Вдалеке смеялась русалка, но внезапно сквозь сплетенную мотыльками сеть до Феи донеслись совсем не такие мирные звуки: глухой топот копыт по влажной траве и голоса – громче песни жаворонка, все еще славившего наступление нового дня.
На какое-то мгновение в голову пришла нелепая мысль: сейчас она выступит из-под сети и увидит перед собой Кмена в окружении телохранителей. Хотя она знала, что он не любит ездить верхом – один из многочисленных страхов, которые он мастерски скрывал. Раз подумала так, значит ждет и хочет видеть его. Фея устыдилась этого желания, но, несмотря на стыд, оно пробудило в ней прежнюю тоску. А ведь она запрещала себе тосковать, с тех пор как уехала.
Однако скакали к ней по прибрежным лугам не гоилы. Не менее полусотни всадников были одеты в те же ярких цветов одежды, в каких отправлялись воевать еще их предки. Казаки. Хентцау ехидно замечал, что бояться их станут, только когда они поймут, что военная форма в бою удобнее широких шаровар. В отличие от гоилов казаки, будучи такими же древними воителями, ни в грош не ставили новые времена. Они сами выбирали себе вождей, не терпели в своих рядах женщин, брили подбородки, чтобы отличаться от своих любящих бороды врагов из Варягии, и за тот урожай, что собирали на своих плодородных полях, охотно брали плату лошадьми, а не золотом. Вороной под их атаманом стоил, должно быть, больше, чем весь поезд, на котором так любил ездить Кмен. Во всяком случае, вороной был намного красивее. Всадник красовался в седле, словно молодой петух, громким кукареканьем объявлявший, что это утро принадлежит ему – утро, река, эта страна… и Фея, столь легкомысленно по ней проезжающая.
Легкомыслие? Нет. Казак считал ее глупой, как и всех женщин. Отставной любовницей короля.
Как умалила ее любовь!
Его люди таращились на нее с обычным чувством, в котором смешались страх и желание. Казаки любили похваляться тем, какие они исключительные, но все мужчины одинаковы.
Рядом с молодым петухом скакал один из тех слепых певцов, без которых в бой не пойдет ни один казак. Пением духовных стихов и былин разрешалось заниматься только незрячим, будто прошлое, которое они воспевали, лучше видно, если не видишь настоящего. Обычно калики, побираясь, бродили по стране, но некоторым везло гарцевать вместе с воинами – если это можно назвать везением. Казаки любили, чтобы их подвиги увековечивали в песнях, но могли и застрелить певца, если сочинит что-нибудь не то.
Атаман не соизволил обратиться к Фее напрямую. У приближавшегося к ней человека хватало ума страшиться ее колдовства, но этого страха он стыдился. На гладко выбритой голове у него оставалась одна-единственная длинная прядь волос – чуприна, ее разрешалось носить только самым опытным воинам. Историю этого казака – Демьяна Разина – знали даже при дворе Амалии: о его побеге из застенков туркмарского султана, о проявленном под пытками мужестве. Меньше года назад Разин пытался купить у гоилов оружие, но Кмен отправил его домой, вежливо отказав. Гоилы уважали казаков за храбрость, но те были далеко не так могущественны, как их восточные соседи: царь, волчьи князья или ханы могольских гуннов. Возможно, своим утренним визитом молодой петух надеялся это изменить.
Перед тем как выпрыгнуть из седла, Разин нервно пригладил усы. Казаки холили это украшение лица не меньше, чем кукольная жена Кмена свои золотые волосы.
Взглянуть на нее он не решался.
Доннерсмарк смотрел на казака с нескрываемым презрением, но Фея жалела старого вояку. Солдаты больше всего боятся того, чего не одолеть оружием.
– Мой господин, высокородный княжеский сын Емельян Тимофеевич рад приветствовать вас во владениях своего отца.
Емельян Тимофеевич? Ах да, Фея слышала это имя от генералов Кмена. Темная часто участвовала в их совещаниях. То же самое, к неудовольствию генералов, делала и Амалия.
Разин ждал ответа, упорно глядя на траву под ногами и не снимая руки с эфеса сабли. Казаки, как и гоилы, предпочитали это оружие, но их сабли были с обоюдоострым концом. У короля гоилов хранился один великолепный экземпляр. Как же легко сознание отыскивает предлоги подумать о Кмене!
– Его высочество Емельян Тимофеевич, – Разин осмелился все-таки бегло взглянуть на нее, и лицо его, словно сыпью, залилось краской страстного желания, желания и стыда за него, – передает привет от своего батюшки и приветствует в его владениях.
Его владениях? Насколько ей известно, его отец борется за трон сразу с несколькими другими представителями местной знати.
– Его высочество Емельян предлагает вам свою защиту. Его воины – ваши воины. Эти леса и реки принадлежат вам, все звери, цветы…
Доннерсмарк вопросительно посмотрел на Фею. Да, пусть с ними говорит он. Вся эта гордыня, эта жажда власти, неустанное стремление одолеть друг друга и их неукротимая жажда подчинения… Смертные. Как она от них устала…
– Взамен на что? – Голос Доннерсмарка прозвучал так холодно, что нахмурился не только посланник, но и князь.
