Джон огляделся по сторонам. Человекогоил стоял прямо у него за спиной. Чернобородый охранял дверь. Попрощайся с солнцем, Джон. С утренними прогулками на свежем воздухе, с ресторанами и театрами. «А, мистер Брюнель, какая честь. Джордж, проводи джентльмена за наш лучший столик». Кожа у его возлюбленной такая мягкая на ощупь, почти как меха, которые она так любит… Все напрасно. Бесконечные недели в бегах, без сна в туннелях, куда не проникает свет, с обожженной огненными ящерицами кожей, в лихорадке после укусов крыс и ядовитых пауков. До сих пор его преследовало навязчивое желание мыться как можно чаще, как будто он мог соскрести с себя эти воспоминания. Как он нашел в себе смелость бежать? Он не помнил. Впервые проявил настоящую смелость, а рассказать об этом никому не мог, потому что Джон Бесшабашный был обязан умереть в туннелях.
– А почему Альбион? – Хентцау убрал зеркало в футляр и вернул женщине в форме. Среди гоильских женщин много красавиц, не была исключением и эта.
– В Альбион я попал не сразу. Сначала с трудом добрался до Свериги.
Джон хотел оградить себя от гоилов открытым морем – единственным, чего они всерьез боятся. Но в Альбион он стремился с самого начала: благодаря колониям эта страна обладала неограниченными сырьевыми ресурсами, а работорговля давала бесплатную рабочую силу. Только при наличии этих условий он мог продавать свои изобретения. Прошло несколько месяцев, прежде чем Джону удалось тайком проникнуть на грузовое судно, следовавшее из Бирки в Голдсмут.
– А новое лицо?
– Ниссе. Они на редкость щедры на колдовство, когда видят отчаявшегося человека.
Стоял ноябрь – глубокая зима в Свериге, а эти гномы оказались такими пугливыми, что Джон, разыскивая их, едва не замерз насмерть. Он узнал о них из гоильских архивов. До сих пор идут споры о том, являются ли ниссе дальними родственниками аустрийских, альбионских и лотарингских домовых или представляют собой северный вид карликов. В Свериге их называют «hjälpare i nöden» – «помощники в беде». Чтобы показаться человеку, они должны поверить, что он действительно в отчаянии.
– И что, они и впрямь не берут платы за помощь?
– Да, не берут.
Казалось странным беседовать с яшмовым псом о ниссе, но Джон давно уже считал, что это слово определяет жизнь лучше других. Странная. Он попытался подсчитать шаги до двери, но что дальше? Удастся ли ему добежать до колодца? Нет. Человекогоил, возможно, стрелок так себе, но Хентцау выстрелом выбивает глаза золотому ворону в полете. Хотя и предпочитает пистолету саблю, поскольку огнестрельное оружие несовместимо с его представлениями о воинской чести.
На миг Джона охватила ностальгия по Альбиону, настолько сильная, что причинила физическую боль.
– Тебе не надо было бежать до самой Свериги, чтобы найти бескорыстных помощников, – сказал Хентцау. – У нас ходят рассказы о безглазых саламандрах, которые исполняют желания ищущих помощи, ничего за это не требуя. Ваги аниотий – буквально по-альбионски «чешуйчатые ангелы». Говорят, они водятся в карстовых пещерах, богатых фосфатными породами. Сам я пока ни одной не встречал: вероятно, никогда до такой степени не отчаивался. Или потому, что очень не люблю просить о помощи.
– Можно мне в последний раз глотнуть воздуха? В последний раз увидеть небо?
Хентцау насмешливо взглянул на Джона:
– А ты по-прежнему склонен все драматизировать. Могу тебя успокоить: небо скоро увидишь. Три-четыре дня – и снова будешь среди своих.
Свои. Иногда они мало чем отличаются от чужих, взять хотя бы его похитителей.
Хентцау усмехнулся, будто прочитал его мысли. Говорят, что видеть человека насквозь легче всего тем, кто его любит. На самом деле – тем, кто в состоянии его напугать.
– Джон, тебе стоило бы поблагодарить меня, – продолжал Хентцау. – Ты ведь любишь изображать из себя пророка новой магии. Я доставлю тебя в страну, где многие ей еще противятся. Альбион в твою веру давно обращен.
С глухим стуком заработал мотор локомотива, и металлический пол под ногами Джона задрожал. Он сам показал гоилам, как запустить поезда под землей.
– Ах да, пока не забыл, – сказал Хентцау, когда Джон пытался сообразить, какую страну он имеет в виду. – Я встречался с твоим сыном.
Час от часу не легче.
– Он, я слышал, вроде бы угнал один из моих самолетов. – Джон старался говорить так же невозмутимо, как Хентцау. – Бесстрашие у него от матери. – Угнанный самолет, роль, которую Джекоб сыграл во время Кровавой Свадьбы… «Лондра иллюстрейтед ньюс» сообщала обо всем этом не слишком много, но король Альбиона, естественно, знал куда больше, чем было написано в газете. А о том, что известно Уилфреду Альбионскому, обычно узнавал и высоко ценимый им инженер.
Стоящая рядом с Хентцау девушка в форме махнула рукой, приглашая войти нарочного. Тот протянул яшмовому гоилу запечатанную депешу. Ничего хорошего ее содержание не сулило – в плену Джон научился читать по каменным лицам, как по собственному.
– Плохие новости?
