Ему хотелось разбить это зеркало, но что потом? По всей видимости, их много, и пока он не нашел остальные, вернуться назад мог только сквозь это.
– Где мы? – Сильвен стоял у одного из окон. – Simonac! Старина какая-то… Просто древность!
Джекоб во все глаза смотрел на зеркало – или на то, что различал вместо него.
– Пусть приходят! – шепнула ему Лиска. – Мы устроим все так, чтобы им было трудно нас найти.
Что ему без нее делать? Нет, он не может от нее отказаться. Не смей от нее отказываться, Джекоб! Тебе только нельзя больше ее желать. Никогда. Он ненавидел это слово.
Лиска стала карабкаться вниз первой. Джекоб едва не сломал себе шею, пролезая следом за ней в люк, и был счастлив, когда сумел спуститься по веревке на землю невредимым. Лиса завалила дверь в башню камнями, чтобы потом увидеть, выходил кто-нибудь оттуда или нет.
– Tabarnak! Там только что был крохотный человечек! – Сильвен впервые в жизни встретил гнома. – Я знал, что колдуны творят с зеркалами всякую жуть, но такое…
Столько лет прошло, а теперь о зеркале знает посторонний, который может повсюду рассказывать о нем в том или другом мире. А ведь Джекоб не говорил о зеркале даже Хануте!
– Bout de ciarge! А это что такое?
По голосу Лиски Джекоб слышал, что она едва сдерживается от смеха:
– Это дупляк, Сильвен. Они очень ловкие воришки, так что гони их прочь, если попытаются залезть тебе в карман.
– Ta-bar-nak! – В голосе Сильвена явственно слышалось восхищение.
Похоже, в ближайшее время Сильвен Калеб Фаулер возвращаться домой не собирался.
17Старый знакомый
Джону не терпелось вернуться в Альбион. Предстоящая переправа не вызывала у него, ей-богу, никакого воодушевления, но этот остров оказался местом, которое он впервые за долгое время, не испытывая внутреннего сопротивления, назвал домом. Альбион предоставил Джону защиту, когда он был до того сломлен, что боялся никогда уже не собрать себя из обломков заново. Дал он ему и признание, которого Джон страстно желал еще в другом мире, подарил и женщину, которая его обожала. Кому какое дело, что она любит не то лицо?
Столько оснований чувствовать себя абсолютно счастливым. Почему же он по-прежнему несчастлив? А счастья просто не существует. Обычно такой ответ заставлял замолчать внутренний голос, задававший этот и подобные ему неприятные вопросы, но Джон и так был мастером пропускать их мимо ушей.
Его возвращение будет отпраздновано с помпой. В конце концов, он везет ответ, на который Уилфред Альбионский и надеялся. Джону льстило, что на него возлагает надежды король. И присутствие охранников в форме – закономерное следствие его положения – даже если подчас и раздражало, но все же успокаивало. Этим июньским утром от одного из них так сильно пахло чесноком, что Джона подмывало отвернуться, когда тот через окно кареты сообщил: до Калиаса еще без малого три часа езды. Из Дункерка паромы в Альбион ходили гораздо чаще, однако Джон настоял на том, чтобы переправляться в Калиасе: Дункерк во Фландрии, которая уже два месяца как оккупирована гоилами. Командовавший телохранителями Джона офицер снисходительным тоном пытался убедить охраняемую «мишень», что даже гоилы подчиняются международным законам и вряд ли станут нападать на конвой альбионского короля. Но Джона мало волновало, считает ли его молодой офицер трусом. Он и сам себя им считал, хотя четыре года плена, разумеется, оправдывали его осторожность. Фландрию захватили легко, после того как поставка оружия из Альбиона оказалась на дне моря. Так странно: и флагманский корабль, и потопившие его самолеты спроектировал Джон. Будто сам с собой в войнушку играл.
За окнами кареты тянулись луга и яблоневые сады, и Джон решил пока не думать о политике. Лотарингия ослепительно красивая страна, а еда и напитки здесь гораздо вкуснее, чем в Альбионе. Даже Морж тайком нанял шеф-повара из Лютеции, а свои запасы лотарингского вина охранял чуть ли не строже, чем сокровищницы. Джон открыл корзину, которую собрали ему в дорогу слуги Горбуна: гусиный паштет, слегка приправленный лебединым жиром, соловьиный мед, слоеные пирожки с улитками, фаршированные ведьмины лягушки, мильфёй[12] со съедобным сусальным золотом. Откупорить бутылку красного вина в тряской карете оказалось нелегко, но уже первый глоток стоил затраченных усилий. Слуги даже положили ему в дорожный сервиз хрустальный бокал, обернув в ткань из лотарингского льна. Жаль только, что в темно-красном вине Джону померещилось востроносое лицо Арсена Лелу. Джон залпом выпил вино, словно так можно было смыть это воспоминание. «Очевидно, секретные службы короля Уилфреда не столь всеведущи, как принято думать. При разгроме альбионского флота Джекоб Бесшабашный выжил».
Сыновей у него по-прежнему двое. Ладно, об Уилле, признаться, он думал не часто. Его любимцем всегда был Джекоб, а у Розамунды – Уилл. Джон женился на ней из-за ее семьи, ее выдающихся предков, а когда все-таки влюбился, было слишком поздно. Не то чтобы Розамунда его разлюбила, но как любить, если без конца разочаровываешься? А он ее разочаровывал, ее и самого себя, снова и снова. Джон никогда не был тем мужчиной, которого она в нем видела.