Казаки лучшие наездники, чем гоилы, но храбрость делает их безрассудными. Доннерсмарк достаточно долго был солдатом, чтобы это понимать. Доведись Кмену с ними сражаться, он легко с ними разделается. И все же казаки никогда не сдадутся и будут биться с ним из тьмы лесов, из висящего в их горах тумана. Все они так боятся смерти. Что же заставляет их постоянно искать ее не только на войне?
Его высочеству надоело вести разговор через старого воина, и, дернув поводья, он осадил вороного лишь в нескольких шагах от Феи.
– Мы здесь, чтобы проводить вас в замок моего отца.
Он заговорил с ней на языке гоилов. Востоку всегда было легче жить с ними в мире. Кмен часто рассказывал Фее о расположенных восточнее древних гоильских городах, подземных крепостях из янтаря, малахита и нефрита, обезлюдевших во время эпидемий. Он хотел показать их ей.
– Мы здесь, чтобы проводить вас в замок моего отца.
Кем же она стала, если сын какого-то захолустного князька осмеливается так с ней разговаривать? Но его взгляд оскорблял ее еще больше, чем слова. Он разглядывал ее, как одну из наложниц своего отца. «Взгляните-ка на Темную Фею! Она все делает для мужчины, которого любит. Теперь один ее бросил, и она ищет себе другого». Да, именно так они и думают. Но она сама себя унизила. Она лишила себя независимости, злоупотребила своей колдовской силой, исполняя их, смертных, желания. Такие мелкие. И виновата во всем только она сама.
– Какое великодушное предложение!
Она ответила князю на языке его страны.
Молодой дурак польщенно улыбнулся. Он не услышал в ее словах ни насмешки, ни гнева. Старый воин оказался куда прозорливее. Он встал рядом со своим господином, но не сможет его защитить. Фея видела его князя насквозь. Все его честолюбивые планы были написаны у него на гладком, без единой морщинки лбу: с какой стати довольствоваться украинским троном? Если Фея займет его сторону, он станет таким же могущественным, как король гоилов. Или нет – еще могущественней! Потому что не поведет себя настолько глупо, чтобы ее потерять.
Фея оглянулась вокруг. Колдовские чары этой страны, зеленые и золотые, как ее поля и нивы, недостаточно сильны, чтобы разорвать связь Темной с Кменом. Это под силу только одной, но до нее еще далеко.
– Скачи домой, – ответила Фея молодому глупцу. – Пока я это тебе позволяю.
Устала она и от собственных слов. Вся эта суета. Эта ограниченность смертных. Мухи, которые рядятся в бархат и лепечут о власти и вечности.
Как же она устала…
В ответ молодой петух, разумеется, выхватил саблю. Он боялся, что то, в чем Темная Фея отказала ему, она предоставит царю или волчьим князьям. Как будто эта потеря опаснее, чем вставать у нее на пути. Но он видел перед собой просто женщину, а вся ее защита – двое мужчин, один из которых бледен как смерть и без оружия.
– Ты поедешь с нами или повернешь обратно.
Разин вытаскивал из ножен саблю так медленно, будто понимал, что решает этим свою судьбу. Остальные казаки последовали его примеру.
Фею захлестнул гнев, словно на землю возвратилась ночь.
Темная знала, что гневается не на этих всадников. Вся боль последних месяцев, ревность, одиночество, предательство – вот что делало ее гнев темнее всех чувств, которые она испытывала прежде.
Капли вызванного ею дождя на лету превращались в острые алмазы. Они вонзались всадникам в кожу, сдирали с лица желание и исчезали в траве обагрившимися кровью.
Лошадям она дала уйти, как и старому воину, и слепому певцу. Пусть поет об участи тех, кто думал, что может повелевать ею. А потом Темная позволила реке унести мертвых прочь.
Доннерсмарк наблюдал, как багровеет вода. Она забирала с собой и гнев Феи, пока внутри у нее не осталась одна пустота.
Кем же она стала?
– Они будут преследовать вас, – сказал Доннерсмарк.
– Уверена, ты видел кое-что и похуже, – отозвалась она.
– Да, но, когда мы, смертные, поступаем так друг с другом, нам легче это простить.
Хитира стоял в воде, глядя вслед телам, которые уносило течением. Как странно, что они умирают. Стареют и умирают. Темная часто обещала Кмену не уступать его смерти. Интересно, он считает, что обещание остается в силе? Смерти он не боялся – а если и боялся, никогда этого не показывал.
Хитира нарвал на поверхности воды каких-то черных цветов и пошел с ними к берегу.
– Я дал тебе неправильное имя, Деви, – сказал он, высыпая цветы ей под ноги.
– А какое правильное?
– Кали[16].
Фея ничего не знала о его богах, как не разбиралась и в богах Кмена, однако другое, прежнее имя нравилось ей больше. Она взглянула на черные цветы. Неужели это все, что она сеет? Цветы смерти. Тьма…
Фея приглаживала волосы, пока ее не окружили десятки мотыльков. Отныне она поедет невидимой – для человеческих глаз и своих сестер, – иначе задохнется собственной тьмой. Фея нашептывала мотылькам слова, чтобы те вбросили их в разговоры на рыночных площадях, заставили повторять кучеров и солдат. Слова, которые все примут за правду, потому что в них звучат страх Запада и желания Востока.