Умереть за короля… Уилл не мог оторвать глаз от черных когтей. Острых, как осколки стекла, таких острых, когда пропарывали ему шею у затылка. Время разверзлось перед ним, как бездонный колодец. Он снова стоял в соборе, защищая Кмена собственным телом.
Гоил наблюдал за ним.
– Что ж, удачи. – Он перегнулся через стойку, и, прежде чем Венцель успел ему помешать, в руке у него оказалась бутылка шнапса. – У тебя будет множество конкурентов. В качестве награды за поимку Феи Амалия назначила рубины, которые надевала в день свадьбы. – Положив бутылку в рюкзак, Бастард бросил на стойку несколько монет. – Эти камни стоят больше, чем вся Аустрия. Ее мать украла их у одного из лордов Ониксов.
В корчму вошли двое мужчин.
Когда гоил протискивался мимо них, они взглянули на него с обычным отвращением, смешанным со страхом. Бастард состроил им рожу. В дверях он еще раз обернулся и, глядя на Уилла, прижал к сердцу кулак.
Почувствовав, как пальцы сами сжимаются в ответ, Уилл поспешно сунул руку в карман. За его спиной Венцель злословил с новыми посетителями о каменнолицых. Они не скупились на описания славного будущего, когда всех гоилов загонят обратно под землю и там передушат, как крыс. Один из посетителей, до того бледный, что напоминал улитку, разглагольствовал о том, как практично, что после смерти гоилы окаменевают: их трупы можно перерабатывать в драгоценные камни.
Я всегда нахожу то, что ищу.
Уилл вышел из корчмы. Был базарный день, и крестьяне расставляли прилавки и раскладывали товар: фрукты, овощи, обычные куры и гуси, но продавались здесь и домовые, и якобы говорящие ослы. Уилл в поисках огляделся по сторонам. Ему понадобится лошадь и еда в дорогу.
Гоил стоял на противоположной стороне площади, прислонясь к стене в арке, с которой на жителей Шванштайна взирала голова единорога. Люди обходили гоила стороной, что ему, похоже, очень нравилось.
– Что еще? Я по-прежнему не могу открыть тебе, где Фея, – сказал он, когда Уилл остановился рядом с ним.
Малахит. Да, именно этот камень исчертил прожилками темную ониксовую кожу. Уилл и сам не помнил, откуда это знает.
– Я брат Джекоба Бесшабашного.
– Мне нужно изобразить удивление? – подмигнул ему Бастард. – Он таскает с собой твою фотографию. Трогательно. Признаюсь, я очень благодарен матери за то, что избавила меня от соперничества с каким-нибудь братом.
– Мой брат не вор. Зачем ты рассказываешь, что он тебя обокрал?
Гоил разглядывал его с такой насмешкой, что Уиллу казалось, будто этот взгляд проникает под кожу. Что он там хочет найти? Нефрит?
– Не хочу лишать тебя иллюзий. Уверен, что у тебя их целый мешок. Но Джекоб Бесшабашный вор и лжец, даже если младшему братишке об этом наверняка не рассказывает.
Уилл молча повернулся к гоилу спиной: предпочел скрыть гнев. Он испугался собственного гнева, как скорпиона, выползшего из самого темного уголка его сердца. Больше всего камень страшил Уилла ощущением, что он уже не в состоянии сдерживать гнев и ненависть. Гоилов оба эти чувства вводят в исступление.
– Клянусь своим каменным сердцем, – услышал Уилл за спиной смех Бастарда, – ты намного чувствительнее брата. Тебе помочь отыскать Темную Фею?
Уилл снова обернулся к нему:
– У меня нет денег.
– Не нужны мне твои деньги. Услуги Бастарда могут оплачивать только короли. – Гоил оттолкнулся от стены. – Я хочу вернуть то, что украл у меня твой брат. Как по-твоему, сможешь это достать?
– Что – это?
Бастард посмотрел на проходящую мимо девушку. Та, почувствовав на себе взгляд его золотых глаз, поспешно отвернулась.
– Бездонный кисет. Выглядит пустым, но содержимое принадлежит мне.
Уиллу пришлось взять себя в руки, чтобы не ощупать мешочек у себя под рубашкой.
– А что в нем?
Две женщины, проходя мимо, смерили Уилла таким неодобрительным взглядом, словно он разговаривает с самим чертом, и поспешили дальше, когда гоил прищелкнул языком.
– Арбалет. Ничего особенного, семейная реликвия. – Лгать он особо не умел, а может, и не пытался. – Кажется, я знаю, что тебе нужно от Темной Феи, – шепнул гоил на ухо Уиллу. – О брате Джекоба Бесшабашного рассказывают несколько интересных историй. Якобы у него наросла самая священная кожа, какая только бывает у гоилов, но Джекоб вновь избавил его от нее.
Сердце Уилла забилось до смешного быстро.
Гоил вытащил из-под ящеричной рубашки амулет – кусочек нефрита.
– На твоем месте я бы тоже хотел ее вернуть. Какой дурак променяет священный камень на мягкую кожу?
– Да-да, так и есть, – сказал Уилл. – Ты угадал. И вернуть ее мне может только Фея.
Ложь… Уилл машинально поднял глаза на голову единорога. Джекоб наплел ему много небылиц о шрамах на спине, пока наконец Уилл не узнал, что их оставили единороги. Поверил бы ему Джекоб, что он хочет вернуть себе нефритовую кожу?
