Я и ей заказал выпивку, а сам взял еще бутылку пива.
— О чем ты думаешь? — спросил я у нее.
— О выпивке. Она мило улыбнулась. Улыбка у нее была такая же детская, как и прямой взгляд карих глаз — О целых галлонах выпивки.
— А кроме этого?
Я понимал, что смена девушек была неслучайной.
— Ты, кажется, разыскиваешь моего друга, — сказала Лэйла.
— Может, и так. А кто твои друзья?
— Ну, например, Эд Бохэннон. Ты знаешь Эда?
— Нет… пока нет.
— Но ведь ты его ищешь?
— Ага.
— А в чем дело? Я могла бы дать ему знать.
— Не нужно, — сказал я. — Этот твой Эд чертовски недоступен. А ведь речь идет о его шкуре, а не о моей. Я закажу тебе еще стаканчик и сматываюсь.
Она вскочила с места:
— Постой, может, мне удастся его найти. Как тебя зовут?
— Пусть будет Паркер, — ответил я. Это была первая фамилия, которая пришла мне в голову и которой я уже воспользовался, разговаривая с Райеном.
— Подожди, — сказала она, направляясь к двери, расположенной в глубине зала. — Пожалуй, я все же разыщу его.
— Я тоже так думаю, — отозвался я.
Спустя десять минут в бар вошел мужчина и направился прямо к моему столику. Это был светловолосый англичанин лет сорока, с ярко выраженной внешностью опустившегося джентльмена. Правда, он еще не достиг последней степени падения, но мутные голубые глаза с мешками под ними, смазанная линия рта и серый цвет неопровержимо свидетельствовали о неуклонном окатывании вниз. Его еще можно было назвать довольно привлекательным, он сохранил кое-что от прежнего обаяния.
Усевшись напротив, он спросил:
— Вы меня искали?
— А вы Эд Бохэннон?
Он кивнул.
— Таксу замели пару дней назад, — сказал я, — думаю, сейчас он возвращается в свою тюрягу в Канзасе. Он знал, что я буду в здешних краях, и просил известить вас.
Он скривил губы и бросил на меня быстрый взгляд:
— Он вам еще что-нибудь сказал?
— Сам он мне ничего не говорил, а дал знать через одного парня. Я его не видел.
— Вы здесь пробудете еще немного?
— Два-три дня, — ответил я. — Мне нужно еще кое-что уладить.
Он улыбнулся и протянул мне руку.
— Спасибо за сообщение, Паркер, — сказал он. — Если хотите, прогуляемся вместе, я угощу вас кое-чем хорошеньким.
Я не возражал. Мы вышли из «Золотой подковы», и он привел меня по боковой улочке к дому из необожженного кирпича, стоявшему на краю пустыря. Когда мы вошли в комнату, он сделал мне знак подождать, а сам удалился в соседнюю.
— Чего бы вы выпили? — крикнул он через дверь. — Водки, джина, шотландского виски…
— Лучше всего последнее, — прервал я этот каталог.
Он принес бутылку «Блэк энд уайт», сифон с содовой и стаканы, и мы сели выпивать. Пили и разговаривали, пили и разговаривали, и оба делали вид, что опьянели больше, чем на самом деле. Кончилось тем, что мы упились в стельку.
Бесспорно, это было состязание в выдержке. Он пытался намочить меня, как губку, чтобы затем выжать все мои секреты, а я старался проделать то же самое с ним. Ни один из нас не мог похвастаться особым успехом.
— Знаешь, — сказал он, когда уже стало смеркаться, — я просто осел. У меня есть жена… лучшая женщина в мире. И она хочет, чтобы я вернулся к ней и вообще…
А я сижу и накачиваюсь… да еще покуриваю. А мог бы кое-чего достичь в жизни… Я архитектор, понимаешь? Да еще какой! Но я запутался… Связался с этими людьми. И теперь не могу порвать. Но я вернусь… серьезно.
Вернусь к моей женушке, лучшей женщине в мире. Покончу со всем этим. Посмотри на меня, я похож на наркомана?.. Да что ты! Ни за что на свете! Я лечусь, вот в чем дело. Сейчас я тебе покажу… закурю… Ты увидишь я могу курить, а могу и не курить.
Он, пошатываясь, поднялся с кресла, неверными шагами прошел в соседнюю комнату и вернулся неся с собой приборы для курения опиума — все из серебра и слоновой кости, на серебряном подносе. Поставив поднос на стол, он пододвинул мне трубку:
— Можешь покурить за мой счет, Паркер.
Я ответил, что предпочитаю остаться при своем виски.
— А может, хочешь порошка? — подначивал он.
Но я отказался и от кокаина; тогда он развалился на полу возле столика, приготовил себе трубку, и комедия продолжилась — он курил, а я не жалел виски, и оба мы тщательно следили за своими словами, одновременно стараясь развязать язык другому.
Я уже изрядно накачался, когда в полночь явилась Лэйла.
— Я вижу, вы неплохо развлекаетесь, ребята, — со смехом проговорила она, наклонилась и поцеловала англичанина в растрепанные волосы. Затем уселась за стол и потянулась за бутылкой.
— Великолепно, — заверил я ее, хотя вряд ли это прозвучало убедительно.
— Тебе надо всегда быть под газом, малыш. Ты от этого только выигрываешь.
Не помню, что я ей на это ответил. Помню только, что сразу после этого улегся на пол возле англичанина и уснул.
