. Среди охотников за сокровищами женщины встречаются еще реже, чем в нашем деле.
– Лиса училась у мужчины, – заметил Орландо.
– Который, как я слышала, без мадемуазель Оже давно бы умер, – усаживаясь на диван, улыбнулась Ахматова Лиске. – Я могу говорить при ней?
Горничная принесла тарелку с медовыми пряниками.
– Нет. К сожалению, это совершенно секретно. – Орландо виновато улыбнулся Лиске. – Но может, тебе что-то известно о планах Темной Феи? Мадемуазель Оже ищет ее.
Людмила Ахматова взяла один пряник и глотнула чая.
– Знаешь, что доложили о ней своему хозяину царские шпионы? Это прелесть что такое – и он, говорят, на полном серьезе им поверил.
Орландо придвинул Лиске стул.
– С удовольствием послушаю, Людмила, – сказала она.
Карлица смахнула с воротника крошки.
– Они сообщили, что Фея направляется на Камчатку, чтобы предложить свою магию Крестьянскому принцу. Вероятно, ей заплатил за это один из волчьих князей или хан – в надежде, что Николай велит убить принца, прежде чем их замки разгромят восставшие крестьяне. Мы живем в интересные времена.
Ахматова еще глотнула чая.
– Но ты в эту историю не веришь, – сказал Орландо с таким видом, будто не знает, что и думать.
– Разумеется, нет. Ни одна женщина не поверит. – Людмила подмигнула Лиске.
– На что ты намекаешь? Что коронованными мужами Фея сыта по горло? Сейчас, кроме ее соперницы в Аустрии, на троне только одна женщина – императрица Нихона. Путь неблизкий.
Лиска с Ахматовой переглянулись. Орландо понимал, что значит менять обличья. Но возможно, женщина отличается от мужчины куда больше, чем зверь от человека.
– Мне кажется, Людмила имела в виду не это, – сказала Лиска. – Темная Фея помогала Кмену вовсе не потому, что у него корона. Так с чего бы ей теперь одаривать кого-то за нее своей благосклонностью?
– Это правда. – Ахматова обмакнула пряник в чай, темный и крепкий, какой пьют в Варягии. – Темная Фея любила гоила, Орландо. Говорят, это была большая любовь. Даже феям наверняка больно, когда такую любовь предают. Она едет на восток не затем, чтобы найти союзника против своего возлюбленного. Она ищет ту, кто может разорвать эту нерушимую связь.
Лиска вопросительно посмотрела на Орландо.
Он взял ее за руку.
– Извини, Людмила. Я попрошу Ольгу принести альбионский пирог, который ты так любишь. У тебя вторая чашка чая остыть не успеет, как я вернусь, и мы обсудим другое дело.
Он увлек Лиску в комнату, слишком маленькую для всех втиснутых туда книг и бумаг. Они громоздились даже на стоявшей под окном кровати. Лиска обратила внимание на застекленный шкаф у двери. Выдвинув один из ящиков, Орландо достал оттуда покрытую чешуей перчатку.
– Подарок с родины, – объяснил он, надевая ее. – Однажды мне пришлось выяснять для Моржа, не крутил ли его министр иностранных дел в молодости роман с русалкой. Дочка министра была живым тому доказательством, но я не выдал ни ее, ни отца. В благодарность девушка преподнесла мне эту перчатку, заверив, что она распознает настоящую любовь. Ты позволишь?
Орландо сделал движение рукой, словно поймал что-то в воздухе, и в его одетой в перчатку руке появилась золотая нить, которую показывала Лиске внучка Бабы-яги.
– Настоящая любовь, самозабвенная и глубже, чем океан в своих самых неизмеримых глубинах. – Он провел пальцем вдоль нити, мерцающей, как заблудившийся в воздухе солнечный луч. – Однако боюсь, я тут ни при чем. Такие нити за несколько дней не сплетаются.
Он опустил руку, и золотая нить исчезла, как будто и впрямь была лишь заплутавшим в тесной комнате солнечным лучом.
– Золотая пряжа… или, как ее еще называют, Нерасторжимая связь. Она столь же прочна, как все нити судьбы. И есть лишь одна, кому под силу сплетать и перерезать их.
– La Tisseuse de la mort et l’amour[24]. – Лиска прошептала это имя, как делала в детстве. В Аустрии ее называли Вещей Ткачихой.
Лиска никогда бы не подумала, что однажды посочувствует Темной Фее, но слова Орландо напомнили ей о той боли, которую она увидела на лице Феи в день Кровавой Свадьбы, – и о днях, когда ей самой напрасная любовь к Джекобу доставляла такую боль, что она чуть не отправилась на поиски Вещей Ткачихи.
Орландо нежно погладил ее по щеке. Это прикосновение было приятно – и лисице, и Селесте.
– Да. Вещая Ткачиха, – кивнул Орландо. – Так называют ее на всех языках. У нее много имен. В некоторых преданиях утверждается даже, что это три сестры. Но в одном все сходятся: смертным очень опасно просить их о помощи, потому что они могут перерезать не только нить любви, но и нить жизни. – Орландо стянул с руки перчатку. – Но Фее об этом беспокоиться нечего. Она как-никак бессмертна.
И могущественнее всех королей и императоров в этом мире.
– Даже не верится, что Фея сама не может разорвать эту нить.
