В первые часы, что Бастард скакал рядом с Уиллом, ему приходилось буквально обуздывать себя. Трудно было противостоять желанию заехать кулаком в это невинное лицо и так хотя бы отчасти избыть гнев, подобно яду разъедавший Неррона после всего случившегося в Мертвом Городе. Ему хотелось скрутить его и, привязав к лошади, волоком протащить по земле, написать на его окровавленной коже послание брату и передать одноногому повару из «Людоеда». Хотелось заполнить его криками бутылки, законсервировать его мягкую плоть в стеклянных банках…
А-а-а… И самое страшное, что ничего такого не сделать, а вместо этого скачи тут рядом с ним кротко, как овца, терпи его доброжелательность к любому встреченному на пути живому существу и его полную неосведомленность о себе в этом мире. Не подтверди этот молокосос сам, что у него когда-то была нефритовая кожа, Неррон объявил бы бредом сумасшедшего все слухи о том, что младший брат Бесшабашного и есть нефритовый гоил.
До конца он этому, правда, по-прежнему не верил.
И по-прежнему испытывал искушение продать его первому попавшемуся людоеду.
Проклятье.
«Неделя, самое большее две», – говорил он себе. А там уж они, вероятно, отыщут эту Фею. А после молокосос приведет его к брату, и Неррон вернет свой арбалет – и сможет прикончить их обоих. Или продать.
Да… Терпение, Неррон!
Ты – кошка у мышиной норки.
А пока ему оставалось рисовать в воображении картины мести.
Первое время они ночевали прямо в лесу, но, когда на третью ночь их разбудил своим жутким криком дрекавац[14], Неррон решил устроить ночлег в заброшенной хижине лесоруба. Молокосос боязливо отказывался свежевать кроликов, которых подстреливал Неррон, однако ему удавалось развести огонь. Гоил часто ловил на себе взгляд Щенка, когда тот думал, что за ним не наблюдают. Однако в этом взгляде не было ничего из того, что Неррон замечал в лице его брата: дрожь отвращения при виде каменной кожи, разделение на «они» и «мы», непреодолимая пропасть между гоилом и человеком. Ничего удивительного, если Щенок когда-то был гоилом.
На самом деле верилось в это с трудом. Любой принц в этом мире мечтал о внешности Уилла Бесшабашного, а все принцессы – о том, чтобы именно такой забрался к ним в окно. Шелковистые светлые волосы, голубые глаза, мягкие, чуть ли не женственные губы… Даже ресницы у него были девчоночьи! А эта приторная кротость – хоть вместо меда ешь. Он был таким милым, что с души воротило. «Неррон, большое спасибо», «доброе утро», «давай я подежурю»… С каждой фразой все труднее было бороться с искушением отдубасить его так, чтобы это невинное лицо стало темнее оникса. Щенок спасал из костра жуков! Задери его плюющиеся кислотой саламандры! Он устраивал привал, как только ему казалось, что лошади устали, и расседлывал их, не позволив себе и глотка воды. И на каждого подстреленного Нерроном зверя он смотрел с таким видом, будто это его мягкую грудь прошила пуля. И этот мальчик защищал Кмена от дюжины императорских солдат?!
– Расскажи мне о Кровавой Свадьбе.
Разведя костер, они ели подстреленного гоилом зайца. Уилл едва не уронил кусок горячего мяса в огонь. В точку.
– Твой брат очень гордится тем, что снова сделал тебя человеком, правда? Он любит изображать благородного героя, но не предвидел, как разозлится на него Фея за вмешательство. Ты бы слышал, как он кричал, когда ее мотылек искусывал ему грудь.
Как Щенок на него посмотрел!
Ишь ты! Старший брат ему об этом не рассказывал. Но расспрашивать Неррона он не стал. Уилл Бесшабашный предпочитал держать свои мысли при себе.
– А ты знаешь, что телохранители Кмена до сих пор о тебе говорят? Признают, что нефритовый гоил мог победить любого из них. – На секунду Бастарду почудилось, что Щенок улыбается. – Думаю, они все-таки преувеличивают, – прибавил он. – Или как?
Уилл рассеянно разглядывал свои руки.
– Не помню.
Врет. У них, мягкокожих, все на лицах написано. Любил он прежде драться. Может, только притворяется и общего у него со старшим братом гораздо больше. Неррон никогда не понимал, что притягательного в драках, хотя за свою кожу в прожилках постоять умел. Кто же хочет кончить тем, что какой-то болван пристрелит тебя или насадит на штык? Сам он предпочитал тщательно спланированную засаду вроде той, в которой захватил Джекоба Бесшабашного. Только глупо было потом оставлять его на съедение волкам.
– Ты когда-нибудь видел ее? – спросил Щенок, глядя в огонь.
Она. Темная. Фея. Прекраснейшая из всех. Джекоб Бесшабашный на собственной шкуре испытал, как опасно знать ее имя.
– Да, но всегда только издали.
И каждый раз он думал одно и то же: что она еще прекраснее, чем рассказывают, и что Кмен глупец, если предпочел ей кукольное личико.
– Говорят, мотыльки – ее мертвые любовники.
О небо, он даже этого не знает!
А потом Щенок просто сидел и пялился молча в огонь, пока Неррон наконец не отправил его спать. Тот едва держался на ногах, возвращаясь в хибару, – явно не привык часами сидеть в седле. Где же брат прятал его до сих пор?
