[63] Поэтому неудивительно, что после смерти Берке в Золотой Орде произошла междоусобица, упомянутая русскими летописцами. Можно предположить, что в ней участвовали сторонники Менгу-Тимура и приверженцы Берке, стремившиеся передать трон младшему сводному брату Менгу-Тимура, Туда-Менгу (который, подобно Берке, был мусульманином); высказывались предположения и о претензия на трон Ногая, внучатого племянника Бату и Берке.[64] Тем не менее, в итоге у власти все же оказался Менгу-Тимур, в лице которого на трон вернулась династия прямых потомков Бату. Однако, являясь продолжателем рода Бату, новый правитель в большей степени оказался последователем политики своего двоюродного деда Берке.
Прежде всего, он продолжил курс на широкую автономию собственного улуса в рамках Монгольской империи. Он постоянно игнорировал попытки Хубилая добиться от него признания верховенства империи Юань. Так, он никак не отреагировал на ярлык хана Хубилая, которым тот формально утвердил его в качестве правителя Улуса Джучи.[65] К тому же 1267 г. относится и первый известный нам ярлык самого Менгу-Тимура, который он выдал русской православной церкви. Тем самым внук Бату, кажется, первым из золотоордынских правителей открыто предъявил претензии на ханское достоинство, что должно было существенно повысить статус Улуса Джучи в Монгольской империи.
Тем не менее, стремление к самостоятельности внутри собственного улуса отнюдь не означало, что Менгу-Тимур решил устраниться от общеимперских дел. Напротив, в течение всего своего правления он принимал деятельное участие в политике Монгольской империи и государств других Чингизидов. Уже вскоре после своего прихода к власти, в 1268 г., он вмешался в борьбу между Хайду, внуком Угедэя, и Бораком, правителем Чагатайского улуса. Поскольку Борак был ставленником Хубилая, Менгу-Тимур принял сторону Хайду и направил ему на помощь 30 000 воинов под командованием Беркечара, брата Берке. Годом позже разгромленный Борак, так и не получивший поддержки от императора Юань, был вынужден пойти на переговоры со своими победителями.[66]
В 1269 г. в долине р. Талас состоялся курултай с участием правителей и царевичей из улусов Джучи, Чагатая и Угедэя. На этом курултае было принято два важнейших решения: во-первых, как уже упоминалось выше, правители трех улусов объявили себя ханами, равными по статусу друг другу. Во-вторых, Хайду и Менгу-Тимур отторгли от Чагатайского улуса около трети территории в свою пользу — позволив, впрочем, Бораку компенсировать потери за счет похода против ильхана Абаги — последнего улусного владетеля Чингизида, продолжавшего признавать сюзеренитет монгольского хана.[67] Характерно, что ни Хубилай, ни его представители в этом съезде не участвовали. На основании этого иногда делается вывод, что Монгольская империя после Таласского курултая распалась на независимые государства,[68] однако это было не совсем так. Участники курултая обвинили Хубилая в нарушении монгольских имперских традиций, чрезмерной «китаизации» и признали недостойным возглавлять Монгольскую империю. Но тогда же в качестве претендента на монгольский трон был выдвинут Хайду, внук Угедэя, являвшийся ревнителем древних обычаев, который вскоре, в 1271 г., с соблюдением всех необходимых ритуалов и был провозглашен новым ханом.[69] Думается, эта дата неслучайна: ведь в этом же году Хубилай провозгласил основание империи Юань в Китае, и Хайду, принимая ханский титул, подчеркнул, что именно он является защитником монгольских имперских ценностей, а не Хубилай, воспринявший культуру покоренного китайского народа.
На наш взгляд, Таласский курултай преследовал цель не расколоть, а, напротив, сохранить империю — пусть даже и в виде союза фактически независимых государств-ханств. Правителям улусов претила мысль о том, что главой государства будет отдаленный правитель (тем более, провозгласивший себя китайским императором), и они пришли к решению, что более эффективным окажется самостоятельное решение внутренних вопросов в каждом улусе, тогда как споры между ними будет решать новый хан — ими же избранный Хайду. Как мы увидим далее, подобной позиции в целом придерживались и преемники Менгу-Тимура на троне Золотой Орды.
После курултая 1269 г. Менгу-Тимур и другие улусные правители еще более активно включились в имперскую политику — уже в качестве равноправных ее участников, а не просто подчиненных монгольского хана. Следствием курултая и его решений стали новые политические альянсы на имперском пространстве, и Менгу-Тимур был одним из деятельнейших их участников.