– Думаю, мы договорились. – Гоил вновь спрятал амулет под рубашку. – А в придачу покажешь мне зеркало, через которое ты сюда пришел. – Он улыбнулся. – Дай угадаю. Оно ведь совсем рядом, да? Ты только взгляни на свою одежду. В Шванштайне так не одеваются.
Уилл заставил себя не смотреть в сторону холма с руинами. Гоил в том, другом мире… И кто следующий – ведьма-деткоежка? Острозуб, который набросился на него, когда он впервые прошел через зеркало? Он чуть было не поддался искушению спросить Бастарда о незнакомце, передавшем ему бездонный кисет с арбалетом, но побоялся ответа.
– Что за зеркало? – спросил он. – Не понимаю, о чем ты. Значит, договорились?
Гоил оглянулся на корчму.
– Конечно! – сказал он. – Почему бы и нет?
14На его дорогах
Люди. Они были повсюду. Как комариные личинки в пруду. Неминуемость смерти вынуждала плодиться и быть деятельными. Поля, города, дороги… Мир, заново сотворенный по их, смертных, вкусу, прилизанный, выпрямленный, подстриженный и прирученный. Испытывала ли она к ним такую же неприязнь до того, как Кмен предпочел ей женщину из людей? Темная Фея не хотела воспоминать. Она хотела дать волю гневу, ненависти, отвращению. Если бы только это вымыло из ее сердца и любовь.
Фея не старалась избегать людских поселений. Пусть знают, что она их не боится, даже если они бросают ей вслед камни и сжигают изображающие ее соломенные чучела. Она видела, как они стоят за шторами, когда Хитира гнал лошадей мимо их домов. Она слышала, как они шушукаются: «Вон она, чертова фея… Она убила ребенка своего неверного любовника. У нее нет сердца».
Как много деревень. Как много городов. Они как грибы и бактерии, что поддерживают круговорот жизни смертных. И у каждого из этих смертных лицо Амалии.
Иногда она велела мотылькам сплести сеть, под которой спала в дневное время где придется – у какой-нибудь из их церквей, рядом с каким-нибудь памятником или перед ратушей. Но после того как в Доннерсмарка стреляли, потому что он стерег ее сон, она стала останавливаться на отдых в лесах. Еще не все бессмысленно загубили они в своих печах и на фабриках.
Иногда Доннерсмарк верхом добирался до ближайшего поселения разузнать, что происходит в Виенне. Он рассказал, что рубины, обещанные Амалией за поимку Темной, уже стоили жизни шести женщинам, которых по ошибке приняли за нее. Горбун и Морж публично объявили о том, что Альбион и Лотарингия предоставляют ей убежище… Какой же дурой они ее считают? Неужели они думают, что она продаст свою колдовскую силу тому, кто больше предложит, или ищет очередного коронованного любовника?! Кто из них сравнится с королем гоилов? Она любила лучшего из них, и он ее предал.
Доннерсмарк сообщал ей и о Кмене. Он старался произносить это имя так небрежно, словно оно было лишь одним из многих. Темную трогало его желание защитить ее – от боли, вызванной предательством возлюбленного, от продолжающихся оскорблений, которые означали, что Кмен до сих пор ни словом за нее не заступился. Он заключил мир с повстанцами на севере и вел переговоры с мятежными человекогоилами. Кмен настолько превосходил противников, вероятно, потому, что те воевали только ради обогащения. Солдаты неохотно умирают за золото в офицерских карманах, зато из мести сражаются со всей страстью. Кмен вел войну только из мести. Он был лисом, который напал на тех, кто на него охотился.
Да. Она все еще была на его стороне.
Хитира правил лошадьми по ночным дорогам, проложенным когда-то солдатами Кмена, а в ее бессердечной груди печаль и гнев сменяли друг друга, как приливы и отливы. Как бы ни гнал лошадей ее мертвый кучер, воспоминания следовали за ней, яркие, словно они и есть настоящее, куда более реальное, чем все, что проплывало за окнами.
Станет ли она когда-нибудь вновь такой, какой была до Кмена? Хочет ли стать?
Она ехала только ночами, и все же время от времени ее карете преграждали дорогу группы мужчин, набравшихся в каком-нибудь кабаке достаточно смелости, чтобы заработать назначенное Амалией вознаграждение. Обычно Доннерсмарк прогонял их в одиночку, даже если они поджидали с серпами и топорами в руках или прятались за горящими бочками. Иногда хватало того, что Хитира у них на глазах менял облик. Но когда однажды ночью среди застрельщиков оказалась женщина, Фея выпустила своих мотыльков, представляя, что на дороге с криками корчится Амалия.
Разумеется, она уже задавалась вопросом, не ищет ли ее и Кмен. На четвертый день после побега из Виенны в одном лесу дорогу карете заступили шестеро гоильских солдат. Они промолчали, когда Доннерсмарк спросил, не король ли их послал, и поспешно потупили взгляд, когда из кареты вышла Темная. «Не смотрите на нее, на эту чертову ведьму». Так наставлял их Хентцау. Но Фея заставила их взглянуть на нее и отравиться ее красотой.
Они еще долго, спотыкаясь, брели за каретой. Хитира не обращал на них внимания, но Доннерсмарк то и дело оглядывался, а когда солдаты наконец исчезли в ночи, Фея впервые увидела в его глазах опасение – и дерзкое предупреждение не проверять свои чары на нем.