– Да. И Фея не может. Мы все уже пытались, разве нет? Немного утешает, что против Золотой пряжи бессильны даже бессмертные феи, да?
Возможно.
– Но что случится, если она все-таки ее перережет? – Она спрашивала о Фее, только о Фее.
– Наверное, любовь пройдет. Как перестает болеть затянувшаяся рана, когда о ней напоминает только шрам.
Да. Только шрам. И больше ничего.
Орландо вернул перчатку в ящик. Лиска любила его лицо. Оно казалось обещанием, что все желания осуществятся и страстное влечение не обязательно закончится тоской.
Она поцеловала его в губы прежде, чем успела осознать, что делает. Золотая пряжа. Но есть ведь, должно быть, и другие цвета.
Красный. Орландо ответил на ее поцелуй, и в комнате Синей Бороды расцвели цветы, а у призраков прошлого, что наполняли ее сердце чернотой, проклюнулись серые перья. С каждым поцелуем Лиске дышалось все легче, а ее пальцы стремились коснуться кожи Орландо как своей собственной. Селеста. Впервые с радостью Селеста. И ей не нужно было прятать от него лисицу: он понимал, какое наслаждение приносит иное обличье, он принимал ее кожей и перьями, шел следом за ней в лес ее души, где до сих пор ей не встречался никто другой, кроме Джекоба. Они потерялись там, пока он не нашел ее сердце. Оно билось в его руках очень быстро, но он крепко держал его, сплетая золотую нить с красной и серой.
Минуты. Часы. Время, превратившееся в прикосновения. Ни единого слова больше не было на ее губах, даже имени Джекоба. Только поцелуи, которые она дарила другому.
Лиса. Он называл ее Лисой, шептал это слово снова и снова, словно хотел напомнить, что, целуя ее человеческую кожу, любит и лисицу. Они забыли о карлице и о том, что она должна была для Орландо выведать, забыли о горничной, которая потчевала Людмилу альбионским пирогом.
Вновь обо всем вспомнив, Лиска не понимала, который час. Орландо спал так крепко, что ей удалось выскользнуть из его объятий, не разбудив его. Труднее оказалось оторвать взгляд от его лица – будто что-то в ней боялось забыть его вновь. Она откинула теплое одеяло, ощутив запах пота – своего и Орландо, огладила свои руки. Такие мягкие. Такие теплые. Была ли она счастлива? Да. И нет. Потому что вернулись слова, а с ними – имя, которое уже очень давно оплетало ее сердце золотой нитью, и Лиска даже не помнила, что чувствовала до него.
Она снова взглянула на спящего Орландо.
Серое и золотое.
Она хотела и того и другого. И гармонии между ними.
Лиска подобрала одежду с вотканных в ковер у кровати цветов. Никогда еще она не сбрасывала меховое платье так небрежно и, найдя его среди человеческой одежды, испытала облегчение.
Людмила Ахматова уже ушла, оставив для Орландо письмо. Тайны. Лиска его не прочла.
До дворца Барятинского путь был неблизкий, но Лиска все же пошла пешком. Она не спеша разглядывала себя в витринах как чужую, не зная, плакать ей или смеяться – и не делала ни того ни другого. Она оставляла кого-то на улочках Москвы – ту Селесту, которая до сих пор сидела за столом Синей Бороды, а еще ту рыжую девочку, которая столько лет следовала за Джекобом, как ребенок. Она все еще не понимала, на кого их обменяла. Проходя мимо ворот парка, она призвала мех. Превращение произошло так естественно, как давно уже не бывало. Лисица поцарапала спину, пролезая под воротами, но как же хорошо было освободиться от всех человеческих воспоминаний. Если бы еще солнце не вплетало золотые нити в кроны деревьев!
Привратник за воротами особняка Барятинского открыл ей, не сказав ни слова. Когда она проходила мимо него, он опустил взгляд, но она заметила в его глазах желание. Как эхо случившегося.
Джекоб еще не возвращался.
Лиса была этому рада.
41Варягский медведь
Владимир Молотов был не только куратором царской кунсткамеры. Он также преподавал историю Варягии в Московском университете, о чем с гордостью поведал Джекобу перед началом экскурсии. Но уже через десять минут Бесшабашный искренне сочувствовал всем студентам, которых судьба заносила на его лекции. Коллекция и вправду оказалась такой уникальной, как утверждалось на Западе, а аустрийский Молотова – почти безупречным. Но говорил он еще медленнее, чем передвигался по залам на скрюченных подагрой ногах, что начисто лишало очарования даже знаменитые волшебные яйца.
Доспехи, делающие любого неуязвимым; печи, придающие медвежью силу каждому, кто на них спит; два зала, заполненные грибами-невидимками, волшебными орехами, магическим шиповником и ступами Бабы-яги. В трех следующих оказались резные фигуры со всех концов света, с помощью которых можно было якобы призывать древних богов, будь то бог-громовержец из Фрона, божественная змея из Бенгалии или Огненный Танцор из Савайи… Этому не было конца, черт побери, и скучная лекция Молотова слишком часто побуждала Джекоба размышлять о том, чем там сейчас занимаются Лиска с Орландо. С какой нелепой настойчивостью возвращались к ней его мысли. Сколько бы ни заставлял он себя слушать экскурсовода, прекрасно осознавал, за кем на самом деле следует в мыслях – так же естественно, как она все эти годы следовала за ним.