В другом мире, Неррон.
Когда Неррон не рисовал в мечтах, как будет убивать Джекоба Бесшабашного, он пытался себе представить, как там все выглядит.
Убедившись, что Щенок спит, Неррон обыскал его рюкзак. Молокосос носил с собой мешочек, который ощупывал так часто, как ощупывают особенно дорогие для себя вещи. Неррон подозревал, что это какой-нибудь сентиментальный подарок от возлюбленной на память – засушенный цветок или локон. Поначалу Щенок носил мешочек под рубахой, однако, промокнув пару раз под дождем, тайком переложил свое сокровище в рюкзак.
Поначалу он не находил ничего особенного: компас, нож, несколько золотых талеров, запасная одежда. А затем его пальцы нащупали мешочек… Бездонный кисет! Вот это неожиданность! Он запустил руку внутрь. Деревянный приклад. Металлическая обшивка. Тетива, гладкая, как стекло.
Он устыдился того, как по-детски быстро забилось сердце.
Быть не может. Но бездонный кисет явил свое содержимое, и вот оно, скрытое в его недрах, могущественнейшее оружие этого мира.
Неррон на секунду прикрыл глаза. Все эти месяцы, бессонные ночи, бесплодные мечты о мести, клятвы живьем содрать кожу с изолгавшегося Джекоба Бесшабашного… Неужели Щенок стащил арбалет у брата? Кого это волнует, Неррон? Каких только издевательств он не наслушался, с тех пор как вернулся из Мертвого Города с пустыми руками! Как же они станут теперь перед ним пресмыкаться! Ониксы, Горбун, Морж, все владетельные разбойники этого мира. Даже Хентцау будет валяться у него в ногах. О, он пустит их по миру! Он отберет их золото и подарки, их замки и дочерей… А потом положит арбалет к ногам Кмена, чтобы ни Альбион, ни Горбун никогда больше не беспокоили короля гоилов, как и коронованный ониксами король без власти. Они уже покойники. Все.
Неррон оглянулся на хижину.
Невероятно! Он действительно сорвал с молокососа маску невинности! Теперь с этим покончено. Больше никаких поблажек младшему брату Джекоба Бесшабашного! И нефритового гоила к черту: Кмену скоро телохранители не понадобятся.
Неррон натянул на арбалет бездонный кисет. Бывал ли он когда-нибудь счастливее? Нет, счастливый – не то слово. Великий – да. Вот каким он себя чувствовал. Вознагражденным. Достигшим цели. Забудьте о нефритовом гоиле. Бастард лучше всех. Каждый гоил будет шептать это во сне.
Историю о том, как он завладел арбалетом, нужно, разумеется, слегка подправить. Почему он не начинает мстить? Можно было бы заманить дрекаваца в хижину запахом крови, а потом послать одноногому повару обглоданные косточки молокососа, чтобы передал его брату.
По поляне пронесся ветер, слишком теплый для такой прохладной ночи. Неррон почувствовал его на коже, словно задышал их костер.
Он сунул бездонный кисет под куртку и нащупал пистолет.
Там. Под деревьями. Что-то отражало отблески костра, как стекло. Отбрасываемый пламенем свет вычертил в ночи два силуэта. Они были едва различимы даже для зорких глаз гоила. В телах отражались листва и деревья, лошади, костер и ночная тьма. Однако постепенно все это превратилось в кожу, волосы и одежду.
Что стоишь, Неррон? Хватай арбалет и беги. Но он сомневался, что поворачиваться к ним спиной – хорошая мысль.
Кем бы эти существа ни были, они никак не могли решить, какое лицо предъявить миру. Похоже, их у них было немало. Как же они уставились на него своими зеркалками! Как будто это не они были явно не отсюда, а Неррон. Затем девушка двинулась к нему. Она была прекрасна. Как оса или какое-нибудь плотоядное растение. Руки ее до сих пор оставались стеклянными, только ногти были из серебра.
– Где он? – спросила она пугающе человеческим голосом.
Неррон показал на хижину. Кого бы ни искали эти двое, Щенок, вероятно, их отвлечет и Бастард успеет сбежать. Хотя и досадно, что опять не удастся отомстить. Неррон осторожно сделал шаг назад. Лошади стояли всего в нескольких метрах от него. Люди из стекла… Это что, какая-то местная нечисть?
Девушка скрылась в хижине.
Ее спутник, к сожалению, и не собирался следовать за ней. Напротив. Похоже, он внезапно сосредоточил все внимание на Нерроне. Бастарду встречалось уже немало нагоняющих ужас тварей. Он прокрадывался в пряничные домики и воровал янтарь, на котором спали пожирающие гоилов саламандры. Но от юноши, который сейчас приближался к Неррону так медленно, словно у него в распоряжении целая вечность, веяло еще неведомой ему жутью. Вероятно, ужас наводили глаза, по-прежнему слишком напоминающие цветное стекло. Одежда юноши поначалу казалась такой же необычной, как и та, что была на Щенке во время их первой встречи в Шванштайне, однако по мере приближения менялась, пока не превратилась в точную копию его собственной одежды. Ящеричная кожа из стекла!
Когда этот не-пойми-кто остановился рядом с ним, в его зрачках Неррон увидел свое лицо.