Хрупкость была куда меньшей проблемой для другого вида кружев, популярного в XVI–XVII вв. Идея использовать тонкие металлические нити или проволоку для создания изящной и декоративной сетки была не нова – Гомер в «Одиссее» живо описывал «вуали из золотой сетки», – но кружева, сплетенные из металла, стали особенно популярными именно в этих веках благодаря тем, кто хотел сделать использование кружев еще более престижным[238][239].
Когда в 1577 г. король Франции Генрих III захотел запугать Генеральные штаты (законодательная совещательная ассамблея из числа его подданных), он появился перед ними в костюме, в котором было использовано 4000 ярдов золотого кружева. Гардеробная Елизаветы I, должно быть, едва вмещала все ее кружева. Она покупала много и носила с удовольствием: на одну нижнюю юбку было нашито восемь ярдов золотого и серебряного кружева. Из-за дороговизны золотое и серебряное кружево любили монархи и самая богатая аристократия. Тем, кто стоял ниже на социальной лестнице, оставалось довольствоваться кружевами из медной проволоки[240].
Высоконравственные современники противились любому кружеву как символу тщеславия, но особенно их тревожило кружево металлическое. Филип Стаббс в своем гневном трактате «Анатомия злоупотреблений», написанном в Лондоне в 1583 г., выступил – явно охваченный одновременно отвращением и восхищением – против пышных круглых воротников, «набитых золотым, серебряным или шелковым кружевом по внушительным ценам, расшитых вышивкой и так сверкающих солнцем, луною и звездами, что их трудно созерцать»[241].
Как и в случае с черными кружевами, до нас дошло очень мало образцов металлических кружев. Хотя обычно они были слишком дорогостоящими, чтобы ржаветь, их часто расплавляли, чтобы металл можно было снова использовать. (Во Франции в некоторые периоды носить их было незаконно, так как страна отчаянно нуждалась в металле для чеканки монет.)
Сэмюэл Пипс, чей карьерный успех отражали все более экстравагантные кружева, в пятницу 12 августа 1664 г. упомянул в своем дневнике, что «отправился к серебряных дел мастеру Стивенсу, чтобы обменять немного старого серебряного кружева». Предположительно кружева менялись на деньги: его следующим шагом была «покупка нового шелкового кружева для нижнего белья»[242].
Кружева всегда были роскошью, их носили, чтобы демонстрировать богатство, вкус и ранг. Ценность кружева как символа социального статуса заключалась в деликатности, производстве и цене. Это был настолько мощный символ, что ношение кружев регулировалось законом, чтобы не позволить людям незнатного происхождения подражать тем, кто стоял выше на социальной лестнице. Английский указ 1579 г. запрещал носить «пышные воротники, изготовленные или выкованные за пределами Англии» людям «ниже по званию, чем барон, рыцарь или просто джентльмен в присутствии Ее величества». В Венеции населению еврейского гетто запрещалось носить: белые нитяные кружева, золотые и серебряные кружева или иные плетенные на коклюшках изделия шириной более четырех пальцев[243].
Выращивание урожая льна – трудоемкий и длительный процесс. Прядение и ткачество, особенно если нужно получить конечный продукт наивысшего качества, требуют большого мастерства. Кружево было продолжением той же траектории престижного потребления. Создать из многих миль льняной нити с перламутровым отливом кружево можно было только при наличии сосредоточенности, ловкости, интуиции и немалых математических способностей. На картине Вермеера коклюшек всего пять, но наиболее сложные кружева могли потребовать до шестисот. Был необходим точный расчет и нужное количество коклюшек на протяжении всей работы над узором[244].
Желаемым достижением была легкость. Перфорация позволяла видеть ткань или тело под кружевом. Поначалу этого добивались либо с помощью прорезной вышивки (ришелье): узор на льняной ткани выполняется гладью, а затем обшитые гладью участки вырезаются; либо мережкой, при которой нити утка удаляют из ткани, а оставшиеся собирают в узор и украшают вышивкой.
Вскоре мастерицы-кружевницы во Фландрии и во Франции (дискуссии о том, какая страна является родоначальницей, идут до сих пор) начали подходить к созданию желаемой воздушности иначе. Вместо того чтобы вырезать ткань или вытаскивать отдельные нити, логичнее было создавать узор плетешок за плетешком [245].
