Настоящая любовь! Говоря об этом, Щенок смотрел на него так виновато, словно лишил невинности по меньшей мере трех принцесс. Неррон совершенно не понимал его!
Но каждый раз, когда Неррон уже почти поддавался искушению побольше разузнать о миссии Щенка, воздух угрожающе теплел и казалось, что гоил чувствует у себя на затылке серебряные пальцы Семнадцатого.
Он явно слишком много думает об этом мягкокожем! Пожалуй, еще привыкнет к нему, как к ручной саламандре, которую когда-то себе завел. Неужели щенячий взгляд Уилла Бесшабашного заставляет Бастарда забыть, кому тот приходится братом?
Проклятье.
Какая разница, что этот молокосос везет Фее. Какая разница, почему его охраняют зеркалолицые. Джекоб Бесшабашный обокрал Бастарда, и он жаждет мести. Он играет при его брате роль проводника, чтобы под конец отдать его на убой, как уже поступал с волшебными телятами, колдовскими голубями и говорящими рыбами. Кого интересует, что вырежет покупатель из их тел – сердце или говорящий язык? (И Неррон готов был поспорить на свои когти, что у Шестнадцатой и Семнадцатого намерения столь же недобрые.) Месть, слава, богатство – вот что интересует Неррона. Именно в такой последовательности. Ну и абсолютно новый мир в придачу.
Беспокоило Бастарда только то, как часто ему приходится себя в этом убеждать.
Но как иначе сдерживать раздражение, когда Щенок донимает его своей тактичностью? Только представлять, какую цену за тактичного дадут на черном рынке людоедов или как гоил сбросит его в одну из лавовых ловушек, где ониксы зажаривают своих пленников живьем.
– А как, по-твоему, она переправилась через реку?
Хорошо, что эта невинная овца далеко не так легко читает по гоильским лицам, как Неррон – по лицам людей.
– Проехала по воде, как же еще. Разве она никогда этого не делала, пока ты охранял ее драгоценного и у тебя еще была приличная кожа?
Как же он смотрит на Неррона всякий раз, когда тот не особо с ним церемонится! Будто неожиданно выясняется, что Неррон людоед.
Лавовые ловушки, Неррон, невольничьи рынки.
– Не знаешь, как далеко до ближайшего моста?
– Мост? Гоилам они не нужны.
О боязни воды Щенок, похоже, не помнил.
Порой Уилл представлялся Неррону гусеницей, которая забыла, что однажды уже вылуплялась и становилась бабочкой.
Что-то на берегу уловило солнечный луч. Ага, вот и они. В лицах отчасти прибрежный ил, отчасти река и небо. Неррон распознавал их все лучше. Иногда они отражали то, что перед ними, иногда – то, что позади, а порой картинки менялись так же произвольно, как и лица. Зеркальцы держались подальше как от ив, между которыми еще висели обрывки сети Феи, так и от реки. Неррон подозревал, что воду они любят не больше, чем он.
Бастард им покажет, для чего нужен гоил!
Ближайший туннель он нашел примерно в миле к югу от того места, где Фея расправилась с казаками. На мозаике на входе были изображены ящерицы и летучие мыши. Судя по стилю мозаичных изображений, туннелю было около тысячи лет. Страх гоилов перед водой древнее большинства построенных людьми мостов, а в этой местности сеть подземных туннелей особенно плотная, потому что еще восточнее находились Затерянные Города. Самый большой из них был якобы полностью выстроен из малахита. Мать Неррона рассказывала ему о нем, когда он стыдился прожилок в своей ониксовой коже. Она описывала этот город в мельчайших подробностях, и в конце концов он поверил, что видел его собственными глазами. Когда-нибудь…
Большинство людей медлят, прежде чем войти в туннель, особенно в такой, где ступени круто уходят вниз. Но только не Уилл Бесшабашный. Этот исчез внутри, не дожидаясь Неррона. Может, гусеница все же что-то да помнит?
А зеркальным существам, конечно, не нужны ни туннели, ни мосты.
30Все потеряно
Она вся состояла из разных цветов. Они сплетались в узоры на ее коже и костях. Красный. Зеленый. Желтый. Синий. Открыв глаза, Лиска почувствовала на себе ткань, почти такую же теплую, как ее мех.
Кто-то склонился над ней.
Ханута. Что он здесь делает? Где она?
Рядом с Ханутой стоял Сильвен. Всегда к вашим услугам, ma jolie…[20] Мысли в голове путались, будто думал кто-то другой.
– С возвращением! – Ханута с такой нежностью погладил единственной рукой Лиску по щеке, что она на секунду почувствовала себя ребенком. В глазах у него стояли слезы – очень непривычное зрелище. Что случилось? Если бы она только помнила. Такое ощущение, будто она проспала сто лет, словно выздоровела после длительной болезни.
– Принеси ее одежду, Сильвен, – сказал Ханута. – В седельной сумке есть еще какая-то.
Ее одежда… Только сейчас Лиска почувствовала, что замотана в ткань нагишом. Садясь, она завернулась в нее поплотнее. Сильвен смущенно отвел взгляд, протягивая ей одежду. Что произошло с остальными? И где Джекоб? Лиска огляделась по сторонам. Он ведь был с ней, да? И тут внезапно перед глазами замелькали картинки. Ужасные картинки: чей-то силуэт, в одно и то же время человеческий и нечеловеческий, прекрасный и жуткий, рука на ее лице, словно теплый металл, крик Джекоба…
Где он?
