Кмен отвернулся от зеркала.
Приедет ли она в Москву?
Налив в стакан воды, он поймал себя на том, что надеется увидеть в отражении ее лицо.
Никогда прежде он так не любил и все-таки предал возлюбленную, променяв на то, чего жаждал больше: на власть, трон враждебной императрицы, сына с человеческой кожей… Он всегда хотел этого больше, чем любви. Любовь страшила его: она любого делает слишком мягким и ранимым.
Охранник доложил о прибытии Хентцау. Кмен поставил у дверей гоильских солдат, только чтобы успокоить яшмового пса, которому шпионы лордов Ониксов мерещились даже среди гвардейцев царя. По лицу Хентцау, как всегда, было не определить, хорошие новости он принес или плохие. В последние несколько дней новости поступали почти без исключения хорошие. Мятежники на севере по-прежнему готовы к компромиссам; человекогоилы толпами возвращаются в его армию; Уилфред Альбионский тяжело болен, что ставит под угрозу только что заключенный им союз с Лотарингией, а ониксы перессорились, поскольку сразу трое их лордов объявили себя настоящими гоильскими королями. Но Хентцау пришел с новостями не о политических противниках.
– У нас есть доказательства, что крестный Амалии передал вашего сына посланцам ее матери.
Трон враждебной императрицы… Терезу Аустрийскую держали в тюрьме под землей, на глубине больше двух миль[23], но Хентцау уже несколько месяцев подозревал, что у нее есть связь с внешним миром.
– И что? Где он?
– Мы не можем найти никаких следов.
Хентцау сообщал плохие новости в приятной манере: без лишних эмоций, по-деловому. Кмен очень это ценил.
Принц Лунного Камня был его пятым ребенком. Ни один из остальных детей не тронул настолько его сердце, и Кмен подозревал почему. Он считал мальчика и ее сыном. Он официально объявил, что она не убийца, но ребенка это не вернуло. А он хотел вернуть его.
– Никаких следов. Ты что, утратил талант развязывать арестантам язык?
Хентцау выпрямил спину, хотя было видно, что это причиняет боль. На теле яшмового пса, похоже, не осталось уже живого места – и все ради короля. Нет, по-прежнему, скорее, ради старого друга. Кмен осознавал, что преданностью Хентцау он обязан не короне, а их общему прошлому. В благодарность он с радостью вернул бы яшмовому гоилу молодость, он даже просил об этом Ниомею, но та утверждала, что такими чарами не владеет. Кмен был уверен, что это ложь.
– Мне не удалось заставить их говорить, потому что они не знают, где ребенок. – Голос Хентцау прозвучал резко, и Кмен обругал себя последними словами, как всегда, когда его обижал. – Вашего сына забрали трое из бывших придворных карликов Терезы. Двоих мы нашли, но третий бесследно исчез. Мы предполагаем, что это Оберон, давний любимчик Терезы. Двое других, очевидно, должны были просто отвлекать внимание от него. Куда Оберон увез ребенка, они знают не больше крестного Амалии.
Гнев. Его старинный друг. Он обжигал Кмена, полностью лишая его благоразумия и политической расчетливости. Король подошел к окну, чтобы Хентцау не видел, до какой степени он взбешен – не только коварством Терезы, но и собственным легкомыслием. Он должен был предвидеть, что Амалия испробует все, чтобы прогнать Фею. Она ненавидела ее не меньше, чем боялась. Однако приходилось признать: он никогда не подумал бы, что она сделает орудием мести собственного ребенка. Он ее совсем не знал. Как женился на чужой, так она чужой и осталась.
Во дворе под окном занимались строевой подготовкой царские войска. Его союзники. Кмен подписал договоры еще утром. Варягия – могущественный союзник среди стран Востока, и было приятно, что за этот союз заплатит Альбион, даже если вновь приходится расставаться с инженером, который прежде проектировал ему самолеты и подземные поезда. Хорошо, что гоилы многому успели у него научиться, прежде чем он от них сбежал и стал Изамбардом Брюнелем.
– Терезу Аустрийскую допросили о том, где мой сын?
– Да. Она утверждает, что не имеет никакого отношения к исчезновению принца. Думаю, у нее хватило ума дать такие указания, чтобы даже самой не знать о местонахождении ребенка – на случай более серьезного допроса.
– Ей передали, что я казню ее дочь, если не верну ребенка?
– Да. Она велела передать, что вы чудовище.
В устах Терезы это звучало почти как комплимент. Чудовище среди своих. «Расстреляй их обеих, – нашептывал ему гнев. – Сделай из них чучела и выставь на всеобщее обозрение, как они поступали с твоими предками». Но Кмен знал, что всем, чего достиг, он обязан не гневу, а умению его укрощать.
– Распусти слухи, что мы напали на след карлика. И позаботься о том, чтобы Амалия узнала, что за игру ведет ее мать.
Хентцау прижал кулак к груди. Приказ расстрелять обеих обрадовал бы его куда больше, но у него хватало ума понимать, что это будет означать и смерть принца. К сожалению, это понимала и Тереза Аустрийская.
– Ваше величество, вам бы вернуться в Виенну. Возможно, в Альбионе скоро появится новый король. Еще двое предводителей человекогоилов готовы на переговоры о возвращении в наши войска, и анархисты в Лотарингии хотят говорить о сотрудничестве. Ветер меняется на попутный.