В общих чертах, есть два способа создания кружев: с помощью коклюшек или с помощью иглы. У первого вида больше общего с позументом – декоративной отделкой, распространенным украшением парадной военной одежды, а шитые иглой кружева стали прямым продолжением вышивки. Коклюшечное кружево традиционно выполнялся по узору. Его часто делали из пергамента. Узор прикалывали на подушку достаточно крепко, чтобы он оставался натянутым по мере создания кружева. (В «Кружевнице» печатный узор заметен как широкая розовая полоска на голубой подушке для шитья, на которой лежат руки девушки.) Дизайн отображался на сколке серией отверстий, которые указывали на то, куда должны лечь плетешки, заплеты, сцепки, перевивы, чтобы получился узор. Нити, намотанные на пары маленьких деревянных катушек или шпулек, переплетали, поворачивали, завязывали узлами или соединяли поверх напечатанного рисунка. По мере того как продвигалась работа, булавки втыкали в отверстия, чтобы удерживать рисунок на месте, пока будут выполняться следующие элементы узора. В конце работы эти булавки вынимались.
Шитое иглой кружево, как предполагает название, создавали с помощью игл, а не коклюшек. При создании этого вида кружев кружевницы также использовали пергаментные узоры, но узор был нарисован, а не указан отверстиями. Шитое иглой кружево – это ряды петельных швов, которые делают внутри узора, выполненного более плотными нитками. Punto in aria – это ранний итальянский вариант игольного кружева. Название означает «воздушный стежок»[246].
Оба вида кружева – и многие вариации, родившиеся из них, – становились причиной всплесков моды и спроса. В разных областях по всей Европе создавали уникальный дизайн кружев и доводили его до совершенства только для того, чтобы покорить элиту, а затем потерпеть крах, когда появится новый предмет поклонения. На протяжении XVI и XVII вв. геометрический и обезличенный дизайн сменялся чувственным и барочным.
Можно было заказать узор кружева, содержавший символы или слова, имевшие особое значение для их владельца. К примеру, покрывало для кровати, датируемое 1588 г., было украшено сиреной, расчесывающей перед зеркалом длинные волосы, и девизом Vertu pas tout – «Добродетель еще не все». Судя по всему, вещь принадлежала куртизанке[247].
Кто бы ни был их владельцем, манжеты, нижнее белье и мебель из такого непрактичного материала заявляли о богатстве. Кружево не только нужно было купить, его еще требовалось поддерживать в порядке и заменять. Это предполагало наличие не только утонченности, но и слуг: в те времена чистота и величие были добродетелями, доступными лишь немногим за внушительную сумму. Правила приличия в георгианской Англии в XVIII в., к примеру, предписывали надевать чистую льняную сорочку каждый день недели, что требовало и труда, и затрат. В XVI и XVII вв. мыло было предметом роскоши. В континентальной Европе изысканные дорогие сорта варили из растительных масел. В Англии распространенный сорт мыла делали из твердого говяжьего жира, который требовался еще и для свечей. Поэтому на мыло был очень высокий налог, чтобы цены на свечи из говяжьего жира не стали заоблачными. Держать в чистоте кружевные вещи было невероятно трудно. В 1753 г. английский приходской священник боялся приезда мачехи и сестры именно из-за лишней стирки, которой потребует их визит. «Хотя она предложила нанять прачку и заплатить за мыло, – написал он, – но уголь (особенно у нас) – это очень серьезный вопрос… если не считать всей этой суматохи и волнения, которые могут возникнуть из-за мокрой одежды»[248].
Практическая бессмысленность кружева высмеивалась современниками. Томас Фуллер, английский писатель XVII в., называл его «излишней одеждой, потому что оно ничего не скрывает и не греет». Но люди, придерживавшиеся таких взглядов, обычно продолжали, несмотря ни на что, носить кружева. Кружево было такой же частью модного наряда, как и кюлоты. И потом, как заметил Фуллер: «Оно украшает»[249].
Дипломатия пышных воротников
«Прочь с дороги! Нас терзает исключительная необходимость! Это не повод для спорта – на кон поставлены кружева!»
В середине 1660-х гг. у французского министра финансов и торговли Жана-Батиста Кольбера была большая проблема. Страсть к чрезмерной роскоши его короля и придворных угрожала финансовому благополучию нации. Не случайно имя Людовика XIV, известного также как «король-солнце», в наши дни является символом экстравагантности. Его детство, омраченное политическими беспорядками и несколькими унизительными бегствами из Парижа, прошло под знаком исступленного благочестия его матери. Возможно, подобное сочетание благочестия и излишества, приправленное страхом и интригами, стало причиной аппетитов короля, как только власть полностью перешла в его руки. К примеру, он подарил белокурой, умной и излишне плодовитой Атенаис де Рошешуар де Мортемар, которая была его любовницей почти десять лет, замок, а также апартаменты в Версале на том же этаже, где находились покои его супруги. (Чтобы ее не переплюнули в безумных тратах, по приказу Атенаис садовники посадили 8000 желтых нарциссов ради однократного цветения