«Если самое начало истории Золотой Орды характеризуется отсутствием каких-либо оседлых поселений и тем более городов, то вершина расцвета этого государства совпадает с бурным развитием городской жизни… Правление Узбека (1312–1342) характеризуется высшим расцветом экономической и военной мощи Золотой Орды, значительными достижениями в области культуры и ремесла, — пишет Вадим Егоров. — Резко разрастается площадь городов, а первая столица государства — Сарай — по размерам превосходила многие центры европейских государств. Население ее к этому времени насчитывало около 75 тыс. человек, что для XIV века представляло огромную цифру. Здесь проживали монголы, кипчаки, асы, черкесы, русские, византийцы, причем источники свидетельствуют об их распределении по особым кварталам. Сами города застраиваются монументальными зданиями общественного характера и пышными дворцами аристократии. Иностранное купечество восхваляет хана за организацию совершенно безопасных и удобных караванных дорог, по которым беспрепятственно осуществляется связь из Западной Европы через Кафу, Азак, Сарай, Хорезм, Бухару и Самарканд с далеким Китаем» (Егоров, 2005).
Однако, мы не знаем ни точного количества городов, ни численность горожан, и лишь по косвенным данным можем предполагать, каким был рост городского населения. Еще недавно конкретных исследований такого рода не было. И потому вопрос о числе городов остается дискуссионным. «По данным археологических исследований и средневековых карт, — пишет Вадим Егоров, — во второй половине XIV века в Золотой Орде известны остатки 110 городов, как основанных самими монголами, так и восстановленных ими после разрушения. Наиболее крупными и известными из них были: Сарай, Сарай ал-Джедид, Сарайчик, Хорезм, Хаджитархан, Болгар, Укек, Азак, Бельджамен, Казань, Маджар, Дербент, Крым, Мохши, Аккерман». При этом ученый добавляет: «названия большей части золотоордынских городов не сохранились и известны лишь их археологические остатки». Однако с такой оценкой количества городов не был согласен Г.А. Федоров-Давыдов. Он писал: «В научной литературе со ссылками на работы В.Л. Егорова бытует представление о большой урбанизации Золотой Орды, которое, очевидно, является реакцией на старое представление о Золотой Орде как о стране совсем без городов либо с малым их числом. Называют 110 золотоордынских городов или близкую цифру. Однако в статье и книге В.Л. Егорова названы пункты, где встречаются Золотоордынские древности вообще, не всегда города, которых, конечно, было значительно меньше» (Федоров-Давыдов, 1994).
Для историков, специализирующихся на конкретном объекте исследования, важны детали. Важно знать, сколько именно было степных городов. Но, если выйти за пределы узкой специализации, то так ли важны плюс-минус, к примеру, 20% — 80 или 130? И то и другое — однопорядковые величины и значительные. Число свидетельствует о сети городов, а если они взаимосвязаны — о системе. Далее, раз величины однопорядковые, то на первый план выходят уже качественные характеристики. Для средневековья среди таких характеристик в первом ряду стоит конфессия.
Монголы держали равную удаленность от всех народов и конфессий. Джучиды же в интервале смены трех поколений (третьего-пятого) осуществили решающий для себя шаг — этнический. В третьем-четвертом поколении они этнически тюркизировались, следовательно, связали свою судьбу с одним из многих народов империи, стали с ним одним целым, и одновременно, что не менее важно, тем самым этнически отделили себя от других народов. Значит ли это, что элита отделилась стеной от знати других этносов? Стена, безусловно, возникла. Но ее размеры определялись в средневековье не столько этническими, сколько конфессиональными различиями. Всегда искали своих по вере и контактировали, прежде всего, с ними.
В пятом поколении элита Улуса Джучи осуществила непростой (не все представители знати тогда, а впоследствии не все тюрки были с этим согласны), но окончательный выбор конфессии — исламизировалась. Вот как об этом пишет Вадим Егоров: «Сначала кандидатура Узбека (на трон — Э.К.) дружно и с негодованием была отвергнута всей монгольской аристократией, поскольку претендент был ортодоксальным мусульманином. Кочевые феодалы явно не желали повторения ситуации, возникшей при Берке, предпочитая оставаться в языческом неверии в единого бога. Оценив ситуацию. Узбек… перебил своих недоброжелателей… Государство оказалось на пороге крупного общественного потрясения и резкой перемены всей внутренней жизни. Естественно, что первым шагом нового хана явилось введение Ислама на всей подвластной ему территории — от Дуная до Иртыша. Сделано это было с полным учетом неудачного опыта Берке, пытавшегося утвердить господство новой религии путем убеждения в ее превосходстве над языческими обрядами и шаманским ритуалом. Узбек просто приказал перебить всех служителей неугодного ему культа, которых оказалось, по сообщениям источников, около 30.000» (Егоров, 2005).
