Почтовая карета давно скрылась за деревьями, а Уилл все стоял и смотрел на дорогу. В это хмурое утро Щенок был даже молчаливее обычного. Видать, ему опять снились сладостные сны. Еще бы! Шестнадцатая по-прежнему сидела с ним каждую ночь. Неррон почти ревновал. Бездонный кисет с арбалетом Бесшабашный-младший все еще носил при себе, иногда под рубахой, иногда в кармане куртки. Братец, похоже, ничего не рассказывал ему о коварстве волшебного оружия. Один лорд Оникс однажды заколол магическим кинжалом двоих из собственных детей. Но Неррон, верный своему намерению не заботиться о мягкокожем, не поведал Щенку ни об этом кинжале, ни о магическом мече, которым четвертовали жену одного альбионского правителя. Вместо этого он забавлялся, представляя, как сообщит Джекобу Бесшабашному, что у его младшего брата благодаря Бастарду вновь каменная кожа. Постепенно эта фантазия стала одной из его любимых. Второе место с небольшим отрывом занимала та, где он возвращал Щенка своему сопернику в виде серебряной статуи.
– Не думаю, что она собирается в Москву.
Это прозвучало неожиданно.
– В самом деле? Она сама тебе это сказала или ты слышал голос во сне?
Джекоб Бесшабашный на иронию ответил бы иронией, но его младший брат оставался до того серьезным, что иронизировать не доставляло никакого удовольствия.
– Я ее чувствую. Так чувствуешь, где солнце, даже если его не видно. – Он абсолютно серьезно схватился за сердце. – Возможно, она ближе, чем мы думаем.
Хорошо бы. Не хотелось иметь дело с Семнадцатым, когда тот окончательно потеряет терпение. Неррону казалось, что он видит его за деревьями – дневной свет там подозрительно бликовал.
– Напои лошадей, а я настреляю нам чего-нибудь поесть.
Уилл кивнул. Он с таким отсутствующим видом смотрел на дорогу, будто видел вдалеке Фею.
– Ты что-нибудь слышал о сне Белоснежки?
– Ты еще спроси, видел ли я когда-нибудь дупляка, – не остался в долгу Неррон. – Конечно, феи любят его насылать.
Уилл по-прежнему не отводил глаз от дороги.
– И пробуждает от него только настоящая любовь. Ты когда-нибудь слышал, что это не работает?
Что за черт…
– Слушай, сколько тебе лет? Настоящей любви не существует. Так называют похоть, когда говорят с маленькими детьми. – Неррон сунул Уиллу в руку поводья своей лошади. – Скоро вернусь.
Уилл смотрел ему вслед, словно сказал еще не все, что хотел. Он выглядел таким потерянным, что Неррон чуть было не вернулся, чтобы напоить его гоильским шнапсом, который всегда имел при себе для подобных случаев. Неужели этот молокосос и в самом деле чувствует, где Фея?
Неррон скрылся за деревьями и, убедившись, что его не видно с дороги, остановился.
– Семнадцатый!
Стало тепло – приятно тепло для кожи гоила, но папоротник, в котором появились зеркальцы, начал увядать, пока листья и тени превращались в лица и одежду. Черт, как это работает? Зеркала, которые сами выбирают, какую картинку показать. Они что, копят картинки как воспоминания?
Лицо Семнадцатого казалось моложе тех, что он предъявлял Неррону до сих пор. Однако, шагнув из папоротника, он опять сменил его на другое. Кстати, почему Семнадцатый? У него что, семнадцать лиц? У него их больше. Все это время женщина-нож, как Неррон называл про себя Шестнадцатую, смотрела на него так, словно хотела посеребрить одним лишь взглядом. Быть может, она не простила Бастарду, что он видел, как ей нравится Щенок. На щеке Шестнадцатой виднелось шершавое пятнышко. Заметив взгляд Неррона, она быстро прикрыла его рукой в перчатке. Кора. У Семнадцатого такое же появилось на лбу. Проклятье… Эти существа от него не защищены! Неудивительно, что они торопятся.
– Фея как в воду канула. Говорят, она едет в Москву, но Щенок сказал, что ему лучше знать.
– Тебе стоило бы ему верить. – Семнадцатый снял с дерева гусеницу. – Фея заколдовала его, а это связывает. – Он снова сменил лицо. Новое казалось Неррону до жути знакомым.
– Откуда у тебя это лицо?
– От его брата, а что? – Семнадцатый разглядывал серебряную гусеницу на своей ладони.
– И когда ты с ним встречался?
– Он шел по нашему следу. Довольно легкомысленно с его стороны.
Джекоб Бесшабашный шел за ними?
– И что? Где он сейчас?
Семнадцатый указал на застывшую в серебре гусеницу.
Какие смешанные чувства! Неррон испытывал удивление, злорадство и – действительно болезненно и остро – разочарование. Что теперь будет со всеми сценариями мести?
– Ты убил его?
Семнадцатый со вздохом бросил гусеницу в мох.
– Так было запланировано, но Бесшабашный выжил. Какое-то ведьминское колдовство. Этот мир жутко раздражает. Слишком много колдовства. Слишком много грязи. Ужасные дороги. И деревья, всюду деревья… – Семнадцатый с отвращением оглядел дуб рядом с собой. – Но не волнуйся, ваш след он потерял.