Однако он был слишком прагматичным политиком, чтобы надолго связать себя союзническими обязательствами с каким-то одним ханом-Чингизидом. Увидев, что Хайду после победы над Бораком не стал довольствоваться статусом самостоятельного правителя, а в 1271 г. сам объявил себя монгольским ханом в противовес Хубилаю, золотоордынский хан немедленно выразил поддержку Номогану — сыну Хубилая, который был отправлен отцом на войну с Хайду. Более того, согласно источникам, Менгу-Тимур и Хубилай заключили соглашение о взаимопомощи в подавлении внутренних мятежей во владениях друг друга. Когда же Номоган добился в борьбе с Хайду определенных успехов, Менгу-Тимур вновь склонился к союзу с Хайду, и, когда в 1278 г. сын Хубилая был предан своими нойонами и захвачен в плен сторонниками Хайду, последний отправил пленника к Менгу-Тимуру, который держал его у себя до самой своей смерти, тем самым гарантируя миролюбивую политику Хубилая в отношении Золотой Орды.[70]
Обеспечив невмешательство монгольских ханов (как Хубилая, так и Хайду) в дела Золотой Орды и, более того, добившись признания себя в ханском достоинстве со стороны других Чингизидов, Менгу-Тимур активизировал внешнеполитическую деятельность и на других направлениях.
Так, он укрепил свое влияние на Руси — причем не с помощью военной силы, как некогда его дед Бату, а благодаря тому, что первым из правителей Золотой Орды выдал вышеупомянутый ярлык русской православной церкви, освобождающий ее от любых налогов и сборов. Тем самым он приобрел себе влиятельного союзника в лице православного духовенства, которое с этого времени старалось поддерживать среди населения русских княжеств лояльность по отношению к ханам Золотой Орды, которые на Руси стали именоваться «царями» — ранее в русской политической традиции так титуловали византийских императоров.[71]
В 1270-е гг. состоялось несколько ордынских набегов на польские и литовские владения, которые, впрочем, ничем не напоминали рейды Бату и его родственников в начале 1240-х гг. С другими же европейскими государствами Менгу-Тимур старался поддерживать мирные и даже торговые отношения. Именно в его правление начинают развиваться контакты Золотой Орды с итальянскими торговыми республиками. Итальянцы обосновались на южном берегу Крыма и западном побережье Кавказа после падения Византии, т. е. уже около 1204 г. После того как эти территории попали под власть Золотой Орды (1239 г.), ханы не только не попытались завоевать итальянские фактории, но и установили с ними отношения: в конце 1260-х гг. хан Менгу-Тимур выдал первый ярлык генуэзцам Кафы (Феодосии).[72]
В отличие от Польши, Литвы, Балкан, страны и города Северной Европы никогда не интересовали ордынские власти как объект завоевания или грабительских рейдов: этому мешали их климат, который монголы с трудом переносили, отдаленность, да еще и беспокойная Новгородская республика в качестве «границы». Поэтому этот регион привлек внимание Менгу-Тимура на предмет развития торговых отношений — как сухопутной «альтернативы» морской торговле, которую вели в Причерноморье Венеция и Генуя, фактически монополизировав торговлю Улуса Джучи с Западом. Именно поэтому немногочисленные известные нам контакты Золотой Орды с Северной Европой касались исключительно торговых дел.[73]
Первый документально зафиксированный контакт имел место на рубеже 1260-х — 1270-х гг. Речь идет о грамоте князя Ярослава рижанам, т. е., вероятно, ганзейским купцам города Риги, и гласит буквально следующее: «Менгу Темерево слово кь Ярославу князю: дай путь немецкому гости на свою волость. От князя Ярослава ко рижаномъ, и к болшимъ и к молодымъ, и кто гостить, и ко всемъ: путь вашъ чистъ есть по моей волости; а кто мне ратный, с тим ся самъ ведаю; а гостю чистъ путь по моей волости».[74] Как видим, документ представляет собой жалованную грамоту великого князя владимирского Ярослава Ярославича, выданную рижанам по воле хана Менгу-Тимура (собственно, хронология этой недатированной грамоты и выводится от даты воцарения ордынского хана до смерти великого князя). Судя по всему, хан, заинтересованный в развитии торговли с Ганзой, намеревался привлечь ее представителей предоставлением им широких льгот при ведении дел с Ордой. Распространить эти льготы на земли своих русских вассалов он автоматически не мог, поскольку во внутренние правоотношения на Руси монголы не вмешивались. Поэтому хан издал ярлык, предписывающий великому князю предоставить ганзейским купцам право беспошлинного проезда по землям великого княжества Владимиро-Суздальского. К чему привела эта инициатива, неизвестно, однако, насколько можно судить по результатам археологических исследований, следов присутствия североевропейских товаров, равно как и пребывания выходцев из этого региона, в Золотой Орде не зафиксировано. Скорее всего, ганзейских торговцев устраивала посредническая роль Новгорода, и ехать в далекую и небезопасную Золотую Орду им совершенно не хотелось.