Кмен не сомневался, что мысленно Хентцау добавил: «Что бы там ни вытворяла ваша бывшая возлюбленная».
Он оглядел московские крыши.
Почему же она не приехала? Знала, что он здесь?
На секунду Кмена пронзила острая боль – словно потерял что-то такое, чего жаждал гораздо больше, чем марширующих во дворе солдат или сына, появившегося на свет только благодаря ей. Но он слишком боялся назвать это что-то по имени.
38Нелепо
Все дальше. По следам, которые читает сердцем другой. Неррон за всю жизнь много кого выслеживал, однако на чужие глаза полагался впервые. На глаза, Неррон? Нет. Уилл Бесшабашный следовал за Феей, даже не глядя на землю. Может, она смывала свои следы дождем, который уже несколько дней почти непрерывно лил с бескрайнего серого неба. Неизвестно, как ей это удавалось, но она не оставляла следов ни на земле, ни в траве, похожей в этой местности на лохматые волосы. Однако от юноши, на себе испытавшем ее колдовство, она укрыться, похоже, не могла.
Если бы не всплывали время от времени на горизонте то колокольня одинокой церкви, то очертания деревушки, Неррон подумал бы, что Фея завлекла их в страну зверей. Они были повсюду – косули, кабаны, бобры и куницы, зайцы, змеи, жабы… будто именно они заметали следы Темной. К сожалению, следы Уилла и Неррона очень даже бросались в глаза, и запах от них исходил, похоже, аппетитный. Стаи волков, черный медведь и под конец устрашающе огромный людоед – все они сделали ошибку, посчитав Уилла Бесшабашного легкой добычей. Стеклянные стражи разбирались с нападавшими так бесшумно, что Щенок часто даже не оглядывался. Весь этот сверкающий металл они оставляли в варягской тайге, и это разбивало Неррону его сердце охотника за сокровищами. Хорошо хоть жертвы покрупнее Семнадцатый, следуя его совету, припрятывал. Неррон отмечал места на карте, которую носил с собой. Его личный склад серебра… неплохо. Медведь и людоед принесут целое состояние. Засунув руку в застывшую пасть одного из волков, Неррон почувствовал теплое дыхание. Жертвы продолжали жить. Долго ли? Кто знает.
Один раз Уилл едва не увидел их стеклянных стражей. Шестнадцатая проявила беспечность. Кора у нее уже нарастала по всему телу, и она забыла о маскировке, сдирая ее с рук. Неррон в последний момент отвлек Щенка, бросив камень и напугав его лошадь. Неведение Уилла создавало у Неррона приятное ощущение, будто все по-прежнему идет по его плану. Но его все сильнее тревожило, что на самом деле он наслаждается обществом Щенка.
Бастард всегда действовал в одиночку. Из тех, кто сопровождал его в прошлый раз, он худо-бедно ладил с Водяным, но и от того ему не терпелось избавиться. И уж точно обошелся бы он без попутчика, который останавливает лошадь, чтобы послушать соловья, и считает безнравственным стрелять в косулю, когда та на тебя смотрит. И все же он чувствовал, что самым нелепым образом привязался к этому молокососу. Быть может, его тронуло, что Щенок расспрашивал об истории гоилов. Неррону приходилось признать, что он может часами рассказывать о Затерянных Городах или Забытых Войнах, о заселении Пещер Смерти или экспедициях к Безбрежному озеру (не то чтобы он знал кого-то, кто часами его слушал)… Однажды он даже поймал себя на желании показать молокососу все то, о чем ему рассказывал. Что с ним происходит? Может, слишком мало ест? Может, это все холод и дождь или какой-нибудь человеческий вирус, атакующий каменные сердца?
Уилл оглянулся, словно услышал, как он выругался про себя. Да, Бастард проклинает тебя, молокосос. И он продаст тебя. Обкрадет. Предаст. Это у него в природе. Не стоит ожидать от волка, что ради какого-то щенка он станет вегетарианцем.
Бастард одарил Щенка самой коварной своей улыбкой.
А Щенок со своим лицом принца улыбнулся в ответ! Или нет, в сказках так выглядит бедный, невыносимо благородный пастух, которому вопреки его глупости достается в жены принцесса. Ох, Неррона по-прежнему тошнило от этого сладкого сиропа невинности. Но где-то в его сердце появилось мягкое, как человеческая кожа, пятнышко – крошечное, едва ли с монетку. Ведь они всё скакали и скакали, и Уилл забрасывал его вопросами: когда Неррон в первый раз увидел человека? в каком возрасте гоилы впервые выходят на поверхность? Казалось, с каждым днем у молокососа в памяти все явственнее проступают королевская крепость, аллея Мертвых, Сторожевой мост. Вспоминая, он увлекал Неррона за собой – назад, под землю, домой, и Неррон рассказывал молокососу о том, чего тот еще не видел: о живом сталактите, Зеркальных пещерах, Голубых лугах… Тот слушал с открытым ртом, как ребенок.
Нелепо.
Опасно.
– Слишком много болтаете! Тебе напомнить, что мы спешим? – прошипел ему прошлой ночью Семнадцатый. С самым свирепым видом.