Если за тобой по пятам идет Джекоб Бесшабашный, волноваться стоит всегда. Тем не менее Неррон был рад, что его соперника не уничтожили серебряные пальцы Семнадцатого. Неррон не переставал мечтать о мести. Вероятно, Джекоб всего лишь хочет вернуть арбалет, но, возможно, он следует за ними и потому, что знает, кто у его брата в проводниках. Последняя мысль доставляла Бастарду огромное удовлетворение.
Эх, до чего прекрасна жизнь.
К сожалению, такие подъемы настроения лишали Неррона благоразумия.
– Ты не любишь деревья? – сказал он, указывая на лоб Семнадцатого. Кора виднелась и на лице, украденном у Джекоба Бесшабашного. – Похоже, ты скоро сам превратишься в одно из них, да и сестра твоя зеркальная тоже вся в пятнах.
Пальцы, сжав его руку, взрезали каменную кожу, словно лезвия ножа.
– Полегче! – шепнул Семнадцатый. – Зачем ты нам нужен, каменнокожий, если молокосос знает, где Фея?
Да, следовало ожидать, что такая мысль придет им в голову. Но лучшая защита – это нападение.
– Зачем? Чтобы ваш драгоценный посланник остался жив. Или вы будете превращать в серебро все, что встанет у него на пути? Это может наделать много шума. – Неррон подобрал серебряную гусеницу. – Нельзя разбрасывать такие штуки где попало. Ты прав: в этом мире многое раздражает, и такие вот призывно блестящие вещицы притягивают самое худшее.
Семнадцатый, взяв у него гусеницу, принялся разглядывать ее с таким интересом, будто только сейчас заметил, как она совершенна.
– Согласен. Буду их собирать.
В закрепленной на ремне сумке, куда он сунул гусеницу, отразилась рубаха Неррона из ящеричной кожи.
– А почему вы показываетесь мне, а не ему? – спросил Неррон.
– Фея не должна нас видеть, – отрезала Шестнадцатая. О, она его терпеть не может. Не волнуйся, моя красавица, это взаимно. А глядя на Уилла, она будто плавится. В прямом смысле слова. Может, у них такая реакция на некоторые чувства? Интересная мысль…
Когда Неррон вернулся с подстреленным зайцем, Уилл чистил лошадей. Перед тем как отправиться в путь, им следовало бы сделать одну из этих новомодных фотографий: Щенок и Бастард. Один снимок Бастард мог бы оставить в корчме «У людоеда» для его брата.
– Ну и куда, по-твоему, направляется Фея?
Уилл секунду помедлил, словно сомневался, что Неррон ему верит, а потом указал на юго-восток.
Не то чтобы очень точно.
Но уж никак не в сторону Москвы.
32Другая сестра
Дни, полные серебра, бегство от Бабы-яги – Джекоб не мог припомнить, чтобы когда-нибудь так уставал. Ему казалось, будто лучшую часть себя он оставил в темной избушке. Но Лиска жива, и меховое платье он вернул. Почему же он все-таки чувствует себя побежденным? Ответ он, конечно, знал: они потеряли след Уилла и теперь даже не представляют, где их с гоилом искать.
– Не знаю, – пробурчал Ханута, когда, перейдя границу с Варягией, они в одной деревне на последние деньги покупали новых лошадей. – Возможно, эта история нам не по зубам. Связываться с бессмертными – дохлое дело, добром это никогда не кончается. А твой брат достаточно взрослый, чтобы самому о себе позаботиться. Как насчет того, чтобы показать Сильвену Аркадию и Онтарио? Манитоба и Саскатчеван – тоже звучит неплохо. Говорят, там в земле полным-полно потрясающих сокровищ! И пусть лучше какой-нибудь дикарь превратит меня в жука, чем помирать в собственной постели в Шванштайне.
Сдаться…
Для Хануты это было проще простого. Если охота становилась слишком опасной или заводила в какую-то местность, которая старику не нравилась, всегда находилась развилка, где можно было свернуть.
Джекоб взглянул на Лиску. Сильвен попросил ее рассказать про резьбу, украшавшую коньки деревенских домов. Там собрались чуть ли не все волшебные существа Варягии: волколаки и ленивые медведи, птица печали и птица радости, крылатые кони и драконы – давно уже вымершие и здесь, – была и Баба-яга, и русалки, которые встречались что в Варягии, что в Украинии.
Сильвен что-то шепнул Лиске на ушко – и она беззаботно рассмеялась, чего Джекоб за ней уже давно не замечал. А беда была близко, так близко. Если бы не рушник Бабы-яги, он бы Лиску потерял. И ведь сколько раз после истории с Синей Бородой Джекоб клялся себе, что никогда больше такого не допустит.
С одной приграничной станции он послал телеграмму Данбару о том, что случилось. Телефон, полцарства за телефон! Отец дал этому миру самолеты и железные корабли, почему же он забыл про телефон? Пока Джекоб стоял у окошка телеграфа, в голову опять лезли исключительно давно забытые истории: как однажды вечером они с отцом – если, конечно, это действительно его отец – разбирали вместе мотор самолета. Или как Джекоб поссорился с матерью, когда та застала его в разорванной одежде в заброшенной отцовской комнате. Она ведь ничего не подозревала о зеркале, да?
Джекоб не сомневался: все эти забытые сцены продолжает вызывать в памяти зеркало эльфов. Что, если Семнадцатый вспоминает о том же, когда надевает его лицо? Знает ли Шестнадцатая про жаворонковую воду, когда выглядит как Клара? Так много вопросов… и ни на один он не может ответить.