Следствием выбора религии был и выбор ориентации культурной эволюции. А именно, на усиление связей с исламским миром и, по принципу компенсации, на ослабление связей с христианскими странами и народами. Элита Золотой Орды связала дальнейшую эволюцию своей культуры с народами Ислама. И это, безусловно, должно было иметь долговременные последствия. Вопрос этот требует специального изучения, которое в настоящее время еще не осуществлено. Современный уровень состояния науки не позволяет однозначно ответить на вопрос: были ли связаны между собой, а если да, то как были связаны, процессы исламизации населения степи и ухода вассальных русских земель из Золотой Орды. Однако фактом является то, что именно в правление Узбек хана, осуществившего насильственную исламизации) неисламской знати Улуса Джучи, начался процесс перехода русских княжеств в Великое княжество литовское (см. Кульпин, Петкевич, 2004), как оказалось впоследствии, необратимый.
Безусловным фактом, подтвержденным многочисленными археологическими раскопками, является исламизация степного города: во всех городах присутствуют мечети и крайне мало храмов других конфессий. Это говорит о том, что городская цивилизация Золотой Орды имела мусульманскую окраску. Но говорить о мусульманизации, условно сельской местности, то есть степи невозможно. О том, что степь была не только не полностью, но возможно, лишь частично исламизирована, косвенно свидетельствует ряд фактов. Факт стремительного появления в Московском государстве эпохи Ивана Грозного казачества далеко за пределами традиционного славянского расселения: не только на Дону, но и на Тереке и Яике (Урале). Факт, что вплоть до начала XIX века казаки были двуязычными и при этом в быту говорили не как-нибудь, а именно, по-татарски, сохраняли свое татарское происхождения в названиях населенных пунктов. Вспомним, что герой «Тихого Дона» Григорий не откуда-нибудь, а из хутора Татарского.
От Древней Греции к нам пришло двуединое понятие — полис и хора — город и его ближайшее сельское окружение. Это понятие подразумевает не просто сельскохозяйственное, но земледельческое окружение города. Город способен существовать и развиваться, за малыми исключениями, только вместе с земледельческой округой, производящей избыток сельскохозяйственных продуктов, прежде всего, зерна.
Традиционно город связан со своим сельским окружением. С точки зрения общепринятых представлений золотоордынский город не имел хоры, органично связанной с городом. Отсюда Г.А. Федоров-Давыдов оценивал связи золотоордынских городов с окружающей сельской периферией Орды по большей части как механический симбиоз, поддерживаемый лишь силой ханской власти.
Лишь иногда ученый говорит о частично начавшемся процессе слияния двух миров: «В некоторых областях этот сплав (горожан и кочевников) достиг уровня синтеза новой культуры…, а в других областях мы чувствуем в значительной степени механическое соединение разнородных традиций» (Федоров-Давыдов, 1997).
Главная причина «механического соединения», по Федорову-Давыдову, города и села в том, что эти города не имели развитого земледельческого окружения. Природные условия до сих пор не позволили превратить земли вокруг нижней Волги в пашни и сады. Исключение составлял и составляет ныне длинный узкий остров между Волгой и ее протоком — Ахтубой, а также узкая полоска левобережья Волги. Но и там занимались не земледелием в главном смысле этого слова — зерноводством, но разведением садов.
Не было у степных городов Золотой Орды окружающего массового оседлого земледельческого населения, не было постоянных, связанных с городами сельских миров. Были временные сельские соседи — кочевники, приходившие к городам зимой и жившие зимой, собственно говоря, практически в самом городе, составляя его временные палаточные (юртовые) кварталы. Но уже ранней весной временные жители уходили от городов. В этом также проявлялась особая человеческая природа, специфическая свобода выбора образа жизни: оседлого или подвижного, наконец, компромиссного — маятниковых или спонтанных миграций. Тюркская знать и ее челядь могли в зависимости от желания постоянно жить в благоустроенных городах, на время (пикник) уходить в степь, сезонно мигрировать. Эта свобода передвижения, которая становится естественной для все большего числа нынешних жителей развитых стран, в средневековье была привилегией немногих.
Но, по мнению В.Л. Егорова, в отличие от Г.А. Федорова-Давыдова, кочевая мобильность не была препятствием тесных связей горожан и номадов. «Безусловным своеобразием Золотой Орды среди всех европейских и азиатских государств было тесное переплетение в повседневной жизни и хозяйственной деятельности двух укладов — кочевого и оседлого. Причем роль последнего со временем возрастала и расширялась, достигнув вершины к середине XIV века. Это, казалось бы, противоречивое двуединство прослеживалось даже в политической структуре государства. Наиболее