прохладно журчали фонтаны.
Ноги то утопали в разноцветных коврах, расстеленных в комнатах с мягкой мебелью и многочисленными диванами и подушками, то приходилось ступать маленькими осторожными шагами по отполированному до зеркального блеска мрамору. Взгляд блуждал по восхитительным инкрустациям на стенах и потолках: перламутровые бутоны расцветали на малахитовых стеблях, драгоценная ляпис-лазурь сверкала золотыми звёздами, словно настоящее небо над головой.
Агата старалась не слишком крутить головой, но любопытство всё равно брало верх. Ей так хотелось путешествовать и увидеть новые страны. Что ж, не всегда наши желания сбываются так, как мы этого хотим.
Им не встретилось ни души, и странное ощущение покинутости и одиночества вновь вернулось. Агата тревожно огляделась, прижимая обе руки к груди, едва прикрытой тонкой тканью блузы, и чувствуя, как колотится сердце.
– Что замерла? – Фадия бросила на неё взгляд через плечо. – Поторопись, у господина ещё приём послов сегодня, не стоит заставлять его ждать.
Перед входом в длинный, слабо освещённый сферическими лампами из разноцветного стекла коридор за Агатой словно из ниоткуда появились вооружённые палашами стражники, безмолвными тенями двинувшиеся следом. Не та компания, которую было приятно ощущать за спиной. Агата оглянулась несколько раз, но стражи будто ничего не замечали: смотрели строго вперёд и казались големами, а не живыми людьми.
– Кирия, – окликнула Агата, и когда Фадия никак не отреагировала, продолжая величественно колыхаться перед ней, прибавила шаг и пошла рядом, попробовав ещё раз: – Фадия, а почему здесь никого нет?