– Альберт, а где Джекоб?
Ханута, хмыкнув, принялся заряжать револьвер. С одной рукой это непросто.
– Accouche qu’on baptize! – Сильвен отобрал у него оружие и патроны. – Да скажи ей уже. Все равно ведь узнает. Она умнее всех нас троих, вместе взятых.
Лиса пригляделась к ткани, под которой пришла в себя. Птицы, цветы – колдовская вышивка. Раздобыть такую трудно, а оплатить еще труднее.
– Где он, Альберт?
Когда к Хануте обращались по имени, он становился похож на ученика, которого вызвали к доске.
– Альберт!
– Да-да, хорошо, – проворчал Ханута, забирая у Сильвена заряженный револьвер. – Пойду проверю, как он там. Но ты останешься здесь.
Сильвен взглянул на ее лошадь. Лиска поняла почему еще до того, как запустила руку в седельную сумку. Меховое платье и Джекоб – она просто не могла их потерять. И вот их нет. Этот лес показался ей самым мрачным местом, где она когда-либо бывала.
– Он ведь опять пошел к ней, да? – (Снова этот хорошо знакомый страх – самая ужасная расплата за любовь.) – Как ты мог отпустить его? – накинулась она на Хануту.
– А как, по-твоему, мы могли его удержать? – огрызнулся Ханута. Сильвен напоминал побитую собаку. И того, кто знает, что чувствуешь, потеряв самое дорогое в жизни.
Джекоб тщательно запутал следы, чтобы Лиска не смогла пойти за ним, но она не раз видела, как он их маскирует. Она уже не ощущала в теле серебра, наоборот, чувствовала себя будто заново родившейся, наверняка благодаря рушнику. Склон, по которому вели вниз следы Джекоба, вскоре стал до того крутым, что лошади упрямились, не желая двигаться дальше. В конце концов они отпустили их на свободу, поскольку не были уверены, что возвращаться будут тем же путем. Постепенно мягкий ковер хвои под ногами сменился черноземом и прелой листвой. Лиса шла по следу Джекоба так быстро, что уже слышала тяжелое дыхание Хануты где-то у себя за спиной. Сильвен же, напротив, шагал легко, словно еще мальчиком исходил такие леса вдоль и поперек.
– Ah, magnifique![21] – время от времени слышала Лиса его шепот.
Даже ей редко доводилось видеть леса древнее. Некоторые деревья могли бы удержать на своих ветвях целую деревню, и скоро под пологом густой листвы стало до того темно, что Сильвен с Ханутой шли за Лиской, полагаясь скорее на слух, чем на зрение.
Крик.
Лиска остановилась. Она не могла определить, кто кричал – какая-то птица или женщина.
– О, она в ярости, – прошептал у нее за спиной Ханута. – Это хорошо. Или очень плохо.
На вопрос Лиски, встречалась ли ему прежде хоть одна Баба-яга, он лишь презрительно сплюнул.
– Ведьма как ведьма, – проворчал он. – Я знаю, как с ними справляться.
Но Лиска слышала другое: если верить Джекобу, Ханута всякий раз, когда им приходилось иметь дело с ведьмами, посылал вперед своего ученика.
Наконец за деревьями показалась изгородь с насаженными на нее черепами, светящимися, как бледно-желтые фонари.
– Tabarnak! Как тыквы на Хеллоуин! – Сильвен смотрел на них с таким восхищением, словно в жизни не видел ничего прекраснее.
Нет, черепа Джекоба среди них не было. На вид они были до того ветхими, что лет им явно было очень много. «Сотни лет», – прошептала лисица. Лиска все еще ощущала зверя в себе, и это успокаивало. В какой момент лисица исчезнет, если платье пропадет навсегда? И кем сама она станет без ее голоса, ее хитрости, ее бесстрашия? Селестой. Просто Селестой…
Избушка за изгородью выглядела мрачной и в то же время прекрасной. По слухам, птицы, легкомысленно клевавшие из-под кровли насекомых, тут же превращались в деревянных. Судя по лицам, что таращились на путников со стен, не лучшая участь постигала и людей, которые подходили к избушке слишком близко. Лица Джекоба Лиска среди них не обнаружила, но это ничего не значило. В конце концов, она видела избушку только спереди. А раз избушка повернулась к ним дверью, Баба-яга их, похоже, уже заметила.
Ханута подал знак Сильвену. Лиса предостерегающе покачала головой, но старик, разумеется, не придал этому значения. Как только эти двое приблизились к изгороди, из пустых глазниц черепов выстрелило пламя. Все ведьмы – сестры огня. Ханута, выругавшись, отшатнулся и выстрелом снес ближайший к воротам череп. Сильвен мощной веткой раздробил другой. Разлетаясь вдребезги, череп поджег Сильвену рубаху, но Ханута, оттаскивая приятеля к деревьям, погасил пламя своей курткой.
Вот дураки! Лиска проклинала их обоих, хотя понимала, что здравомыслия Хануту лишает тревога за Джекоба.
– Отличная работа! – сказала она шепотом. – Если Джекоб еще жив, теперь у Бабы-яги есть все основания это изменить. Я пойду одна, и не смейте идти за мной.