Еще вина. К черту воспоминания. К черту ее лицо… Он все еще слишком хорошо помнит его. Ему снились сны, и в этих снах он мирился с ней, и она была все такой же юной, как в день, когда они впервые встретились.
Господи, бутылка уже наполовину пуста. И что? Все равно на корабле его вытошнит за борт. Джон согнал с носа муху. Его пальцы еще помнили другой нос, чуть более мясистый, более прямой… Кто бы подумал, что его новое лицо однажды проведет даже сына?
Карета остановилась так резко, что Джон залил вином сшитую на заказ рубашку. И это он тоже обсуждал с Горбуном: прогресс требует хороших дорог. Соскребая с колен гусиный паштет, Джон ощутил, что от страха у него онемели руки.
Выстрелы.
Съежившись, Джон осторожно выглянул из окна. Солдат, от которого пахло чесноком, лежал возле своей лошади с развороченным пулей лицом. Других видно не было. Джон трясущимися пальцами рванул из плечевой кобуры револьвер – он усовершенствовал его, хотя внешне это не бросалось в глаза, но все равно мог сделать не больше шести выстрелов.
Подъехавший к карете верхом молодой человек в добротном сюртуке мало походил на грабителя с большой дороги, но, возможно, он был из тех, кто, роскошно одеваясь, называет себя защитниками бедняков. Путешествовать в карете было небезопасно что в Лотарингии, что в Альбионе, и Джон уже дважды попадал в руки этой гильдии. Много лет он безуспешно убеждал Моржа поднять налог на финансирование вооруженных патрулей.
– Месье Брюнель. – Целясь ему в голову, незнакомец отвесил изящный поклон. – Тьерри Оже к вашим услугам.
Месье Брюнель… Они знают, кто он. Это плохо. Убери пистолет, Джон. Стрелял он сносно, но быстрой реакцией похвастаться не мог.
Выкуп. Конечно, именно это им и нужно. Знаменитый инженер, превративший Альбион во флагман современности. Во рту у Джона пересохло. У него всегда была физическая реакция на страх. Он собрался открыть дверцу, хотя едва чувствовал собственные ноги, но юный разбойник покачал головой.
– Оставайтесь на месте, месье. Изменился только маршрут, а карета будет та же. – Грабитель с большой дороги, бегло говорящий по-альбионски, хотя и с сильным лотарингским акцентом. Месье Оже был так юн, что бриться ему явно потребуется еще не скоро, но его самоуверенность свидетельствовала о некотором опыте на поприще разбоя.
Человек, появившийся рядом с Оже, выглядел значительно старше и куда менее опрятно, но одет был не хуже. Очевидно, грабежи на дорогах – дело прибыльное.
– Сядешь к нему в карету, – приказал он юноше. – Но смотри, чтобы не пытался выпрыгнуть.
Тьерри Оже повиновался. Он поднял с пола пистолет Джона и сел напротив пленника. Снаружи доносились и другие голоса, но Джон не понимал, сколько их. Время и место для нападения они выбрали удачно. Даже на полях не было ни души. За изгородью, траву у которой окрасила кровь мертвого солдата, паслась равнодушная ко всему происходящему корова, а вдали, словно доводя до совершенства обманчивую идиллию, звонил церковный колокол.
Карета развернулась, и Джон увидел в дверное окошко кареты, как двое мужчин оттаскивают с дороги еще одного из его охранников. Похоже, такого же мертвого, как и первый.
– Куда вы меня везете? – От страха тело Джона не только немело, но и выделяло постыдно много пота, но сознание оставалось, как правило, на удивление ясным, вот и теперь – словно отделилось, бросив труса, который, дрожа и потея, глядел в дуло револьвера в руках у мальчишки.
Тьерри Оже прикурил сигарету. Моду на них в Лотарингии ввел Горбун, но по запаху эта отличалась от тех, что курил король. Листья ведьминого папоротника, если Джона не подводило обоняние. В лотарингских лесах они повсюду. По мозгам бьет – мало не покажется.
– Едем во Фландрию, – сказал его охранник. – Вижу, вы запаслись провиантом. Он вам понадобится, дорога предстоит долгая.
Ничего больше он не сказал, как бы Джон ни расспрашивал. Судя по доносившимся снаружи голосам, не все его похитители говорили с лотарингским акцентом. Один раз Джону послышался ломбардский. Их предводитель, похоже, был родом из Левонии.
Границу Фландрии они пересекали ночью. Увидев за шлагбаумом солдата-гоила, Джон едва не высунулся из окна, чтобы умолять о помощи лотарингских пограничников. У гоила была гранатовая кожа, обладателям которой приписывают очень переменчивый характер. Гранатовым гоилом был один из его тюремных надзирателей.
Прекрати, Джон. Твои похитители – люди.
Но зачем они привезли его во Фландрию?
Постовой на лотарингской стороне границы со скучающим видом заглянул в карету и взмахом руки дал похитителям Джона знак отправляться. Наверное, Джону все-таки стоило закричать, но предостерегающий взгляд юноши-охранника остановил его. Тьерри Оже перекинул через руку с револьвером куртку, однако Джону несложно было вычислить, что дуло под ней направлено ему в живот. Однажды Джон видел, как умирает человек, которому выстрелили в живот, – один из военнопленных, работавших на подземных гоильских фабриках. Нет. Он не позвал на помощь. Он даже сумел посмотреть гранатовому гоилу в его золоты