Во взгляде, которым гоил окинул Джона, читалось предостережение: никаких фамильярностей. Яшмовый пес Кмена не любил, когда кто-то забывал, что находится в его власти. Хентцау очень тщательно – как это делает человек, мысли которого где-то далеко, – свернул депешу и сунул ее в карман мундира.
– Плохие. Во многом из-за тебя. И ты здесь, чтобы это исправить.
18Предостережение
Альма удалила серебро из глаз Джекоба компрессами и горьким отваром, который использовала при отравлениях. Джекоб сгорал от стыда, с тех пор как услышал от Лисы, что ведьма давно знает о зеркале. Он извинился перед Альмой за те небылицы, что плел ей столько лет, но та только плечами пожала. Она молча выслушала его рассказ об Игроке, но на вопрос, помнит ли что-нибудь об ольховых эльфах, лишь весело покачала головой.
– Восемьсот лет? Ты считаешь, что я такая старая? Некоторые деткоежки, чтобы разговаривать с ольховыми эльфами, едят грибы, растущие под серебряными ольхами. Но, по слухам, у них от этого язык деревенеет, поэтому лучше не пробуй.
Серебряные ольхи. До ближайшей едва ли день верхом. Обычай платить деревьям монетами, ложками и кольцами за исполнение темных желаний Джекоб всегда считал суеверием. Размышляя, не навестить ли все же ольху вопреки предостережению Альмы, он услышал, как Венцель рассказывает Лисе о том, что в корчму заходил Уилл.
Уилл прошел в этот мир?!
Зачем?!
Может, бежал от Игрока, когда тот забирал зеркало? Но где тогда Клара? Теперь, стоило только Джекобу мысленно произнести ее имя, перед глазами вставала Шестнадцатая на ступенях музея.
Лиса обещала выяснить, куда подевался Уилл, после того как ушел из корчмы, а Джекоб решил поговорить с Ханутой, надеясь, что в его неисчерпаемой сокровищнице забавных историй найдется что-то об ольховых эльфах или беседующих с ними деткоежках.
Девочка, помогавшая Венцелю в корчме, выстирала одежду Джекоба, и тот устыдился поспешности, с какой бросил на пол выглаженную рубашку, когда из-под сложенных рукавов выскользнула визитная карточка. Этот почерк Джекоб слишком хорошо знал. В первую секунду он хотел выбросить визитку в окно, но, конечно же, все-таки прочитал написанные зелеными чернилами слова.
Мне жаль, что ты не пожелал насладиться моим гостеприимством подольше. Не утруждайся поисками брата, он должен доставить Темной Фее мой подарок. Можешь считать это предложением мира. Она сама устроила так, что теперь не может причинить Уиллу никакого вреда, а значит, тебе незачем в очередной раз разыгрывать из себя защитника. Напротив, я щедро вознагражу твоего брата. Но очень обижусь, если кто-то попытается помешать ему выполнить миссию.
А коли на досуге заскучаешь – слишком хорошо знакомое мне состояние, – песочные часы, которые ты безуспешно разыскиваешь уже много лет, находятся в загородном доме одного венетского князя неподалеку от Кальвино.
Тревожно, когда враг читает в твоем сердце самые сокровенные желания, а ты не знаешь об этом враге ничего. Джекоб вновь собрался выбросить визитку в окно, но передумал и сунул ее в карман. Хотя не сомневался, что Игрок предвидел и это.
Ханута кашлял всю ночь. Кашель был нехороший, но, остановившись у двери каморки, Джекоб услышал раскатистый хохот. Ханута был не один. Увидев Джекоба, Сильвен внезапно замолчал, ни дать ни взять школьник, рассказывающий лучшему другу неприличный анекдот. Кресло, в котором он сидел, продал Хануте один обивщик, наврав, что стоит в него только опуститься – и самое страшное похмелье как рукой снимет. На полу между Ханутой и Сильвеном стояла полупустая бутылка ячменного шнапса, и несложно было догадаться, куда девалась другая половина ее содержимого.
– Отлично, ничего не скажешь! – огрызнулся Джекоб на Сильвена, отобрав у старика стакан. – Ханута уже много лет не пьет. Он рассказал тебе, как потерял руку?
– Ты имеешь в виду свою версию или мою? – Ханута вырвал стакан у Джекоба и наполнил его до краев. – Не трогай Сильвена, он много чего перенес. Я тут ему рассказываю, как добывал ту волшебную лампу и подцепил блох-буравок. Это было еще до тебя… Кожа выглядела так, будто во мне завелись древоточцы.
Ханута рассмеялся, но смех тут же перешел в кашель.
Однако шнапс он все-таки выпил.
– Ведьма приходит каждый день, – заплетающимся языком пробормотал он. – Каждый клятый день… Думаешь, я не понимаю, что это значит? И когда ты собирался рассказать мне о зеркале – когда я буду лежать в гробу, как Белоснежка?
Сильвен изо всех сил старался выглядеть как сама невинность, но с его внешностью это было обречено на провал.
– Надо было оставить тебя у эльфа, пока не снабдит твоим лицом всех своих големов, – набросился на него Джекоб. – Кому ты еще рассказал о зеркале?
Но Ханута не дал своему новому другу ответить:
– «Я родом из Альбиона»… Разве я не говорил, что у тебя странный акцент? Но ты всегда врал лучше меня, а это что-то да значит. Ушлый ты, как зеленый кобольд. Я показал тебе все, что знаю, а ты в благодарность скрываешь от меня целый мир. И о чем ты только думал?!