– Ты слышала, что она сказала о сестре? – спросил Джекоб.
Лиска кивнула. Она все слышала.
– Мы едем в Москву, Сильвен, – сказала она. – Аркадия и Онтарио подождут.
33Город золотых куполов
Сотни золотых куполов и царь, чья коллекция магических вещей численно превосходит подобные собрания королей Лотарингии и Альбиона, вместе взятых.
Джекоб, Лиска, Ханута и Сильвен добрались до Москвы прохладным июньским вечером. Волчьих и куньих шуб на улицах было больше, чем в Шванштайне зимой, но блеск золоченых башен согревал, казалось, даже северный ветер, а горчично-желтые и мятно-зеленые фасады домов напоминали посетившим этот город, что страны Востока Варягии ближе, чем те, откуда родом они.
В первый раз Джекоб приезжал в Москву еще учеником Хануты. Они разыскивали волшебную куклу, когда-то принадлежавшую Василисе Прекрасной. Ханута уже за завтраком баловал себя варягской картофельной водкой, поэтому по улицам Джекоб обычно бродил один. Никогда прежде он не встречал городов, похожих на Москву, ни по ту, ни по эту сторону зеркала. Варягская столица – это одновременно Север, Восток и Запад, и хотя в воздухе здесь уже в сентябре пахнет снегом, есть в ней даже что-то южное. Один из последних царей, Владимир Медвежий Друг, был так влюблен в архитектуру Венетии, что велел снести целые кварталы и заказал одному италийскому архитектору выстроить их заново. Но в сердце Москвы бьется Восток. Драконы на ее крышах будто прилетели из Друкхула, а золотые кони, расправившие крылья на дворцовых фронтонах, напоминают о тангутских степях. Что с того, что здесь даже весной на мостовых попадаются насмерть замерзшие маличи (так называют варягских гномов). Жители Москвы забывают о суровом климате в парных банях, коих в городе великое множество, и грезят там о Константинополе и пляжах Беломорья.
Джекоб еще помнил, что ему очень хотелось тогда задержаться в этом городе подольше, но Ханута, по обыкновению бражничая в одном из кабаков, прослышал о волшебном молоте из Суомы и, как с ним нередко бывало, мгновенно поменял планы. Молот они нашли и продали одному гольштинскому князю, получив за него целое состояние, а Москву Джекоб увидел лишь много лет спустя.
Перед тем как они сели в поезд, Ханута послал телеграмму одному давнему знакомому с просьбой поселить их у себя.
– Алексей Федорович Барятинский обязан мне жизнью, – объяснил он (разумеется, громко, чтобы слышал весь вагон) в ответ на вопрос Сильвена, что это за знакомый. – Самое время взыскать долг. Когда-то я спас его от волколака – тот разорвал бы его в клочья. Тогда Барятинский был просто любящим приврать сыном разорившегося провинциального дворянина, а теперь поставляет оружие варягской армии. На черкасской войне он чертовски разбогател, так что поселят нас по высшему классу.
Джекобу уже приходилось встречаться кое с кем из старых дружков Хануты. Встречи эти редко бывали приятными, но, пока они, путешественники поневоле, не найдут возможность заработать деньги, платить за гостиницу было нечем. Джекоб уже пытался залатать платок, столько лет надежно наполнявший его карманы золотыми талерами, но даже украинские мастерицы-золотошвейки с сожалением качали головой. Видимо, придется добывать новый. Хотя о поцелуе, который за этот платок пришлось запечатлеть на обжигающе горячих губах одной ведьмы, он вспоминал с ужасом.
Сообщение Хануты Барятинский получил. На перроне роскошного нового вокзала, где путники сошли с поезда, их уже поджидал ливрейный лакей князя. На вопрос Джекоба, не приехала ли Темная Фея, он, перекрестившись, выразил надежду, что «ведьма» превратилась в стаю черных мотыльков и улетела в Константинополь. Московские газеты, напротив, заключали пари на то, когда она засвидетельствует царю свое почтение. Ханута немного понимал по-варягски и достаточно хорошо знал кириллицу, чтобы разбирать новости на первых полосах: «Темную Фею ждут у царя на балу», «Темная Фея всего в дне пути от Москвы», «Темная Фея уже здесь и скрывается в царском дворце»…
Джекоб поймал себя на том, что и в вокзальной толчее, пробираясь к карете Барятинского, он высматривает Уилла и Бастарда. По-прежнему куда больше верилось, что необходимо защищать младшего брата от гоила, а не спасать от Уилла Темную Фею. Но ее Красная сестра действительно испугалась не на шутку. С тех пор как она его навестила, карточка эльфа оставалась пустой, но совету закопать ее Джекоб пока не последовал. Приходилось признать, что он боится утратить единственную связь с эльфом. Как ты собираешься спасать ее в следующий раз? Джекоб не имел об этом ни малейшего представления. Возможно, будет вынужден молить о милосердии – даже если не понимает, с чего бы ему надеяться на чудо.
О коконах невидимой бабочки он Лиске уже рассказал.
– Мы найдем их, если они существует, – только и сказала она в ответ. – Но сначала отыщем твоего брата.