Два следующих дня весьма напоминали первый. Мы с Эшкрафтом не разлучались по двадцать четыре часа в сутки, и, как правило, девушка тоже находилась с нами. Не пили мы только тогда, когда требовалось проспаться. Большую часть этих трех дней мы провели в доме из необожженного кирпича или в «Золотой подкове», хотя успели обойти изрядное число других кабаков в городке. У меня сохранилось довольно туманное представление о том, что происходило вокруг, но кажется, я ничего не упустил из виду.
На первый взгляд могло показаться, что мы с Эшкрафтом сошлись, как коллеги по ремеслу, на самом же деле ни один из нас не избавился от недоверия к другому, хотя упивались мы крепко. Таким образом, он пытался преодолеть свою тягу к опиуму, а девушка, хотя и не курила, могла выпить много.
После трех дней такого времяпрепровождения я, протрезвев, отправился назад в Сан-Франциско. На обратном пути я привел в порядок то, что успел узнать и о чем догадывался насчет Нормана Эшкрафта, он же Эд Бохэннон.
На мой взгляд, картина выглядела следующим образом.
Первое. Он подозревал, если не был абсолютно уверен, что я приехал с целью увидеть его по поручению его жены, — слишком он был вежлив и принимал меня слишком любезно, чтобы я мог усомниться в этом. Второе. Он явно решил вернуться к жене, хотя не было никакой уверенности в том, что он действительно это сделает. Третье. Он еще не попал в окончательную зависимость от наркотиков. Четвертое. Он мог взять себя в руки под влиянием жены, но это выглядело сомнительным — он не совсем опустился, но познакомился с жизнью дна и, кажется, находит в ней свою прелесть. Пятое. Девушка по имени Лэйла влюблена в него до безумия, она же, хотя и нравилась ему, отнюдь не вызывала в нем столь же сильного чувства.
Спокойная ночь в поезде между Лос-Анжелесом и Сан-Франциско помогла мне выйти на вокзале на углу Таусэнд и Третьей улицы с почти нормально функционирующими головой и желудком, а также с не слишком расстроенными нервами. Смолотив за завтраком больше, чем за предыдущие три дня в Тихуане, я отправился в контору Вэнса Ричмонда.
— Мистер Ричмонд уехал в Эурику — сообщила мне его стенографистка.
— Вы можете соединить меня с ним по телефону? Это оказалось возможным, и она соединила нас.
Не называя фамилий, я сообщил адвокату о том, что узнал и о чем догадывался.
— Понятно, — сказал он. — Сходи к нашей клиентке и скажи, что я сегодня ей напишу, а вернусь в город, скорее всего, послезавтра. Думаю, до тех пор мы вполне можем потянуть волынку.
Я сел в трамвай, сделал пересадку на Ван-Несс-авеню, а оттуда дошел до дома миссис Эшкрафт. Позвонил в дверь. Тишина. Я позвонил еще пару раз и только тогда заметил у двери две утренние газеты. Взглянув на даты, я обнаружил, что это вчерашняя и сегодняшняя.
Какой-то старичок в вылинявшем комбинезоне поливал газон перед соседним домом.
— Вы не знаете, жильцы этого дома не уехали? — крикнул я.
— Да вроде нет. Я видел сегодня утром, что задняя дверь открыта. — Он немного постоял, почесывая подбородок. — А может, и уехали, — медленно проговорил он. — Мне вдруг пришло в голову, что я никого не видел в дверях. Кажется, я никого из них не видел и весь вчерашний день.
Обойдя дом, я перелез через низкую ограду и поднялся на ступеньки заднего крыльца. Кухонная дверь была приоткрыта. Никто не ходил по кухне, однако я слышал плеск воды из крана.
Я громко постучал. Ответа не последовало. Толкнув дверь, я вошел. Вода текла из крана над раковиной. Я заглянул в раковину.
Под тонкой струйкой воды лежал большой кухонный нож с лезвием сантиметров в тридцать. Нож был чист, но на стенках фаянсовой раковины, куда вода попадала лишь мелкими капельками, я заметил ржавые пятнышки Я соскреб одно из них ногтем — это была высохшая кровь.
Если бы не эта раковина, все в кухне было бы в образцовом порядке. Я открыл дверь в кладовую; здесь также царил полный порядок. Вторая дверь из кухни вела внутрь дома. Открыв ее, я вышел в коридор. Свет из кухни слабо освещал его. Я ощупью поискал на стене выключатель и тут же наступил на что-то мягкое.
Сделав шаг назад, я вытащил из кармана спички и чиркнул, осветив то, что находилось передо мной. На полу лежал слуга-филиппинец в нижнем белье, ноги его свешивались со ступенек, а голова и плечи покоились на полу.
Он был мертв — глаз выбит, горло раскромсано ножом под самым подбородком. Мне даже не нужно было закрывать глаза, чтобы представить себе это убийство. На верхней площадке лестницы убийца левой рукой хватает филиппинца за лицо, воткнув большой палец ему в глаз, закидывает его голову назад, обнажая смуглое горло для ножа, и сталкивает беднягу со ступенек.
Я чиркнул второй спичкой и разыскал выключатель, после чего зажег свет, застегнул плащ и поднялся по лестнице. То там, то здесь виднелись пятна засохшей крови, на площадке второго этажа она темнела и на обоях. Я щелкнул вторым выключателем, вошел в переднюю, заглянул в два помещения, которые показались мне нетронутыми, повернул в сторону и отпрянул, чуть не наступив на лежавшую передо мной женщину.