Он передал ей, что сказала Красная об Уилле. Лиска долго молчала, и, не выдержав, он спросил:
– Ты ей веришь?
– Да, – коротко ответила она, глядя в окно поезда, словно пытаясь представить себе, как будет выглядеть их мир без фей.
Они больше не говорили о цене, выставленной Игроком, но Джекоб вспоминал о ней каждый раз, когда старался не коснуться Лиски, каждый раз, когда она смотрела вслед кому-то другому… И ему достаточно было взглянуть на Лиску, чтобы понять, что с ней происходит то же самое. Ей не было никакого дела до Феи, и она, как и Ханута, считала, что Уилл должен заботиться о себе сам, но не прекращала погони, потому что это был единственный способ отомстить Игроку за то, что тот у нее украл. Джекоб же знал одно: он не смог ее защитить, и даже впряженные в ожидавшую их карету лошади редкой серебристо-сивой масти напоминали ему о Семнадцатом.
Любовь делает нас трусами. Прежде Джекоб не понимал значения этих слов.
Ханута не зря обещал им роскошное жилье. Алексей Федорович Барятинский жил в самой лучшей части города, всего в нескольких кварталах от Кремля – средневековой крепости, которую нынешний царь вопреки протестам дворянства объявил своей резиденцией. Его предшественники правили из Санкт-Владисбурга – портового города, построенного по образцу западных городов, но Николай III решил напомнить Варягии, что ее корни тянутся из стран Востока.
На воротах перед особняком Барятинского золота было больше, чем на воротах у дворца аустрийских императоров в Виенне, а охраняли их сторожа с собаками столь же редкой породы, как и те лошади, что привезли сюда Джекоба со спутниками. Это были якутские борзые, огромные, но, несмотря на это, необыкновенно грациозные. Когда ветер вздыбливает их шерсть, она меняет окрас, и особо ценятся те, у которых шерсть становится бледно-голубой. У других она начинает серебриться, словно в ней запутался лунный свет. Это свойство едва не привело к полному истреблению борзых, пока варягское дворянство не решило, вместо того чтобы шить из них шубы, использовать их как сторожевых псов: борзые нападают без предупреждения, причем так стремительно и бесшумно, что это умение граничит с колдовством.
Стоило Лиске выйти из кареты, псы, принюхиваясь, вытянули острые морды. Они охраняли дворец, типичный для Москвы, жители которой, независимо от достатка, даже в городе грезили о сельской жизни: по просторному внутреннему двору между овощных грядок разгуливали, копаясь в земле, павлины и индюки. Здесь же находились дровяной сарай и теплица, где за стеклом спасались от московских холодов апельсины. Пеструю, как ковер, крышу самого дворца украшали башенки, устремлявшие свои купола в небо золотыми бутонами. Лиска с улыбкой оглянулась на Джекоба. Да. Лисица построила бы себе такой дворец.
Человек, когда-то спасенный Ханутой от клыков волколака, все не появлялся. Лицо старого охотника мрачнело с каждой минутой, проведенной без дела на кожаном диване, куда более дорогом, чем обстановка всей его корчмы. Рядом с ним Сильвен то и дело опрокидывал в себя картофельную водку, которую слуги подносили на серебряных парсийских подносах. Джекоба радовало, что Ханута опять воздерживается от спиртного, пусть даже из-за того, что принимает могильную настойку.
Стоя у одного из занавешенных мехом окон – в Москве даже летом случаются холодные ночи, – Лиска смотрела на город. Он вырисовывался за крышами, словно дивный узор, сложенный из слоев цветной бумаги. Джекоб хорошо знал эту ее манеру безмолвно чем-то любоваться. Порой она могла стоять так часами. Картинки, звуки, запахи… И годы спустя она помнила каждую деталь. Он любил разглядывать ее лицо, когда она так погружалась в созерцание, забыв обо всем, живя только этой минутой. Нельзя, Джекоб, это запрещено. Ханута уже в третий раз рассказывал, чем заслужил вечную благодарность Алексея Федоровича Барятинского, а Джекоб страстно желал того, что осуществиться не могло, и это мучило сильнее, чем стеклянная рука Семнадцатого и ворон Бабы-яги.
На каминной полке тикали часы, из которых с наступлением нового часа выезжал золоченый медведь и крутился под звон колокольчиков. Когда он выкатился второй раз, Ханута, выругавшись подхваченным у Сильвена крепким словцом, встал. В ту же секунду слуги распахнули дверь, словно Алексей Федорович Барятинский только и ждал, когда произнесут какой-нибудь непристойный пароль. Более тучного человека Джекоб в жизни не видел. Перед ним с почтением склонили бы головы даже ольхе-фроны, которые от холодов своей покрытой льдами родины защищаются шестью слоями жира. В рассказы Хануты о том, что Барятинский участвовал в двух войнах и награжден многими высокими наградами, верилось с трудом. Однако взгляд, которым князь окинул Лиску, подтверждал слова старика о слабости его приятеля к прекрасному полу. А еще их гостеприимный хозяин был заядлым дуэлянтом. На следующее утро один из слуг рассказал им за завтраком, что его господин только что прострелил левую руку знаменитейшему пианисту Варягии за то, что тот обвинил его в связи со своей женой.